1915-й
1915-й
Командир 12-й кавалерийской дивизии
После блестящих успехов первого периода войны, ознаменовавшихся разгромом австро-венгерских вооруженных сил и занятием почти всей Галиции, русская армия начала отступать.
В начале года германское Верховное командование, встревоженное успехами русского оружия над австрийцами, круто изменило принятый им вначале план войны, по крайней мере на ближайший период времени.
Создав на Западном фронте почти неодолимую стену укреплений, оплетенных колючей проволокой и усиленной мощной артиллерией, немцы быстро перебросили свои значительные силы против русских.
Русская армия, таким образом, становилась главным предметом действия центральных держав. Даже немецкая Ставка была перемещена на восток, в небольшой город Плесс, расположенный в Силезии, почти на границе с Австрией.
Командование Юго-Западным фронтом, учитывая сложившуюся обстановку, начало передислокацию войск.
Отдельная гвардейская кавалерийская бригада генерал-майора Маннергейма была переброшена из западной Галиции в восточную, где ее включили в состав 8-й армии, которой командовал генерал Алексей Брусилов. Густав писал сестре Софье: «Встретил старого знакомого… бывшего начальника офицерской кавалерийской школы в те времена, когда я принадлежал к ее кадрам». Можно добавить: «и по совместной приятной службе», как Брусилов написал на фотокарточке, подаренной Маннергейму в 1904 году. Имя этому генералу создали победы Юго-Западного фронта. Его любили в войсках за умение хорошо ориентироваться в обстановке и ставить исполнимые задачи, но ненавидели генштабисты — называя «лошадиной мордой» и «берейтором офицерской школы». Брусилов в долгу не оставался, величая их «кабинетными червями».
Очень сложны были суждения Маннергейма об этом человеке — от признания его способностей и заслуг до полного разочарования, когда Брусилов, в погоне за революционной репутацией, перешел на службу в Красную армию.
При первой встрече с Маннергеймом, когда последний докладывал о прибытии бригады, Брусилов предложил ему временно возглавить 12-ю кавалерийскую дивизию, входившую в состав 2-го кавалерийского корпуса, командир которой был ранен. Почему временно? Да потому, что командующий армией имел право только временно назначать генералов на вакантные должности. Окончательное решение принимал император. Высочайший приказ поступил 24 июня 1915 года.
Генерал Маннергейм хорошо знал 12-ю кавалерийскую дивизию по ее боевым делам в составе 7-го и 24-го армейских корпусов в Польше и Галиции, поэтому сразу согласился с предложением командующего армией.
Знакомя Густава с секретными документами, поступившими из Ставки Верховного Главнокомандования, и зная, с каким интересом тот воспринимает информацию о своей родине, Брусилов показал ему две сводки, которые говорили:
«Вице-консулы России в Роттердаме и Копенгагене сообщали в Ставку о том, что немцы развернули кампанию по приглашению молодых финнов в Германию для обучения их военному делу с целью подготовки восстания в Финляндии».
«Для противодействия немецкой агентуре командующий Северо-Западным фронтом запретил выезд молодых финнов в возрасте 18–35 лет из Финляндии за границу…»
Прочитав, Маннергейм не стал комментировать эти сводки, чего Брусилов, видимо, не ожидал.
Советские пропагандисты после Второй мировой войны, поливая грязью имя старого маршала, приписывали ему «тайные связи» с финскими егерями в дни Первой мировой войны, делая его чуть ли не немецким шпионом.
На самом же деле генерал Маннергейм встретился с финским егерским батальоном, сражавшимся на стороне Германии в Первую мировую войну, в феврале 1918 года. Он стал костяком его армии. Однако между бывшим царским генералом и офицерами батальона возникли разногласия, которые впоследствии сказались на судьбе Маннергейма.
Передав свою гвардейскую бригаду генералу Абалешеву, Маннергейм догнал наступающую на врага 12-ю кавалерийскую дивизию в деревне Лисец.
Отдельная гвардейская кавалерийская бригада по приказанию Брусилова вошла в 3-ю гвардейскую дивизию, которой командовал друг кавалергардских лет Густава — генерал Петр Арапов.
12-я кавалерийская дивизия, часть 2-го кавалерийского корпуса, имела в своем составе две бригады, в каждой из которых было по два полка, по словам Маннергейма, «великолепных».
Старейшие традиции имел Ахтырский гусарский[5] полк, который в 1651 году встал на охрану южных границ Московского царства. В 1767–1769 годах он участвовал в войне против Польши, брал штурмом предместье Варшавы — Прагу. Сражался в 1812 году на главном театре военных действий. Его коллективные заслуги были отмечены серебряными трубами с надписью «За отличие при поражении и изгнании неприятеля из пределов России в 1812 году». Почетным полковником, шефом полка, была младшая сестра Николая I — Ольга Александровна.
Богатые традиции также имели полки: Белгородских улан[6], сформированный в 1701 году, участник войны 1877–1878 годов; Стародубских драгун[7], созданный в 1783 году из украинских казаков и покрывший себя славой в войнах 1812–1814 и 1877–1878 годов. Четвертый полк состоял из оренбургских казаков. Дивизия также имела конную артиллерию и команды: пулеметную, саперную и связи. В 1914 году гусары и уланы простились со своей блестящей формой, имеющей много деталей. Они надели шинели солдатского сукна, защитные кителя и гимнастерки с пуговицами, обтянутыми материей. С 1916 года офицерское обмундирование стало весьма разномастно, так как его шили из материи любого защитного цвета.
Штаб 12-й кавалерийской дивизии, при неоднородности его состава, имел великолепную выучку и аккуратность в работе. Начальник штаба Иван Поляков — человек крепкого телосложения, требовал от офицеров штаба не просто повиновения, но самоотдачи. Свои поручения он никогда не делал в приказном тоне. Голос его был спокоен, за исключением тех случаев, когда нерадивость офицеров выводила его из себя. Маннергейм так характеризовал свой новый штаб: «В экстренных ситуациях ни один человек не терял присутствия духа, ответственность не уменьшалась, и создавалось впечатление, что мое окружение составляют люди молодые и проворные».
Принимать полки дивизии и знакомиться с ними генерал-майору Маннергейму из-за боевой обстановки пришлось около десяти дней.
Бои у поселка Залещики
Вечером 12 марта барон получил приказ командира 2-го кавалерийского корпуса немедленно сменить 1-ю Донскую казачью дивизию, которая понесла большие потери у поселка городского типа Залещики, расположенного в 45 километрах от Черновцов.
Интересна история этого поселка, известного с 1340 года. В 1772 году Залещики оккупировала Австро-Венгрия, затем, с 1809 года, он шесть лет был в составе России. С 1815 года им сто лет опять владела Австро-Венгрия. В конце 1914 года поселок вновь перешел в руки русских.
Залещики расположены в покрытой роскошной растительностью, необычайно красивой местности, которую на Украине называют «второй Швейцарией». Дома поставлены в глубокой впадине, с трех сторон омываемой Днестром, который здесь имеет ширину 150–160 метров и глубину до пяти метров. По правому берегу поселок полукольцом охвачен густой растительностью, расположенной на очень высоких холмах (до 322 метров). Это единственное место во всей Западной Украине с умеренным средиземноморским климатом, где много солнца и выпадает малое количество осадков. Правда, март здесь слякотный и грязный.
Когда в 7 часов вечера 12 марта полки дивизии подошли к селению Бедриковцы, генерал-майор Маннергейм решил лично обследовать позиции, которые на гребне высот правого берега занимали казаки и пехота.
Приехав в Залещики, где находился штаб казаков, Маннергейм вместе с командиром 1-й Донской дивизией и офицерами своего штаба отправился на позиции. Подойти к ним через Днестр можно было только по доскам, проложенным под полуразрушенным бетонным мостом (единственной связью с тылом), который был постоянно под огнем врага.
Этот мост, по рассказам работника местного музея, строился дважды, после Первой и Второй мировых войн. Сейчас он только пешеходный. Железнодорожный мост, построенный в 1895 году, существовал до 1914 года и был взорван отступающими русскими войсками. В 30-х годах его восстановили, но в 1944 году он был взорван и больше не строился.
Перейдя мост, офицеры под прикрытием высокого берега направились к высоте 317 за деревней Крещатик, где были позиции двух батальонов Александрийского пехотного полка. Генерала и сопровождающих его офицеров никто не встретил. После долгих поисков из землянки пещерного типа был «вытянут» подполковник с сонными полупьяными глазами, оказавшийся командиром Александрийских пехотных батальонов. Поднялись на позиции, имевшие жалкий вид: мелкие пулеметные и стрелковые ячейки при полном отсутствии ходов сообщений. Несколько окопов, не связанных с общей системой обороны, защищали редкие и косые проволочные заграждения. Весь гребень высоты был изрыт огромными воронками от снарядов. Командный пункт пехотинцев находился в канаве у большого камня, от которого до позиций врага было около 800 метров. Они, казалось, полностью вымерли, пусты и безмолвны. Куда ни кинь взгляд — бесконечно тянутся ряды проволочных заграждений, за ними чуть угадываются темные пятна бойниц. Кое-где видны заброшенные строения, вдалеке полоска леса.
Осмотрев при ярком свете вражеских ракет позиции врага, Маннергейм обратил внимание офицеров на первый ряд гладких кольев, залитых смолой и окутанных проволокой. «Посмотрите, господа, — сказал генерал, — эти заграждения — с электрическим током. Изоляцией против утечки тока служит смола».
Позиции казаков на гребнях высот 306 и 322 и у деревни Крещатик были в лучшем состоянии, но во всем чувствовалась небрежность, как будто люди не дорожили своей жизнью.
Оценив обстановку, генерал-майор Маннергейм с огорчением установил, что русские позиции недостаточно укреплены и совсем не приспособлены к обороне с трех сторон по дуге. Это позволяло врагу держать их в «огневом котле», постоянно обстреливая и буквально засыпая снарядами.
Под пулями, выбивавшими искры из бетонных опор моста, офицеры возвращались в Залещики. Оттуда уже без приключений добрались до бедриковцев.
Собрав в здании местной школы офицеров дивизии, Маннергейм кратко обрисовал обстановку на правом берегу Днестра, затем определил диспозицию бригад: 1-я (драгунский Стародубский и уланский Белгородский полки) занимает позицию по гребню высоты 306. Пехотные батальоны на высоте 317 входят в подчинение командиру бригады. 2-я (гусарский Ахтырский и Уфимско-самарский казачий полки) занимает позицию от деревни Крещатик до высоты 322.
Свое выступление генерал закончил словами: «Приказываю: по возможности дообрудовать и укрепить позиции. Помните, что если мы пропустим неприятеля в Залещики, то он нанесет удар в тыл 33-го армейского корпуса, поэтому ни шагу назад…»
В 11 часов вечера 12 марта полки 12-й кавалерийской дивизии, оставив лошадей в деревнях Дуплиска и Бедриковцы, заняли позиции на правом берегу Днестра. Штаб дивизии остался в Залещиках. Ему нашли дом, с крыши которого открывался хороший обзор вражеских позиций. Маннергейму, вместе с командиром 2-й бригады, был оборудован выносной командный пункт на высоте 322.
Почти три дня дивизия, несмотря на неустойчивость пехоты, отбивала яростные атаки врага, который возмещал свои неудачи непрерывным артиллерийскими обстрелами Залещиков и русских позиций.
С командного пункта генерала была видна грозная картина. Гребни высот правого берега Днестра дымились от взрывов. Деревни Крещатик и Звенячин были окутаны пламенем горящих домов. Казалось, живому существу невозможно удержаться, устоять в этом крошеве камней и осколков. Столбы земли, целые деревья взлетали в воздух, засыпая окопы и солдат.
— Каково сейчас моим солдатам и офицерам? — думал барон. — Ведь им надо уцелеть в этом огне, да еще и силу сохранить для будущих боев.
Все это напоминало эпизоды книги Леонида Андреева «Красный смех». Враг неизвестным путем только обнаружил место штаба дивизии в Залещиках. Снаряды стали падать веером в его районе, ломая деревья и разрушая соседние здания. Штаб дважды менял свое место.
В эти дни в докладах на имя командира 2-го кавалерийского корпуса генерала Хана-Нахичеванского Маннергейм писал: «В ночь на 13 марта австрийцы атаковали деревню Крещатик, но были отбиты. Днем противник вновь перешел в наступление на деревни Крещатик и Звенячин. Несколько часов шел упорный бой. Крещатик несколько раз переходил из рук в руки, в конце концов враг был отброшен».
«Вечером 14 марта противник вел яростные атаки на всем фронте дивизии. Под проливным дождем, в наступающей темноте, австрийцы густыми колоннами лезли на позиции полков дивизии, массами гибли, встречая штыковые контратаки. Противник понес большие потери, перед нашими окопами лежат горы трупов…»
В этих боях в полках Маннергейма потери были тоже немалые. Контузию получил ординарец генерала штаб-ротмистр Скачков. Вражеский снаряд, угодив в окоп ахтырцев, погубил половину взвода солдат. Санитары с большим трудом переправляли раненых в Залещики.
Разбирая итоги боев в Залещиках, Маннергейм считал, что большие потери были связаны с тем, что:
плохая маскировка и излишняя удаль донских казаков помогли врагу точно пристрелять их позиции;
непрерывные, днем и ночью, артиллерийские обстрелы не позволили полкам дивизии углубить, укрепить и расширить свои позиции;
отсутствие разветвленных ходов сообщения и постоянные «огневые завесы» у моста не давали возможность эвакуировать раненых.
В эти дни командующий 9-й армией генерал Лечицкий, придававший большое значение позициям в районе Залещиков, приехал, вместе с командиром 2-го кавалерийского корпуса, не предупредив об этом Маннергейма, на одну из высот к северу от поселка. Противник, увидев на дороге автомобиль, открыл по нему артиллерийский огонь. Генералы выскочили из автомобиля и легли на землю, при этом взрывной волной генерал Хан-Нахичеванский был контужен, шофер убит.
Офицеры штаба Маннергейма вызволили незадачливых генералов и помогли им. Автомобиль командующего был разбит взрывом снаряда. Срочно приехав с позиций в Залещики, Маннергейм не узнал своих начальников, имевших в грязных шинелях жалкий вид. Оба генерала молчали, не реагируя на доклад Маннергейма, хотя он знал, что Лечицкий требует фотографически точных отчетов о том, что происходит.
Командующий армией — маленький, сухой старичок с белыми большими усами, упорным взглядом узких глаз смотрел в окно. Хан-Нахичиванский нервно двумя руками потирал оглохшие уши. Только выпив по рюмке коньяку, генералы немного пришли в себя и начали разговор, инициативу которого по принципу «с места в карьер» взял на себя Маннергейм.
— Ваше высокопревосходительство, — обратился он к командующему, — разрешите расширить позиции полков моей дивизии. Это позволит более прочно удерживать их. Нам необходим второй мост для связи с правым берегом Днестра. Пришлите мне несколько артиллерийских батарей, да от полка пехоты я бы не отказался.
— Вы, барон, что-то очень много хотите. Я вам помогу с артиллерией, но большего не просите. Вы ведь знаете положение нашего фронта. С позициями разбирайтесь сами.
Вскоре незадачливые генералы уехали, забыв свои обещания.
Правда, около часа ночи 14 марта в Залещики пришла Отдельная гвардейская кавалерийская бригада, которой раньше командовал Маннергейм, но, три часа простояв в северной части поселка, ушла обратно. Зачем ее присылали — осталось тайной штаба армии.
Возвращаясь на свой командный пункт, генерал-майор Маннергейм решил побывать на позициях 1-й бригады.
Быстро миновав тихие улицы поселка и оставив лошадей под прикрытием каменного дома на улице Собецкого, генерал с группой офицеров поодиночке осторожно перешли мост. Затем, под прикрытием высокого берега, направились к деревне Крещатик.
Вскоре показалась полуразрушенная, но еще живая, крепко державшаяся своими массивными башнями и мощными ногами контрфорсов за скалистый берег Иоанно-Богословская церковь, воздвигнутая в 1765 году. Под ее крепкими арочными проходами и террасой шел путь к позициям 1-й бригады.
Генерал Маннергейм с сожалением смотрел на то, что сделала беспощадная война с этим старинным, чарующим своей романтичностью уголком северной Буковины.
Здесь было относительно спокойно, так как враг в это время «обрабатывал» снарядами позиции 2-й бригады.
Маннергейм обошел все окопы, которые ему не понравились, так как солдаты и офицеры хорошо укрыли себя от снарядов, но не от холода, о чем красноречиво говорил громкий кашель, раздававшийся отовсюду.
Лежать в окопах и землянках было невозможно, надо было вылезать под пули неприятеля и согреваться бегом. Сначала пытались мастерить печи, но командиры полков запретили, опасаясь прицельного артиллерийского огня врага. Обходились небольшими кострами на склонах берега Днестра, где также грели воду.
В окопах и землянках для Маннергейма было много незнакомых лиц, особенно среди нового пополнения. Командир четвертого уланского эскадрона, высокий и статный ротмистр, представил генералу унтер-офицера Семена Дронова — георгиевского кавалера, героя боев в Галиции. Этот человек с крупными чертами лица и широким ртом настороженно воспринял вопрос Маннергейма:
— Что, Дронов, приуныл, небось от жены писем нет?
— Так точно, ваше превосходительство, давно что-то не пишет.
— Ох, Дронов, знаешь, какая у нас на войне почта — я и сам давно жду писем от родных. Потерпи, письмо обязательно придет.
— Что, герой, вздрагиваешь, небось австрийца боишься? — обратился Маннергейм к молодому солдату, недавно прибывшему в полк.
— А что его бояться, ваше превосходительство? — тихо ответил юноша.
Побывал генерал и на перевязочном пункте. Из-за сильного артиллерийского огня противника и его непрерывных атак на стыке бригад дивизии Маннергейм решил остаться на командном пункте 1-й бригады.
Около восьми часов вечера начальник штаба по телефону доложил генералу, что в Залещики вошла 37-я пехотная дивизия. Ее командир передал приказ начальника штаба армии о том, что пехота будет сменять 12-ю кавалерийскую дивизию, которая отводится в район Дзявиняч — Бедриковцы.
Всю ночь с 14 на 15 марта шла передача позиций пехотной дивизии и переход полков Маннергейма через Залещики в район сосредоточения.
Наконец-то дивизия получила непродолжительный отдых, который, однако, был самым бесцеремонным образом нарушен шумом авиационного мотора. Вражеский аэроплан, как ястреб, кружился над Бедриковцами. От него отделились несколько точек и быстро понеслись к земле.
— Бомбы! — раздались крики.
Солдаты начали стрелять из карабинов. Пилот невозмутимо посылал на землю свои «подарки». Бомбы падали у домов, где стоял полевой лазарет дивизии. Санитары, бросив раненых, разбежались кто куда. Только врачи продолжали свою работу, несмотря на царивший кругом шум.
Барон подошел к медицинской сестре, одиноко стоявшей у санитарной повозки.
— Что, вы, сестра, бомб не боитесь?
— Конечно, боюсь, только от них все равно никуда не спрячешься.
Тем временем незваный «гость» улетел, не причинив серьезного вреда полкам дивизии. Все понемногу стали выползать из своих убежищ. Увидев генерала, санитар, сидевший под телегой, стал рассказывать, как он наводил порядок, а офицер, стрелявший по аэроплану из револьвера, утверждал, что он вместе с уланами вел залповый огонь по летающему объекту. Каждый рассказывал не то, что было на самом деле.
После долгих бессонных ночей в Залещиках Маннергейм решил хорошо отдохнуть, надев свою любимую пижаму. Друзья считали это причудой генерала, но всегда получали стандартный ответ:
— Вы знаете, почему генерал Раух в Восточной Пруссии привел в полную негодность свою прекрасную гвардейскую кавалерийскую дивизию? Он погубил ее своим приказом: «Офицерам на ночь сапоги не снимать, лошадей не расседлывать». Полки моей дивизии должны знать, что командир им верит и спокойно спит вблизи неприятеля под их охраной.
Вечером 17 марта за ужином адъютант передал Маннергейму телеграмму из штаба армии, которая гласила:
«Генералу Маннергейму. В 6 часов утра 18 марта вы должны быть в деревне Шупарка, затем, через селение Пилипче, подойти к деревне Устье и с помощью понтонного батальона, он вам направлен, форсировать Днестр и соединиться с корпусом генерала графа Келлера. Содействуя частям Келлера и совместно с ним движением на селение Надворная нанести удар во фланг неприятеля, действующего на фронте 9-й армии. В ваше распоряжение передается один батальон Александрийского пехотного полка».
Распутица помешала графу наступать
Совместные действия дивизии с корпусом графа Федора Келлера особой радости Маннергейму не принесли. Он хорошо знал этого любимца публики и официальной прессы, который, с 1914 года загребая жар чужими руками, быстро продвигался по служебной лестнице.
19 марта полки 12-й кавалерийской дивизии сосредоточились в селении Устье, которое в мирное время славилось своими умелыми рыбаками. На правый берег Днестра на понтонах были переправлены три эскадрона стародубских драгун, которые заняли там оборону. Лично, с командиром понтонного батальона, осмотрев все места намеченных переправ, генерал принял решение навести мост в восточной части селения, у ветряной мельницы, где складки местности обеспечивали скрытое сосредоточение войск. В восьми километрах от Устья, в деревне Выгонка, была организована паромная переправа, по которой ночью 20 марта перешли на правый берег оренбургские казаки и батальон Александрийского полка. Переправу обнаружила вражеская артиллерия и открыла по ней сильный огонь. Казакам и пехоте пришлось окопаться и занять оборону. Когда был наведен понтонный мост у мельницы, по нему перешли четыре эскадрона ахтырских гусар, усилившие казаков и пехоту. Общую команду над этой группой возглавил полковник Жуков.
Друзья Келлера в штабе фронта сообщили графу, что Верховный Главнокомандующий принял решение о наступлении русской армии, ориентированной на Будапешт. В предвкушении будущих наград граф решил за счет солдат Маннергейма сохранить кадры своего корпуса.
Он, как старший по званию, отдает приказ о том, что его корпус будет только «содействовать» боевым операциям 12-й кавалерийской дивизии, а не действовать вместе с ней, как это было предписано приказом штаба фронта. Видимо, не без участия графа в дивизию Маннергейма были включены совершенно небоеспособные батальоны Александрийского пехотного полка. Протесты генерала в штаб армии остались без ответа. Кастовые связи в верхах армии были очень сильны.
Оценив положение своих полков, Маннергейм направляет 1-ю бригаду к деревне Баломутовка с задачей занять ее, нанеся неожиданный удар по флангу врага. Бой, который разгорелся у северной окраины деревни, не привел к успеху, так как дивизия корпуса Келлера не обеспечила фланги 1-й бригады Маннергейма. Пришлось быстро отходить.
Ночью барону из штаба корпуса Келлера передают приказ штаба фронта: «Келлеру и Маннергейму расширить плацдарм в районе деревни Выгонки».
Маннергейм по телефону любезно обращается с вопросом к графу Келлеру: будет ли тот выполнять приказ штаба фронта о совместных действиях? Келлер утвердительного ответа не дал, использовав уклончивую фразу: «Я помню о поставленной нам задаче».
В пасхальную ночь 22 марта вторая бригада дивизии и два батальона александрийцев при поддержке трех артиллерийских батарей ворвались в селения Шлосс и Фольварок, обратив врага в бегство и захватив около 1000 пленных и восемь пулеметов.
Противник начал энергичные контратаки. Маннергейм усиливает 2-ю бригаду двумя эскадронами стародубских драгун и артиллерийской батареей. Части корпуса графа Келлера в бою участия не принимают.
Враг, усилив свои соединения шестью батальонами пехоты и артиллерией, начал активное наступление. Видя, что силы противника увеличились почти вдвое, Маннергейм обращается к Келлеру с просьбой о поддержке, на что получает неожиданный ответ Келлера. «Сожалею, но распутица мешает мне помочь вам».
Два батальона александрийцев, прикрывавшие левый фланг 2-й бригады дивизии Маннергейма, во время контратаки врага побросали оружие, подняли руки с белыми тряпками и сдались в плен.
Видя безвыходное положение своих полков, генерал Маннергейм приказал им отойти к Днестру, переправиться через него и ликвидировать все понтонные мосты.
Эта операция, которая так бесславно кончилась, могла бы иметь крупный стратегический успех, если бы не странные действия генерала графа Келлера.
Маннергейм написал подробное донесение № 1407 о всех этапах этой неудачной боевой операции и действиях корпуса графа Келлера.
Однако только что назначенный командиром 2-го кавалерийского корпуса генерал Георгий Раух, скорее всего, положил это донесение под сукно. Такое отношение к Маннергейму, видимо, связано с давней историей, которую Раух не забыл. В 90-е годы XIX столетия его семья и семья Маннергейма дружили. Раух был шафером на свадьбе Густава. Его сестра Ольга знала Анастасию Арапову по жизни в Москве, помогала в воспитании ее дочерей. После громкой столичной истории, когда Арапова покинула мужа, мотивируя это его изменой, Раух и его сестра порвали отношения с Маннергеймом. Густав до назначения Рауха командиром корпуса не встречался с ним, хотя знал о его карьере. На свое поздравление Рауху по поводу назначения его командиром корпуса он ответа не получил. Впоследствии их отношения были строго официальны.
26 марта дивизия Маннергейма, передав свои позиции 9-й кавалерийской дивизии и оставив небольшое сторожевое охранение на Днестре, отправилась на 30-дневный отдых в деревню Шупарка.
В этом селении было около 100 домов, хозяин каждого из которых брал на постой солдат и офицеров, получая за это от земства 12 рублей месяц. Кроме того, хозяева домов имели право привлекать солдат для выполнения отдельных домашних работ. В Шупарке солдаты и офицеры блаженствовали, еда была хорошая, занятия только четыре часа в день. По приказу Маннергейма за деревней было оборудовано большое стрельбище, где устраивались конкурсы на лучшего стрелка эскадрона и сотни.
Эти соревнования всегда открывал сам генерал, демонстрируя великолепное владение всеми видами стрелкового оружия, что вызывало бурный восторг у присутствовавших. Князь Леонид Елецкий прозорливо шутил: «Здесь, в Шупарке, генерал начал закладывать основы снайперского движения в нашей армии». Лучших стрелков торжественно награждали дорогими папиросами и дефицитными спичками.
Не были забыты и пасхальные праздники, хотя их светлые дни дивизия провела в боях. В первые дни отдыха в нескольких больших сараях были организованы коллективные праздничные обеды с раздачей подарков, поступивших из разных мест России. Несколько посылок было от финляндского Красного Креста. Маннергейм присутствовал на обеде в Ахтырском гусарском полку.
Первые две недели отдыха полков дивизии стояла теплая, солнечная погода с небольшими морозами по ночам. Маннергейма отдых особо не радовал. С конца февраля его постоянно мучили боли в пояснице. Самочувствие было плохое, часто приходилось лежать. Единственной радостью были письма близких и родных, а также обилие старых и новых газет, которые тюками привозила полевая почта. Вечерами старшие офицеры дивизии обычно собирались на чаепитие. За чаем один из офицеров по очереди читал наиболее интересные статьи из столичных и московских газет.
Генерал, внимательно слушая читающего, иногда бросал фразу:
— Как красиво пишут. Это случайно не «Новое время», где самые красноречивые газетчики?
Снова тревожные будни войны
С 25 апреля для 12-й кавалерийской дивизии вновь наступили серые будни войны. Утром — воздушная разведка, днем — порция снарядных осколков, вечером — пулеметная трескотня. В промежутках — никому не нужные разговоры и чтение дурацких приказов. Маннергейма очень развеселила директива штаба фронта № 4212 с грифом «Весьма секретно». Один из ее пунктов гласил:
«Местные еврейские девушки занимаются шпионажем в пользу противника. Шифры австрийских штабов они носят в подвязках и в бюстгальтерах. Многие из них надевают чулки со стрелками».
Передавая эту директиву генералу, старший адъютант дивизии капитан Рот весело воскликнул:
— Шикарно! Теперь мы будем раздевать всех подозрительных девушек.
Маннергейм нахмурился и сказал:
— Капитан, это не приказ, а глупость. Спрячьте его подальше от глаз офицеров. Визировать его не будем.
В середине апреля 1915 года русская армия глубоко вклинилась в пределы Австро-Венгрии, освободив от врага города Тарнов и Перемышль. Захватив перевалы в Карпатах, армия не смогла форсировать их и вынуждена была перейти к обороне.
Германское командование, видя тяжелое положение своего союзника, решило помочь ему, нанося удар между рекой Вислой и Карпатами. Задачей немцев было не только отбросить русских от Карпат, но и потрясти всю русскую армию.
Немцы тщательно и детально готовились к этой операции, которую начали 19 апреля, прорвав фронт 3-й русской армии в районе Горлице. Отступление 3-й армии обнажило фланги 8-й армии, и Юго-Западный фронт начал отходить к рекам Сан и Днестр. Узнав из директив штаба армии о наступлении немцев, Маннергейм был обескуражен, однако скоро пришел к выводу, что это наступление не имеет решающего значения, если рассматривать общее положение армий всех русских фронтов.
22 апреля Николай II посетил Львов, где обратился к галичанам с речью, сказав: «Да будет единая, могучая неразделенная Русь». Однако вскоре Галиция снова досталась врагу.
На дворе апрель, а зима не торопится уступать место весне. Воет ветер, сыплет и тут же тает мокрый снег. Проселки превратились в грязные реки. В эти дни 9-й армии было приказано проявить активность, чтобы облегчить положение правого фланга Юго-Западного фронта.
25 апреля генерал-майор Маннергейм был временно назначен командиром сводного кавалерийского корпуса, в который вошли: 12-я кавалерийская дивизия, Отдельная гвардейская кавалерийская дивизия и бригада Заамурской пограничной стражи — всего восемь кавалерийских полков.
Перед сводным корпусом была поставлена задача форсировать реку Днестр и вместе с Сибирским корпусом вести наступление на город Коломыя.
Форсировав на понтонах Днестр, сводный корпус двинулся на селение Городенка. Пасмурно. Небо покрыто тучами. Движение полков корпуса идет медленно, так как беженцы понемногу захватывают все войсковые стоянки. Многие людские таборы становятся рассадником вшивой заразы.
Наблюдая за всем этим, Маннергейм говорил:
— Да, картинки из нравов каменного века. Совсем как во времена аракчеевщины, когда табунами гнали поселенцев через всю Россию. Господа офицеры, вы, наверное, помните рассказ Лескова «Продукт природы», теперь та же картина.
Целые дни, а то и ночи, болтались офицеры и солдаты в седлах, без горячей пищи и курева. Лес, бездорожье. Люди и лошади выбивались из последних сил. И всюду — в лесах, на полях, по дорогам — разлагающиеся трупы людей. Все это было совершенно непереносимо. Еще страшнее были полевые лазареты. Тут и там носилки, на которых стонут окровавленные люди. Всюду грязь, вонь, отчаяние, беспомощность и страшный беспорядок, с трудом преодолеваемый героическими усилиями врачей и сестер.
Для солдат полков сводного корпуса продвижение вперед не играло особой роли. Говоря о войне, они всегда болтали о бое — о его удали и ярости, или о бабе (справится ли она с хозяйством, не забалует ли?), или о Боге. Вопрос о том, захватим ли мы чужую землю, которую здесь неудобно было пахать, их мало интересовал. Поэтому настроение нижних чинов оставалось все тем же, как при наступлении, так и при отступлении.
Наконец, у Гродненки головной конный разъезд обнаружил вражеские позиции, которые по приказанию командира Отдельной гвардейской бригады в конном строю атаковали два эскадрона гродненских гусар и бригада пограничной стражи. Головной эскадрон не смог преодолеть проволочные заграждения и попал под убийственный пулеметный огонь. Понеся большие потери, конная группа отступила. И все же вечером противник, опасаясь окружения, покинул свои позиции, прикрывающие селение Городенка.
Начальник штаба передал генералу новый приказ командования армии, поступивший через 33-й армейский корпус: «Генералу Маннергейму активно преследовать противника, одновременно содействуя наступлению Сибирского корпуса на город Коломыя».
Оценив с офицерами штаба обстановку, генерал приказал направить 12-ю кавалерийскую дивизию в обход противника, оставив остальные части своего соединения для прикрытия 33-го армейского пехотного корпуса.
На рассвете следующего дня Маннергейм с головным отрядом корпуса в составе двух эскадронов ахтырских гусар при двух пулеметах двинулся в сторону города Заболотов. Кругом ни одной живой души и тишина такая, что поневоле настораживаешься. Дорога лежит через мост, но он взорван, переходить узкую речку приходится в стороне. Не успел головной дозор выйти на дорогу, как раздался треск пулеметов. Все инстинктивно соскочили с лошадей и легли на землю. Подождали, оглянулись — все целы. Маннергейм высылает вперед три разъезда — один по дороге, два по сторонам — и приказывает двигаться шагом. Разъезд, который шел по дороге, вскоре вернулся, доложив, что впереди противника нет, но как только эскадроны вышли из леса, то сразу попали под пулеметный огонь врага. Пришлось быстро отойти в лес и занять там оборону.
Вскоре начали подходить дивизии Сибирского корпуса, которые вместе с частями Маннергейма обратили противника в бегство и подошли к предместью города Заболотов. Отсюда открывалась широкая панорама — холмистые дали, поблескивающие извивы реки Прут и белеющие в вечерней дымке здания города.
В час ночи фронтальной атакой кавалеристов Маннергейма и пехоты сибиряков город Заболотов был освобожден от врага.
Утром, при свете яркого солнца, город раскрылся во всей своей красе. Он был очень живописен. Его планировка, при значительных перепадах в рельефе местности, создавала удивительное разнообразие пейзажа. Тянущиеся от Прута вверх старые улочки, извилистые, изломанные крутыми поворотами, переходили на пологой части склона в сеть прямолинейных улиц с двухэтажными домами, а кое-где — шикарными особняками. В городе много еврейских лавок и магазинов. Тут и там можно услышать польскую, украинскую, еврейскую, румынскую и русскую речь, но все же преобладает местный говор. Яркими цветистыми пятнами нарядов выделяются местные девушки и женщины, которые кокетливо поглядывают в сторону солдат. Их не волнует, какой они армии. На большом рынке весело, хотя торговли почти нет, но покупателей много. Ларьки убогие, у любой торговки товара не больше, чем на два-три рубля. В центре города много книжных магазинов. Зайдя с группой офицеров в один из них, генерал спросил:
— Есть ли книги на русском или французском языках?
— Нет, ясновельможный пан генерал, — ответил продавец, — вражьи изверги их конфисковали и сожгли на дворе. Есть хорошие издания на польском и венгерском языках, немного осталось немецких книг.
«Позади большой путь, — писал Маннергейм Марии Любомирской, — мы пересекли Днестр и добрались до Прута».
Вскоре полки сводного кавалерийского корпуса в Заболотове сменила Сибирская стрелковая дивизия. После двухдневного отдыха кавалерийское соединение было расформировано и генерал-майор Маннергейм со своей 12-й кавалерийской дивизией был направлен на позиции у западной окраины города Снятын. Там он сменил 9-ю кавалерийскую дивизию.
Этот маленький городок на первый взгляд казался наполненным вывесками и козами. Последние группами бродили по тротуарам.
По главной улице, ведущей к базарной площади, фланировали офицеры, солдаты и так называемые «кузины милосердия», у которых давно было потеряно сходство с обычными женщинами. Для них любовь была загаженной клеткой, из которой уже давно вылетела певчая птица. Недаром венерические болезни на фронте назывались «сестритом», а солдаты пели такие частушки:
Как жила я в горничных,
Звали меня Лукерья,
А теперь я барышня
«Сестра милосердья».
В городе свободных помещений нет, но для генерала и его штаба выделили местную гостиницу. Когда генерал поднимался по лестнице в свой номер, его догнал лакей и тихо спросил:
— Пан генерал, вам девочек в номер нужно одну или две — постельку погреть?
— Не забывайтесь, любезный, и свои предложения оставьте при себе.
— Владимир Константинович, — обратился генерал к адъютанту, — узнайте, пожалуйста, готов ли обед в местной харчевне, имеющей громкое имя «Ресторан Париж», и принесите мне свежие газеты.
Хозяйка «харчевни-ресторана», краснощекая, крутобедрая полька, накрыла белой скатертью большой стол, за который пригласила офицеров, сопровождавших генерала. Маннергейму был выделен отдельный стол, скатерть на котором напоминала поповскую рясу. Он был заставлен бутылками, как будто генерал собирался пьянствовать целую неделю. Маннергейм мило поблагодарил хозяйку за гостеприимство и сел за стол к офицерам своего штаба. Во время обеда генерал спросил хозяйку, как они жили при немцах. Она с раздражением ответила:
— Сожрали сала на 150 рублей и ничего не заплатили, все даром.
— А как с местными женщинами обращались? — поинтересовался начальник штаба.
— Не трогали только тех, кто с мужьями. А без мужей — крепко обижали.
— Господа, — обратился старший адъютант дивизии к офицерам, — мне только что сообщили, что вчера сюда прибыл театр из Коломыи, показывают фарс «Лига целомудрия», будет долгое раздевание десяти девушек. Кому заказать билеты?
В номере генерала денщик аккуратно разложил на столе пачку столичных газет, которые только что доставила местная почта.
Маннергейма приятно удивила «Петроградская газета», которая объективно рассказала о финляндской экономике, подчеркнув ее интенсивное развитие. В Великом княжестве шло падение курса русского рубля, составившего 100 рублей за 216 марок. Промышленность Финляндии не только не пострадала от войны, но даже расширила свою деятельность, пользуясь высокими ценами и отсутствием конкуренции.
На огонек в номер генерала заглянул начальник штаба полковник Поляков. Зашел разговор о патронах и снарядах.
— Прочитав сейчас статью о строительстве патронных заводов, я уяснил себе, — сказал Маннергейм, — что патроны наша дивизия получит только в следующем году, ведь недаром говорят наши мудрые ахтырцы, что мы воюем с Богом, а наш враг — с тяжелой артиллерией.
— О, ваше превосходительство, я забыл показать вам новый приказ штаба армии, который мы получили сегодня.
Прочитаю его главную мысль: «Приложите самые тщательные меры к сбору винтовок во время боя. Запасы оружия и патронов в армии иссякают…»
— Вот вам дополнение к моим словам, мой друг, — тихо сказал генерал.
Поздно вечером, когда Маннергейм уже лег спать, адъютант принес из штаба «весьма секретный» приказ командующего Юго-Западном фронтом, который гласил, что будут резко снижены поставки овса в кавалерийские дивизии. Он предлагал пользоваться соломой, которой в зоне действия армии не было.
Спать не давало еще одно неприятное сообщение старшего врача. Тот доложил, что у казаков после стоянки в городе Заболотове появилось шесть случаев заболевания сифилисом.
Утром очередная новость. Адъютант принес Маннергейму Высочайшую телеграмму следующего содержания:
«Генералу свиты Его Императорского Величества, барону Густаву Маннергейму. Хочу видеть моих ахтырцев. Буду 18 мая в 16.00 поездом. Ольга».
Срочно началась подготовка к приему великой княгини — параду и праздничному обеду в большом «облагороженном» сарае. По предложению командира Ахтырского полка Маннергейм решил торжества, связанные с приездом сестры Николая II, совместить с юбилеем полка, который должен быть в июле.
18 мая на станцию Снятын, куда из Заболотова должен был прибыть военно-санитарный поезд № 164/14 великой княгини, был выслан почетный караул со знаменем полка. Среди встречающих были генерал Маннергейм, полковник Поляков, командиры бригад и полков 12-й кавалерийской дивизии. Все сроки, включая контрольные, ожидания санитарного поезда прошли. Чтобы не срывать подготовленное торжество, генерал предложил всем садиться за столы. Великая княгиня появилась неожиданно. На нее, одетую в скромную форму сестры милосердия, никто не обратил внимания. Незаметно войдя в сарай, где пир шел горой, Ольга Александровна подошла к Маннергейму и села рядом с ним на стул, который быстро поставил один из офицеров. Генерал растерялся, не зная, что делать: давать ли команду всем встать или продолжать обед. Видя смущение Маннергейма, великая княгиня мило улыбнулась и тихо сказала:
— Барон, вы знаете, что я не люблю церемоний. Продолжайте обед и не забудьте налить мне вина. Поухаживайте за дамой, я знаю, что вы галантный кавалер, не в пример нашим общим знакомым… Я прошу простить меня за опоздание. Мой поезд к вам на станцию не пропустили из-за боязни немецких самолетов. Я села на лошадь, вы меня как наездницу знаете, и я с ненужным мне конвоем приехала к вам. Прикажите пригласить к столу моих опекунов.
Торжественный обед прошел хорошо, было много тостов и даже танцы. Первый полонез Маннергейм танцевал с великой княгиней.
Ольгу Александровну и сопровождающих ее офицеров разместили в старинной усадьбе, хозяин которой бежал в Румынию.
На другой день чарующие звуки прелестного полкового марша открывали парад ахтырцев.
Торжество неожиданно было прервано противником, открывшим артиллерийский огонь по южному пригороду Снятыни. Генерал попросил Ольгу Александровну пройти в блиндаж, который прекрасно оборудовали саперы дивизии.
Великая княгиня около часа беседовала с Маннергеймом. Они вспомнили Петроград и общих знакомых. Ольга Александровна рассказала о своих планах расширения деятельности общества Красного Креста в Финляндии. Сообщила о смерти генерала Константина Арапова и его похоронах в Гатчине, а также о безвременной гибели княжны Софьи Джамбакури-Орбелиани. Увидев, что Маннергейма взволновало это сообщение, великая княгиня неожиданно заметила:
— Я знаю, барон, что бедная Софьюшка была вам не безразлична.
Вскоре с почетным конвоем своих любимых ахтырцев великая княгиня уехала. Интересно, что через много лет, 24 ноября 1960 года, у гроба великой княгини в Торонто (Канада) стояли несколько 70-летних ветеранов Ахтырского гусарского полка.
Генерал Маннергейм никогда не забывал эту женщину, которая сильно отличалась от членов императорской фамилии. Об этом говорит милая надпись на фотографии, которую она подарила барону: «…Посылаю вам снятую в период войны карточку, когда мы больше встречались и когда, как любимый начальник 12-й кавалерийской дивизии, вы были вместе с нами. Это напоминает мне о былом…»
20 мая генерал-майор Маннергейм получил приказ: «В связи с общим отступлением армий Юго-Западного фронта вам следует перейти в район города Войнилова, где войти в состав 11-го армейского корпуса».
После смены пехотой дивизия двинулась в свой долгий четырехдневный путь к месту сосредоточения. 24 мая полки дивизии по грязным улицам ночью вошли в Станислав. Город со своими старинными домами и шпилями многочисленных костелов был суров и мрачен.
Полки прошли около разгромленных привокзальных строений и взорванной водокачки. У зданий, занятых многочисленными госпиталями, стояли санитарные повозки и автомобили. Где-то в одном из этих домов перевязывала раненых Мария Ульянова — сестра большевистского вождя Владимира Ленина.
Еще не дойдя до Войнилова, Маннергейм получил приказ прикрыть отход 11-го армейского корпуса на Галич и далее на Болешев.
Горечь отступления
10 мая, когда Италия объявила войну Австро-Венгрии, немцы приостановили свое наступление, а затем 2 июня его возобновили, заняли город Перемышль и утвердились на среднем Сане. Затем русские войска оставили Львов.
Дивизия генерал-майора Маннергейма получила задачу на участке в пять километров прикрыть 22-й армейский корпус, занимавший селение Бурштыны.
Наблюдательный пункт дивизии был оборудован в старом сарае, стоящем на холме, откуда открывался широкий обзор позиций врага, который атаковал левый фланг пехоты. Нужно было принимать новое решение. Маннергейм приказал командирам бригад прибыть на встречу с ним в доме, где он провел ночь и намечал разместить свой штаб.
Назначив встречу на 12 часов дня, генерал из-за неожиданного артиллерийского обстрела врагом района командного пункта вынужден был задержаться.
Эта задержка спасла ему жизнь. Около 12 часов вражеский снаряд разорвался около стен дома, где должна была состояться встреча генерала с командирами бригад. Упавшая стена дома завалила своими обломками походную кровать Маннергейма. От рухнувшего потолка командиры двух бригад получили ранения. Осколками снаряда был убит адъютант Стародубского драгунского полка. Были легко ранены несколько офицеров и солдат, стоявших на улице. Денщик Маннергейма был засыпан опилками, упавшими с чердака, и отделался легким испугом. У подбежавших к разрушенному дому солдат и офицеров невольно мелькнула мысль: «Жив ли генерал?»
— Да, он жив! — раздались радостные возгласы. Все увидели неожиданно появившегося Маннергейма, который помогал выносить раненых офицеров.
Ночью 12 июня противник форсировал реку Днестр у поселка Рудзвяны, открыв сильный ружейный, пулеметный и артиллерийский огонь по позициям 12-й кавалерийской дивизии.
Генерал получил приказ штаба армии: «Остановить продвижение противника». Для этого ему передали 11 батальонов пехоты, причем солдаты трех из них были без винтовок, имея только саперные лопатки. Меткий огонь артиллерии и успешные контратаки русских остановили наступление врага.
Выполнив эту задачу, 12-я кавалерийская дивизия отошла к реке Гнилая Липа, где прикрывала работы армейских частей на оборонительных позициях. Через несколько дней поступил новый приказ: «Срочно отойти на линию фронта, установленную Ставкой Верховного главнокомандования».
Данный текст является ознакомительным фрагментом.