Наконец-то премьера

Наконец-то премьера

Семнадцатого апреля тридцать второго года, как раз в годовщину первого разговора с незнакомой девушкой об организации театра, я стоял на балконе того же зрительного зала. Только подо мной был уже не таинственный, молчаливый, пустой партер, а шумный, пестрый, весь заполненный взволнованными голосами маленьких зрителей.

Зазвенел первый звонок, и второй, и третий... Погас свет зрительного зала. Зажглись выносные фонари. Замолкли и притаились дети. Раздалась музыка, и медленно раскрылся занавес. Начался спектакль «Джим и Доллар».

Тема спектакля – современная, сегодняшняя. Сюжет построен в виде обозрения. Его основой служит путешествие маленького негритянского мальчика Джима и его друга, собаки Доллара, из Соединенных Штатов Америки в Москву.

Джим работал в кафе. Хозяин застал его за чтением книжки о Советском Союзе и прогнал с работы.

О своей мечте попасть в Советский Союз мальчик рассказывает матросу, и тот предлагает помочь ему в этом – спрятать в трюме океанского парохода, идущего в Европу.

Старый злой боцман замечает Джима, притаившегося на дне лодки, и выбрасывает за борт. Доллар спасает своего друга, и оба они счастливы. Но мечту о том, чтобы попасть в СССР, Джим не оставил.

На стене дома он видит афишу: «Последний вечер знаменитого джаз-банда Тома Томсона из Томпаго Томби перед поездкой в Европу». Мгновенно созревает новая идея. Из куска водосточной трубы Джим делает что-то похожее на саксофон, а из сломанного грифа от контрабаса и старого бидона сооружает какой-то совсем нелепый инструмент с двумя струнами.

Том Томсон из Томпаго Томби принимает мальчика и его собаку в свой джаз. Уж очень весело и заразительно они играют. Джим поет и дует в трубу, а Доллар бьет хвостом по струнам и лает в такт. Контракт заключен. Завтра смешные музыканты вылетят в Европу.

Но и этот план срывается. В воздухе произошла авария, и, спасшись на парашюте, Джим и Доллар попадают в Африку. Вместе с такими же неграми, как и он, Джим под ударами хозяйского хлыста работает на табачной плантации, а затем его отправляют юнгой на пароходе, везущем табак в Италию.

Но как только пароход прибывает в итальянский порт, Джим бежит. О его побеге кричит радиорупор на площади, и, если бы не помощь итальянского рабочего, его схватили бы полицейские.

Джим и Доллар добираются до Польши. Польский железнодорожник, узнав о цели путешествия двух друзей, отвлекает внимание жандарма и помогает мальчику и его собаке вскочить на площадку вагона товарного поезда, идущего к границе.

Наконец-то Джим и Доллар в Советском Союзе!

Из ошейника собаки Джим достает письма – приветствия советским детям от тех, кто помогал ему в его путешествии: от американского матроса, итальянского рабочего, польского железнодорожника. Появившийся перед ширмой актер читает эти письма по-английски, по-итальянски и по-польски и переводит их зрителям.

Спектакль окончен, и Джим, обращаясь в зрительный зал, говорит единственную фразу, которую он знает по-русски: «Да здравствует Эс-эс-эс-эр!»

Нашу незавершенную работу над пьесой «День рождения» я определил как эстафету ошибок, так как пьеса эта была родной сестрой многих пьес, родившихся от морганатического брака, в котором отец – заслуживающий всяческого уважения народный Петрушка, а мать – легкомысленная деклассированная интеллигентка, имя которой – ретроспективизм.

В какой-то степени пьеса «Джим и Доллар» была тоже принята по эстафете. Похожая и по теме и по сюжету кукольная пьеса Юрия Гауша «Негритенок Том» была еще в двадцать четвертом году поставлена в Ленинграде, а затем шла и в других городах.

Основная ошибка обеих пьес, как, впрочем, и многих других, принадлежавших другим авторам, была в разрыве между серьезностью политической темы (капитализм, безработица, угнетение колониальных народов) и примитивностью ее решения путем наслаивания эксцентрических детективных эпизодов.

Если бы сейчас я предложил такую пьесу к постановке, то при первом же чтении актерам она была бы забракована шумно и единогласно. Но тогда, в тридцать втором, она была шумно и единогласно одобрена.

Помимо недостатков самой пьесы было много неверного и в постановке этого спектакля.

Не знаю, то ли из-за слова «Америка», то ли из-за того, что не только в архитектуре, но и на сцене некоторых театров был в то время модным конструктивизм, но ширма нашего спектакля, обладая многими функциональными достоинствами, внешне оказалась лишенной художественного образа.

Совсем не удались и некоторые эпизоды пьесы. Например, не вышла сцена американских безработных. В ней сказалась неопытность и драматурга, и художника, и режиссера.

Драматург, представляя себе эту картину, безусловно, видел перед своими глазами не кукол, а живых людей. Художник не сумел, да и не мог в куклах, надевающихся на три пальца руки, преодолеть свойственную этим куклам нескладность и комичность. Режиссер, то есть я, не понимал, что нельзя соединить несоединимое. Серьезность и даже трагичность обстоятельств этой картины дискредитировались куклами, и, сколько мы ни бились, в конце концов от сцены безработных пришлось вовсе отказаться.

Сейчас, вспоминая этот спектакль, я вижу, что мы, во-первых, повторили в нем многие чужие ошибки, а во-вторых, и сами много ошибок сделали. Но по крайней мере три четверти из них мы тогда почему-то не замечали. Да и не только мы.

«Джим и Доллар» имел настоящий большой успех и был хорошо встречен прессой и общественностью Москвы, Ленинграда, Киева, Тифлиса и многих других городов.

Мы играли его четыре года подряд, показав пятьсот девятнадцать раз. И как бы я сейчас ни относился к ошибкам, совершенным театром в этой постановке, я не имею права только ругать ее. Это было бы несправедливым и нечестным по отношению к спектаклю, утвердившему за нами право называться театром.

Как ни полезна самокритичность, она не должна превращаться в восторженное самобичевание. И если необходимо разбираться в своих ошибках, то и в удачах разбираться тоже надо. Тем более, что внешняя удача нашей премьеры была налицо.