ЭлПэ

ЭлПэ

Густав учил истории бэшников, а нас учила Людмила Петровна, сокращенная нами до аббревиатуры ЭлПэ, симпатичная женщина с простым открытым лицом. На фоне Гуся — ходячей энциклопедии, на фоне Якобсона, который, слушая ответ ученика, путающегося в рассказе про Степана Разина, мог стукнуть кулаком по столу: «Да что ж у тебя Стенька болтается как дерьмо в проруби?!» — наша ЭлПэ выглядела непритязательно, но и не опасно.

Ко времени нашего появления Якобсона в школе уже не было. Я видел его лишь однажды — он пришел на премьеру школьного театра. Магнетизм его личности был таков, что на сцену уже мало кто смотрел. Я читал статьи Якобсона, но не в этом была его сила. Учителя Второй школы вообще на бумаге выглядят бледнее, чем на уроке. Они были прежде всего учителя, а на отроков и отроковиц воздействует главным образом не текст, не только текст, не столько текст, сколько энергетика личности, особая аура, которая возникает (или не возникает) на уроке.

Легендарный Якобсон любил рассказывать историю, в которой он выглядит не так уж легендарно. Однажды, когда он только начинал работу в школе, вместе с листком контрольной работы Якобсон получил от ученицы записку с объяснением в любви. Он не стал исправлять грамматические ошибки (хотя хотелось).

Попросив ученицу остаться после уроков, молодой учитель начал приготовленную заранее деликатную воспитательную беседу словами:

— Понимаешь, это не так просто, как тебе кажется…

— Но и не так сложно, как вам кажется, — не дав ему продолжить нравоучение, отрезала школьница.

Пока Якобсон вновь обретал дар речи, она спокойно взяла свой портфель и вышла из кабинета.

Вернемся к ЭлПэ. В первый же месяц учебы в новой школе я заболел, провалялся дома с температурой, а вернувшись в класс, сразу попал на контрольную… по истории.

Вокруг строчат, я сибаритствую. Отсутствовал. Болел. Имею право. Проходя мимо, ЭлПэ предложила: напиши, что знаешь… Знать надо было про разные партии перед революцией 1905 года. Хотя и месяца не прошло, но я уже чувствовал себя закоренелым второшкольником и с ходу сотворил, как сказали бы сегодня, постмодернистский коллаж. Помню, эпиграфом к фрагменту про эсеров стояло «На небе светит лампа в сорок тысяч вольт, я милой подарю шестизарядный кольт». Ну и остальное в том же духе.

Когда на следующем уроке ЭлПэ прочитала выдержки из моего творения классу и даже поставила пять баллов, я окончательно убедился, что попал в очень необычную школу. В предыдущей за похожий фортель на истории я получил даже не двойку, а единицу.

Историю мы вообще на уроке у ЭлПэ учили своеобразно. В какой-то момент объяснения она говорила: «Теперь закройте тетради, положите ручки, я расскажу вам, как это было на самом деле». Так, как она рассказывала до этого момента, надо было отвечать на экзамене. ЭлПэ, конечно, рисковала. Не все пришедшие в школу были готовы услышать такую двустороннюю историю страны. Я был готов.

Еще до Второй школы я прочитал заданную по внеклассному чтению книжку Э. Казакевича «Синяя тетрадь» (про Ленина в Разливе). Интереса к жизни вождя у меня к тому времени не было уже никакого, но эта книжка была самой тонкой из обязательного списка. Про шалаш, где вождь готовил революцию, нам все уши прожужжали с раннего детства, это был один из базовых советских мифов. А тут, к моему изумлению, из шалаша, где, по всем совковым житиям, вождь пребывал в одиночестве, вылез еще и Зиновьев (тот самый, враг народа и троцкистско-зиновьевский блок).

Такой поворот у нынешних школьников вызвал бы естественный вопрос: они что, гомики? Но у нас были другие вопросы. Почему-то именно тогда я не то чтобы осознал, но всеми потрохами почуял, что вранье было не только про шалаш, а вообще все и про все было вранье. Так что двуцветные зерна преподавания ЭлПэ в данном случае попали на подготовленную почву.

С нашим классом у ЭлПэ сложились особые отношения. Она нас очень любила, да и мы ее. О том, как в ночь после выпуска она убежала от своего класса, где была классным руководителем, к нам, на квартиру к Риммочке, она сама покаянно написала в воспоминаниях о школе.

Рискну рассказать другой, тоже не самый педагогически выверенный эпизод. Именно с ЭлПэ связан тот первый раз в жизни, когда я напился. Инициация, блин.

Это было в тот памятный день, когда после подавления Пражской весны на вынужденный поклон в Москву прилетел чехословацкий генсек Дубчек.

Трагические события той поры переживали и дома родители, и в школе учителя. Я не все, может, и понимал в происходящем, но в нашем школьном кинотеатре «Эллипс», которым заведовал мой приятель Мишка Райгородский, незадолго до этих событий он показал новые чешские фильмы, какие-то очень человеческие, разительно непохожие на официальное советское кино.

Все высокие делегации, кажется, и по сей день везут из аэропорта в Кремль по Ленинскому проспекту, мимо нашей школы. Вдоль всего пути сгоняли и выстраивали (может, и сейчас?) счастливых москвичей с флажками и плакатами про нерушимую дружбу. Для нас это была лучшая отмазка при опозданиях и прогулах, поскольку проспект был полностью перекрыт.

С приездом Дубчека все выглядело иначе. После уроков мы с ЭлПэ вышли из школы и увидели, как по безлюдному проспекту катит мрачный членовоз с мотоциклистами по бокам, больше напоминавшими тюремный конвой, чем почетный караул. Тоска стояла невыносимая. Мы решили выпить. По чуть-чуть. С горя.

Зашли в соседнюю «Снежинку». Ничего спиртного. Пошли вдоль по проспекту дальше. Пивная. Облом. Магазин. Облом. Еще кафе. Опять облом.

Надо сказать, что точек общественного питания в те времена было куда меньше, чем теперь, так что шли мы очень долго. И нигде ничего. Наконец одна сжалившаяся над страждущими официантка пояснила шепотом, что ничего и не будет, поскольку велено по всей трассе спиртное в этот день убрать.

Вымотанные, голодные, мы свернули вглубь квартала и нашли забегаловку с не очень уместным в этом случае сладким советским шампанским. Я с утра ничего не ел. Настроение было никакое. Мы быстро оприходовали на двоих бутылку теплого липкого пойла и собрались по домам.

И тут оказалось, что встать я не могу. Вообще не могу. Пробую — не получается. Голова ясная, ноги ватные. ЭлПэ с трудом дотащила меня до такси, довезла до дому. Жил я далеко, шампанское выветривается быстро, так что в подъезд я уже смог кое-как войти самостоятельно.

Больше никогда в жизни я так не напивался. Смысл? Голова моя все равно не вырубается. Даже если ноги не идут.

А ЭлПэ еще долго была в курсе всех наших дел, включая сердечные. Когда мы с Наташкой позвонили ей и сообщили, что женимся, она не сразу поверила. Думала — розыгрыш. Собственно, и мы так думали.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.