Шеф

Когда мы учились в школе, наш директор Владимир Федорович Овчинников, молодой, здоровый, мрачноватого вида мужик в больших роговых очках, наводил на нас страх и трепет. Голос он не повышал никогда. Боялись его панически. Слово его было справедливым, и оно же было последним. Выгнал — прав, не выгнал — тоже прав. Это не обсуждалось.

С выпускной фотографии класса на нас смотрит интересный, представительный, видный (как тогда говорили) мужчина. Похоже, именно положительный вид Владимира Федоровича, вылитого героя советского кино — мудрого секретаря райкома и одновременно мечту всех трудящихся женщин, долго вводил в заблуждение идеологические органы. К тому же, будучи некогда комсомольским работником (грехи молодости), Овчинников был способен говорить с ними на их языке без предательского акцента, что до поры до времени тоже внушало доверие.

Жена шефа, Ирина — маленькая, очень живая, подвижная, — составляла с ним, таким большим, солидным, основательным, презабавную пару. Ирина Григорьевна Овчинникова работала в «Известиях», писала проблемные статьи, но каким-то образом она тоже являлась неотъемлемой частью Второй школы. Они и жили поначалу при школе, в «директорской квартире» (фишка тогдашних образовательных учреждений), пока не получили жилплощадь в новом доме неподалеку.

Жизнь при школе, учитывая особенности второшкольников-физматов, создавала свои проблемы. Однажды 7 ноября, когда вся страна отмечала свой самый главный идеологический праздник и школа, естественно, не работала, один восьмиклассник пришел-таки с утра пораньше с портфелем и готовностью учиться, долго дергал ручку запертой двери и в полном недоумении (все закрыто, никого нет) позвонил в дверь директорской квартиры, перебудив мечтавшего наконец выспаться Владимира Федоровича и все его семейство.

«День седьмое ноября — красный день календаря». Это было намертво впечатано в голову всех советских детей, от Москвы до самых до окраин. Кроме тех, что съезжались во Вторую школу, на тогдашнюю окраину Москвы.

За год до нас школу заканчивал Саша Даниэль, сын того самого Даниэля, одного из двух фигурантов вошедшего в учебники истории судебного процесса — дела двух писателей, напечатавших свои книги на Западе (в чем и состояла их вина). С этого памятного процесса обычно начинают отсчет диссидентского движения в СССР.

Завершался первый экзамен, выпускное сочинение, когда Владимиру Федоровичу позвонил секретарь райкома партии и попросил срочно приехать. Слово «попросил» в таких случаях приобретает особенный, зловещий оттенок.

После экзамена шеф приехал, вошел в главный кабинет. Вопрос был о сочинении Даниэля-младшего.

— Он написал? Вы читали?

— Да, — ответил Овчинников, — сочинение он написал, я его прочитал. Тема литературная. Сочинение нормальное. — И добавил: — Хорошее сочинение.

Кроме значительного выражения лица советских начальников отличало значительное число телефонных аппаратов на столе. Чем начальственней начальник — тем больше телефонов. Самым главным, заветным среди них была «вертушка» — особая телефонная линия, доступ к которой имели немногие допущенные. И вот секретарь райкома по этой «вертушке» звонит куда-то на самый верх и подробно докладывает содержание сочинения выпускника Второй школы Саши Даниэля.

Такое параноидальное внимание даже к малейшему намеку на возможность крамолы во многом объясняет, почему удушением Второй школы — одной из тысячи московских школ — занимались на самом высоком уровне и почему никакое заступничество ее не спасло.

Владимир Федорович вернулся во Вторую школу в нулевых, спустя тридцать лет после ее разгрома. И снова (теперь уже и согласно официальным рейтингам) сделал ее одной из лучших московских школ. Вообще-то, так не бывает. Но это факт.

Его постоянно спрашивают, как сделать такую школу, дайте рецепт. Шеф отвечает односложно (отшучивается?): «Очень просто — надо собрать хороших учителей и не мешать им работать».

Действительно, чего проще.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.