Ностальгия по папе-доку
Ностальгия по папе-доку
Когда роман «Комедианты» стал доступен советскому читателю, я училась в школе. И даже при воспаленном воображении невозможно было представить, что окажусь там, где круглый год цветет бугенвилия, разрастающаяся в непроходимую чащу — примета запустения, как считал герой романа. Буду ужинать в отеле «Олоффсон» в центре Порт-о-Пренса — прообразе «Трианона», задуманного честолюбивым мечтателем Брауном как место встречи тамошних интеллектуалов: гостиница-люкс, и для гурманов, и для любителей местных обычаев не придумана Грэмом Грином, а достоверно им описана. Существовал на самом деле и suite с гигантской, вычурной, под балдахином кроватью, на которой умирала мать Брауна. И бассейн тот самый, на дне которого Браун высветил фонариком мертвое тело, тоже, как во времена, описанные в «Комедиантах», без воды.
В предисловии к роману Грин написал, что ни тогдашнее Гаити, ни диктатура Дювалье не являются плодом его вымысла. «Эту черную ночь невозможно очернить». И наверно очень бы удивился, если бы ему сказали, что спустя пару-тройку десятков лет многие гаитяне «эту черную ночь» вспоминать будут как эру благоденствия, процветания, а, главное, порядка.
От Билли Брандта, хозяина сети парфюмерных магазинов, так же являющегося вице-президентом Гаитянского Красного Креста, от Вилфрида Брауна, владеющего типографиями, полиграфическим бизнесом, да и не только от них приходилось слышать панегирики прошлому, по их словам не только не мрачному, а прямо-таки лучезарному. Как-то Билли, провожая нас после изысканного ужина со свечами от своего дома к машине, сказал, что прежде ни охраны не требовалась, ни заборов с колючей проволокой, безопасность гарантировалась, хоть шляйся по городу ночь напролет, хоть усни на скамейке в парке. (Неужели были и парки?!) И дороги в прекрасном состоянии, и экономика в полном порядке, и туристы валом валили, вообще — рай. На вопрос читал ли он «Комедиантов», скривился досадливо: да сочинить можно что угодно!
Ностальгия по прошлому, далеко не идиллическому, возникает при неудовлетворении, разочаровании настоящим, и мотивировки тут могут быть самые разные. Любые перемены кого-то всегда обделяют, оттесняют, порождая недовольство. Главное, каково соотношение обиженных и довольных. Вот это единственно объективный критерий, и как бы власти не старались, опровергнуть его нельзя.
В Монреале я вместе Витой посмотрела документальный фильм о Гаити, снятый в 1957 году. Упитанное население, пританцевывая под карибские ритмы, собирает обильный урожай. Ну просто ансамбль Игоря Моисеева. Представители элитарных слоев в бальных туалетах, смокингах, танцуют, пьют шампанское, другие в бассейны ныряют, в которых, как ни странно, есть вода. Начиная с 1946 года, диктор вещает, туризм на Гаити развивается в геометрической прогрессии. Торговля идет вовсю, порт судами забит, и товар не только привозят, но и увозят, экспортируется не только традиционный, еще со времен французского колонизаторства, сахарный тростник, но и кофе, и фрукты, и много всякой всячины. Все кипит! Стилистика фильма, правда, напоминала наши отечественные «Новости дня», с той же победоносной дробью и всенародным ликованием. Но меня интересовали дороги: и вправду без ям, колдобин! Может тогда и порядок действительно был, а?
Вот только почему в некоторых странах исправность дорог возможна лишь при отсутствии свобод? И что ли для гарантии порядка в любой момент любого могут выволочь из постели и увезти в ночь, в смерть? А экспорт кофе, как и сбор урожая должен осуществляться под надзором тонтон-макутов? Ведь вот их смели, так и нет ничего. Ни балов, ни туристов. Мусор не убирается, разлагается, в нем утопает и центр, и окраины города. И порт пуст. Вода у берега загажена настолько, что даже мальчишки не решаются искупаться, рыба дохнет. Вообще Порт-о-Пренс и городом-то теперь не назовешь. Его захлестнула голытьба, а «чистая» публика селится либо в Петионвиле, либо ближе к горам, в Кенскоффе.
Смотрела фильм по роману Грина с Лиз Тейлор и Ричардом Бартоном в главных ролях, стараясь угадать где бы это могло происходить, их свидания, приемы, коктейли, на которых они встречались? Сцену, когда Бартон поджидает Тейлор в своей машине, и вот она подъезжает, пересаживается к нему, изучала многократно, останавливая, вновь запуская видеокассету. Неужели неподалеку от Марсового поля? (бредит Гаити Францией, но кроме имен, названий перенять ничего не удается.) Нет, не может быть, чтобы там! На пустыре, где во тьме наркоманы бродят, предаваться любовным утехам в машине с погашенными фарами, да еще умудриться уснуть, там, где и днем проезжать рискованно с заблокированными дверьми: сумасшедшие, они что ли, или…
Одна из граней такого «или» открылось после того как, мы, Андрей, Вита и я, отправились в Жакмель.
Жакмель находится на южном побережье. В тех местах Гаити напоминало Швейцарию: близко подступающие обрывы, крутые виражи и вдруг распахивающаяся панорама зеленых гор, с уходящими в синеву вершинами. А когда после очередного спуска по спирали за поворотом брызнуло море, тут уже как бы возникла Италия, если въезжать в нее со стороны туннеля Монблан. Ну и все.
На этом сходство закончилось. Мы оказались в Гаити периода «пост-Дювалье».
В справочниках, рекламных проспектах Жакмель назывался городом, начавшим расти, отстраиваться с 1492 года. А почему не в мезозойскую эру?
Полторы улицы, стиснутые барачного типа зданиями — вот, выходит, что успели создать за 500 лет. И руин древних что-то не видно, хотя несколько зданий стояли без крыш, зияя провалами окон, но неприятности с ними приключились явно не так уж давно.
Особые почести в рекламных проспектах воздавались отелю «Жакмельен», называемому «брильянтом архитектуры», который ну просто штурмом берут туристы со всего света, приезжающие сюда, чтобы — цитирую — «научиться искусству жить, искусству любить, избавляться от всех тревог под убаюкивающие волны прибоя.»
Прочтешь такой комментарий, находясь в номере «Жакмельена», и всерьез озаботишься, то ли у тебя с головой не в порядке, то ли у авторов путеводителя: где это все, что они живописуют, захлебываясь от восторга?
В «Жакмельене» мы, наша семья, оказались единственными постояльцами.
Хотя при регистрации нам туманно намекнули, что была-де группа, да только что уехала.
В предложенном нам номере оказалось потревоженным кошачье семейство, и мы поселились в соседнем, благо вся гостиница была к нашим услугам. Персонал ее как бы не мог поверить, что действительно к ним кто-то нагрянул, с ночевкой, и даже готов рискнуть поужинать.
Впрочем, желание рисковать все больше ослабевало. Мы отправились в Жакмель как в край, где процветают ремесленные искусства — так нам его рекомендовали. Воображались уютные пешеходные улочки, магазинчики, торгующие разнообразными поделками. Нам говорили, что яркие маски из папье-маше, расписные шкатулки, лаковые подносы с экзотическими цветами, попугаями, привозят именно из Жакмеля.
Но магазинчиков не обнаружилось. Подозрительного вида чичероне повели нас в темные лачуги (электричество в это время суток в Жакмеле отсутствовало), где «предметы народного творчества» валялись в пыли, на полу и как-то не соблазняли.
Купание тоже не состоялось, хотя мы приехали на пляж, где, опять же по слухам, бодисерфинг практиковался. Но он был совершенно пуст, а путь к морю забаррикадирован горами мусора. Метрах в пяти от берега проржавелая полузатонувшая баржа стерегла будто свои владения от смельчаков, готовых, несмотря ни на что, кинуться в воду. Но, судя по всему, таковых не находились.
Вернулись в отель. Если бы уже не стемнело, мы, отказавшись от ночевки, пустились бы в обратный путь.
И все же чувствовалось: что-то здесь было. Когда-то. Отель «Жакмельен» задумывался интересно, со вкусом. Резные темного дерева двери, и ни на одной орнамент не повторялся, причудливые кованые барельефы на стенах, узорчатые балконы составляли многоярусные галереи. Остатки парка полузабытое навевали.
Вода в бассейне зацвела, побурела, но он был, в нем, некогда, верно, купальщики плескались. На террасе, над берегом моря, украшенной разноцветными лампочками, уставленной вазонами, нынче побитыми, с растениями, выродившимися, зачахшими, танцы-поди устраивались, пуншем ромовым гостей обносили, как когда-то в отеле «Трианон». Так что же случилось?
Один из жакмельских чичероне назвал причиной бедственного положения отсутствие туристов. А туристы не едут, потому что боятся. Никто ведь теперь за безопасность их не отвечает. «Ну а прежде, при Дювалье?» — спросили мы.
«При Дювалье, — он охотно объяснил, — тонтон-макуты строго за всем следили».
Интонациия, с которой это «строго» произнес, была явно поощрительная, уважительная. На наше — за всеми? — не отреагировал. Показал многоэтажное здание — как после пожара, от него осталась одна коробка: там был дансинг, принадлежавший тоже владельцу отеля «Жакмельен». «И много народа собиралось?» — «Ой, много!» — и он мечтательно прикрыл глаза.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.