Что? Кому? Как?

Что? Кому? Как?

Но хочу ли я этим сказать, что детям нельзя показывать ничего страшного? Конечно, можно. Вопрос только в том, что показывается и кому.

Если вашим зрителям девять, десять, двенадцать лет и особенно если они мальчишки, то уж тут без «страшного» никак нельзя. Они просто не будут смотреть спектакль. Их возраст активный, им необходимо прежде всего сюжетное действие, чтобы кто-то с кем-то боролся, кто-то кого-то побеждал. Раз так, то как может обойтись борьба без опасностей? А опасность – это и есть страшное.

Вот и эту свойственную возрасту подростков мечту о жизни, полной приключений, связанных с опасностями, риском, мечту о «страшном» как объекте борьбы с ним можно использовать и во зло и во благо.

Можно «раздразнить» зрителей детективами настолько, что разовьется в них и безжалостность, и садизм, и все, что хотите. Недаром социологи и педагоги многих стран Европы и Америки и в печати и в парламентах ведут – к сожалению, безуспешную – борьбу с телевизионными и кинодетективами, в которых, как писал один из американских социологов, «за два-три часа дети видят на экране пятьдесят «настоящих смертей». Половина героев совершает то или иное насилие. Один из десяти оказывается убийцей. Половина всех убийц – положительные герои, а каждый двадцатый герой – жертва убийства». С треском раскалываются черепа, вываливаются мозги, лужами растекается кровь. И даже в тех случаях, когда побеждает «положительный герой», сами эпизоды борьбы становятся «манкими» своей страшностью, «интересными» своей изощренной жестокостью. Эти картины – спекуляция на естественном увлечении подростков приключениями и борьбой.

Но ведь можно направлять это увлечение и на доброе. Это значит, во-первых, не смаковать ни одного жестокого эпизода, и, во-вторых, необходимо, чтобы борьба была за что-то безусловно доброе. Чтобы герой боролся не за личное счастье, а за счастье другого. И чтобы конечная победа была доброго над злым. Иначе говоря, нужна романтическая героика, а в применении к театру кукол она еще и приподнята свойственным куклам обобщением образов и поступков, обобщением, которое присуще всякому иносказанию.

Вот почему мы и играем для подростков «Волшебную лампу Аладина» Гернет, «Маугли» по Киплингу той же Гернет, «Буратино» по сказке Алексея Толстого «Золотой ключик» в инсценировке Борисовой, «Сказку о царе Салтане» Пушкина, «Трех Толстяков» Сефа и Штейна по книге Юрия Олеши.

Но романтическая героика чаще всего тоже в какой-то степени детектив. И, значит, работая над романтико-героическим спектаклем, я не имею права терять бдительность. Не имею права не думать о том, кому мы будем играть этот спектакль. Бывает так, что ошибка режиссера становится для него очевидной только на самом спектакле. Зрительская реакция буквально пальцем показывает: «Смотри, что ты сделал. Разве так можно?»

В спектакле «Волшебная лампа Аладина» есть эпизод, в котором слуги Визиря бьют героя плетьми. Маленькие неуклюжие стражники так нелепо наносили удары по спине Аладина, что дети в зрительном зале начинали веселиться. А это никуда не годится. Аладина-то должно быть жалко. Как же можно смеяться, коли герою, которого вы уже полюбили, больно?

Что делать? Выкинуть эпизод нельзя. Он в сюжете. И вот артист Сперанский, игравший Аладина, придумал. Он начал издеваться над стражниками, запев песню, ту самую, которую только что безмятежно пел на площади:

Был бы я богат,

Как султан богат,

Я б умчал тебя

На коне в Багдад.

Аладин пел в ритме ударов плетей, и зрительный зал смеялся уже совсем по другому поводу. Смеялся над беспомощностью стражников, которые так и не сломили ни гордость, ни смелость Аладина.

И еще одну очень существенную поправку внесли зрители в этот же спектакль.

В сюжете пьесы два главных злодея – Визирь и Гадатель. Визирь обманным путем выкрал у жены Аладина, царевны Будур, волшебную лампу, вызвал Джина и приказал ему перенести дворец вместе с царевной в пустыню Магриба. Гадатель рассказал об этом Аладину и привел его в пустыню.

Начинается картина пустыни с того, что выходит лев. Идет медленно, пьет воду из ручья, зевает, чешет зубами свой бок, как делают это собаки. Дальше, по пьесе, полагалось появиться Аладину. Лев должен был кинуться на Аладина, а тот, естественно, должен был его убить. Но на первом же спектакле выяснилось, что убить такого симпатичного льва невозможно. За время его прохода вдоль ширмы ребята успели его полюбить и убийство восприняли как убийство друга. Что делать? Выкинуть из эпизода льва? Жалко. Во-первых, это характеристика пустыни, а во-вторых, уж очень хорошо он играл.

Наконец придумали. Лев, пройдя вдоль грядки, уходит со сцены. Появляются Аладин на верблюде и Гадатель. Аладин уезжает, а Гадатель кричит ему вслед: «Убей Визиря, завладей волшебной лампой и в славе и блеске возвращайся в Холидан» – и продолжает как бы сам себе: «Убей Визиря, а я убью тебя и стану царем среди царей, царем среди ца...» Он не успевает договорить, так как на него кидается лев. Ребята в восторге. Они аплодируют не факту убийства Гадателя, а факту спасения Аладина от возможной гибели.

Гораздо труднее было выйти из почти аналогичного положения в финале спектакля «Маугли».

Тигр Шерхан хочет уничтожить Маугли. Но Маугли – член волчьей стаи, вожак которой старый волк Акела. И пока он вожак, стая не выдаст Маугли. Тогда Шерхан подговаривает молодого волка вызвать Акелу на бой, победить его, стать вожаком и отдать Маугли ему, Шерхану.

Черная пантера Багира говорит Маугли, что Шерхан боится только красного цветка, который выращивают люди у своих жилищ. Маугли достает огонь и деревенский нож, называя его острым зубом человека. И в тот момент, когда Шерхан готов сам броситься на Акелу, Маугли появляется в стае. Шерхан испуган. Он боится огня. Его легко можно убить, так как от страха он не в силах даже поднять лапу. Можно, да нельзя. Это будет убийство беззащитного. Это будет казнь. И Маугли станет палачом. Никогда еще палач никому не казался героем. Даже если он отсекал голову злодею. Убить злодея на сцене можно. Казнить нельзя. Зритель инстинктивно пожалеет казнимого. Он же безоружен. Убить злодея можно только в тот самый момент, в ту самую секунду, когда он хочет сам убить того, кого вы любите, кто ваш герой. Тогда убийство становится спасением.

Вот так мы и поступили с Шерханом. Маугли кричит: «Что? Боишься красного цветка? Боишься? Смотри, я бросаю красный цветок. Прыгай. Ну, прыгай». И Шерхан прыгает, подминая под себя Маугли. Бой на равных. У Шерхана клыки. У Маугли нож. Зал замирает. А Шерхан вдруг падает на бок и лежит неподвижно. Ребята кричат, аплодируют. Они счастливы. Они рады не убийству Шерхана, а спасению Маугли. Маугли жив. Маугли спасен. А значит, спасен и Акела. Спасена волчья стая. Спасена справедливость.