Из Киева в Анапу, в пансионат

Из Киева в Анапу, в пансионат

20 августа 1956

Здравствуй, дорогой мой Кис! Прошло 7 дней, как мы расстались. Мне грустно без тебя, мне очень неспокойно жить. Когда ты рядом, я уверен в себе, я меньше нервничаю, я спокоен. 13-го вы уехали! Я вышел за ворота, подождал, пока скроется за поворотом «наша» «Победа», и пошел назад. Боже мой! Зачем я вернулся? Зачем не походил эти несчастные два часа по городу или не пошел в гостиницу? Ты пишешь мне, что тебе было очень грустно, но поверь – мне было наверняка во сто крат хуже. Ты уехала в уютной машине, с Мишкой и Ленкой Курепиными – на юг, к морю, к отдыху, к солнцу! Я вернулся в эту комнатку, которая стала для меня (думаю, что и для тебя тоже) очень родной и обжитой за эти несколько дней, что мы там прожили. Она была пустая! Ни тебя, ни Курепиных, ни всех наших вещей – ужас. Я как вошел туда, меня бросило в дрожь. Я лег на простыню, которая еще сохранила частичку твоего тепла, на подушку с чуточкой твоего аромата и одним твоим волосом, укрылся холодным колючим пледом и… не мог заснуть до самого момента, когда уже надо было вставать. Я ощущал себя буквально покинутым и очень одиноким. Около меня стоял будильник – единственная вещь, которая присутствовала в нашей жизни. Не знаю, как для тебя, для меня эти дни в Киеве, с одной стороны, пронеслись молниеносно, а с другой – запечатлелись каким-то большим жизненным куском. Поэтому-то так остро я вдруг ощутил пустоту этой комнаты, отсутствие за окном машины и всего, всего. Я до сих пор кляну себя за то, что вернулся тогда один.

Потом поехали на съемку, устроились с Игорем в двойном номере – жизнь потекла по-старому. Очень волновался, что нет и нет от вас вестей. Почему так долго вы ехали в Анапу? Или ты забыла послать мне вовремя телеграмму?

Сейчас вот уже четвертый день снимаем пляж. Погода стоит великолепная. Днепр, солнце. За один день пребывания у воды, под солнцем, я вдруг понял, как я устал и как хорошо бы мне отдохнуть. Этот день был праздником. Я обгорел, накупался, наигрался в волейбол. Но, увы, в следующие три дня начались страшные муки. Представь себе, Кис, пляж, 30 градусов жары, вода, голые тела и так далее. А мы с Игорем в шерстяных пиджаках и брюках, в крахмальных воротничках и галстуках перешагиваем через загорающих. Может быть, на экране это и будет смешно, но нам было не до смеха. Так мы в гриме и полной одежде снимались с шести утра до четырех часов дня. Домой приезжали с головной болью. Сегодня, к счастью, Игорь улетел в Ригу на спектакль, и я опять дышал, загорал и катался на акваплане (здорово).

Это письмо первое, и я еще не понимаю, когда его тебе отправлю. В Анапу боюсь, а вдруг ты уехала.

Планы нашей группы, а следовательно, и мои – расплывчаты. Зависим от погоды. Пока, ориентировочно, наша экспедиция заканчивается 7 сентября.

Памятуя о твоих приказах, специально поехал на Подол (Житный базар) – помнишь, где мы купили цветы? И купил кастрюли – большую, такую, как у вас, и плоскую широкую. Также купил 9 кг яблок по 2 рубля кило и послал домой две посылки. Вот. (Умница я?)

Крепко, крепко целую.

Твой

В том же конверте

21 августа 1956

Киса! Что же ты? Лежит тебе письмо неотправленное, ждет адреса твоего. Ты забыла меня, Кис? Ужасно устал я, люди гадкие и злые – эгоисты такие, каким мне и не снилось быть (ты ведь утверждала, что я самый страшный эгоист на свете). Все друг друга ненавидят, все хамы и крикуны (это стиль кино – всесоюзный). На площадке – скандалы и ссоры, в быту – полное наплевание друг на друга. Хамству и лицемерию нет конца и края. Это хуже во сто крат самого страшного театра. Там хоть какой-то, но коллектив, а здесь случайное сборище людей, съехавшихся на несколько месяцев и дрожащих каждый за свою шкуру. При всей моей выдержке я начинаю кипеть – мне уже ничто не интересно, я не могу увлечься сценой, мне хочется вырваться отсюда – не знаю, когда это наконец произойдет.

Погода опять испортилась. Пляж и танцплощадку недосняли.

Каждый час новые планы и решения – то в Одессу, то в Сочи, то в Ленинград, то сидим под дождем на пляже и ждем солнца.

Может быть, это и лучше – все, что происходит со мной: школа жизни начинается – авось человеком стану. Пиши!

В том же конверте

Киса! 24-е августа – от тебя ничего нет. Я по-прежнему не знаю, где ты, куда тебе писать. Листки в конверте прибавляются, а отослать его некуда – обидно.

Нас с Игорем опять выселяют: едет австрийский поезд мира – 650 человек. Говорят, нас всех выкинут на улицу – уютно. Настроение по-прежнему гадкое. Приехал из Анапы один мамин сослуживец и сказал, что там прелестные дни. Я очень обрадовался (если ты только в Анапе), что тебе тепло и хорошо. Отдыхай как следует, слышишь?

Вчера говорил с мамой и папой. Они купили мне туфли на каучуке и соскучились. Снимать танцплощадку осталось два дня. Что будет дальше, неизвестно – полная неразбериха.

В Москву мне к 1-му необходимо, надо оформиться окончательно в театр. Курепины, гады, не написали даже двух слов, да и ты хороша! Начиная со дня твоего отъезда, мы выезжаем каждый день на съемку в 5:30 утра и приезжаем в гостиницу в 6 вечера. Усталый, перепачканный гримом мавра бегу на почту – и ничего не получаю! Вот так!

Написал тебе листик, полный отчаяния, и пошел пить кефир. По дороге завернул на почту – письмо. Ура! Письмо уже холоднее предыдущего, но все же.

Кушай фрукты, будь умницей.

Крепко целую тебя еще и еще.

Твой

10 сентября 1956

Ленинград, гостиница «Астория», 12 часов ночи

Здравствуй, мой родной, любимый Кис! Это я!

В 11 часов утра прибыл в Питер. Приехали на студию, походили, поздоровались и стали ждать, когда нас куда-нибудь поместят, – здесь такая же история, как и в Киеве, – все гостиницы забиты иностранцами. В ожидании результатов поиска номеров пошли в Петропавловскую крепость – искренне завидовали заключенным-революционерам – у них были отдельные комнаты с кроватью, столом и парашей.

В 5 часов пришли обратно на студию – замдиректора достал нам два номера на одни сутки в «Астории», куда мы и приехали. Огромный номер с коридором, холлом, письменным столом, диваном и множеством мебели. Есть ниша с тюлевой занавеской и тяжелыми гардинами, за которой кровать – широкая и уютная.

Всей молодежью группы пошли в ресторан гостиницы «Европейская» – наелись какой-то восточной кухни за большие деньги и очень невкусно.

У дежурной по этажу взял на полном обаянии конвертик и листочки вот эти, предназначенные для иностранцев. Я сказал ей, что мне надо написать самому любимому и дорогому человеку, а бумаги нет. И она тут же дала мне листочки и конверты – так, наверное, искренне я сказал это! Во!

Поговорил после «Во!» с папой по телефону – просил не забывать меня как сына.

В мое окно видна площадь, и напротив меня смотрит ко мне в окно Исаакий, читает то, что я пишу тебе, и грустно улыбается – понимает, наверное, как я скучаю. За ним вижу улицу с почтамтом – завтра пойду получать что-нибудь от Кисы – получу? Или еще рано? Как хорошо – близко почта, но, увы, лишь на один день.

Завтра – приезд туристов, новая партия, и нас выгоняют. Поместят нас, наверное, надолго либо в «Октябрьскую», либо в «Европейскую». Но пиши мне, на главпочтамт – надежнее.

У меня к тебе колоссальная просьба. Сообщи мне как можно быстрее следующее:

1) куда тебе писать и до какого числа,

2) куда тебе звонить и до какого числа,

3) до какого числа ты будешь в каком месте и моменты твоего переезда,

4) как ты меня любишь (изобразить графически и словесно).

Подчеркнуто самое важное.

Ну, вот пока и все как будто. Так много хочется тебе сказать, очень-очень, а на бумаге не получается. Правда, лучше, чем по телефону, но тоже трудно. Не знаю, слышишь ли ты меня, когда читаешь мои письма? Я всегда слышу тебя и вижу, когда держу в руках твое письмо.

Час ночи. Ночной Ленинград, в садах – осень. Город величественный и очень грустный. Мне трудно без тебя жить, мое солнце!

Твой

* * *

Начало письма не сохранилось

Пришел в гостиницу – дали отдельный номер. Второй этаж – окно выходит лицом к Московскому вокзалу. Номер маленький, но своя ванна и уборная, стол, кровать, шкаф, диван. Много стульев. Я ненавижу жить в двойных номерах с чужими людьми. Я лучше буду доплачивать 6 рублей в день (номер стоит 24 рубля, а студия платит всего 18 за жилье), чем жить с кем-нибудь и стеснять себя. Отсюда я могу звонить Кису в любое время, говорить громко, что я люблю его и не могу жить без него, что я измучился, что мне плохо, одиноко и днем и ночью. Потом я могу перейти дорогу и уехать в Москву, если уж все мне здесь осточертеет. Правда, отсюда далеко ходить на главпочтамт, но я буду. И лучше пиши туда, чем на гостиницу, а то вдруг меня опять неожиданно куданибудь перебросят, что вообще-то вряд ли.

Твой Кис (верный-верный)

12 сентября 1956, 2 часа ночи

Ну вот! Только что пришел в номер. У меня появилась какая-то органическая потребность каждый вечер разговаривать с тобой – делиться дневными переживаниями, мыслями.

Утром встретил Игоря Дмитриева – приехал из Москвы, – и отправились с ним на студию. Опять смотрели материал – куски, которые не видели. Потом поехали к Игорю домой – накормил меня вкусным обедом, и пошли в цирк на закрытие гастролей немецких артистов. Программа довольно интересная – есть номера прямо мирового класса.

После цирка пошли в «Восточный» – это ресторан ленинградской театральной молодежи. Мне нравится у ленинградцев то, что здесь молодые артисты разных театров очень дружат между собой, встречаются в ресторане, ВТО, театрах, не официально, а так – запросто. Этого совсем нет в Москве.

Посидели, поговорили, выпили кофе и пошли.

В Ленинград приехал на гастроли Театр Маяковского. Поехали разыскивать Мишку Козакова. Он оказался в гостинице «Ленинградской» («Англетер»). Приехали к нему. Говорили, смеялись. У него ужасное настроение, хоть он и скрывает, но вырвалось. Вот, Кис, что такое театр, успех, роли. Я всегда говорил, что Мишке будет очень трудно, если, не дай бог, с Гамлетом выйдет неудача или еще что-либо. Так и получилось. Охлопков, конечно, обманул Мишку. Мишка ради обещанного Гамлета ушел из МХАТа, отказался от ролей в кино, а сейчас Охлопков юлит, Мишке дают массовки, и он дико переживает. Я его вполне понимаю. Вообще страшно трудно, болезненно поступление в труппу театра и первые месяцы работы, а для избалованного успехом Мишки – тем более.

Я сам страшно боюсь будущего. Главное, что я должен тебе сказать, в чем признаться, я сам для себя не могу твердо решить, что лучше, куда держать курс, где интереснее. Кто знает, что ждет в театре? А может быть, в кино? Все – лотерея. Все – случай, судьба, судьба. Страшная профессия! Страшный удел – удел взлетов и падений (это хорошо), удел полного безразличия и ничтожества (это кошмар). Не дай бог, когда-нибудь кому-нибудь советовать ступить на этот тернистый путь в жизни, хотя сейчас я сам ни на что другое его не променяю. Есть в нем и такое счастье, которое иногда окупает уйму горя. Вот за это счастье – счастье творчества – можно жить в этом хаосе лицемерия, грязи, настоящего искусства и богемы (в хорошем смысле слова). Главное – надо чего-нибудь хотеть и ничему не поддаваться (иначе говоря – быть себе на уме), а то будет бросать из стороны в сторону и обязательно выбросит к черту.

Тебе скучно про это? Ну, сейчас кончаю. Очень важно верить в себя – что ты что-то можешь и умеешь. Кругом все относительно: сколько людей – столько мнений. Кис мой, как трудно выслушивать разные мнения и противоположные советы, как противно узнавать со стороны о ругне по твоему адресу, как надо быть в чем-то последовательным и убежденным до конца. Иначе гибель – всем угодить нельзя.

У! Без четверти три, я с тобой заговорился, а завтра – первый по-настоящему трудный рабочий день в Ленинграде. Утром – освоение павильона, вечером – озвучивание старого материала. Завтра пойду на почту, надеясь и от тебя уже что-нибудь получить, а то скучно разговаривать односторонне, не получая ответа.

Твой

* * *

Письмо Наталии Николаевны

Без даты

Дорогой Кис!

Пришла позвонить домой, а разговор дают только на два часа ночи. Вот сидим и пишем. Где ты, куда писать? Я уже больше в пансионате не живу, мы сняли две довольно большие комнаты в городе, и все переселились туда. Живем очень весело – целый день на море и целый день что-нибудь жуем, несмотря на лозунг: «Собрался в Сочи – не кушай очень!» Мы здесь живем последнюю неделю, а потом все – в разные стороны: часть в Сухуми и Сочи, другие – в Ялту и самая небольшая часть – в Одессу.

Сегодня вечером стало вдруг грустно и захотелось побыть одной. Взяла корзинку с виноградом и пошла на море смотреть заход. Зашла далеко-далеко в горы, попала на какое-то кладбище, и меня охватил страх и благоговейный трепет. Представляешь: кругом горы и море – большое, шумное и чуточку страшное, и это кладбище, и нигде ни души. Посидела капельку, погрустила и побрела домой. Знаешь, в такие минуты думаешь о бессмертии и о ничтожности человеческих страданий.

Я стала довольно хорошо плавать. Сегодня чуть-чуть не наткнулась на дельфина. Они в сильное волнение совсем близко подплывают к берегу. Еще я стала прилично нырять и плавать под водой, так что меня здесь прозвали дельфинщицей.

Сегодня 18 дней, как я здесь. И за это время я получила 26 писем и 11 телеграмм, а от моего Киса только одно письмо!..

13-е, утро

Сижу на главном почтамте – только что получил твое письмо из Анапы – полное моря, солнца и счастья. Я очень рад, что тебе хорошо. Отдыхай! Отдыхай! Отдыхай!

Мне только чуть-чуть обидно: такое маленькое уделение внимания моей скромной особе в твоей тамошней жизни.

Не ходи так далеко в горы и на кладбище – слышишь?

Ну вот! Поехал на студию – может быть, завтра получу еще письмо, посвежее, а?

Целую.

Твой

* * *

Письмо Наталии Николаевны

Без даты

Здравствуй, дорогой Кис!

Наконец нашла время написать тебе. Тут случилось много непредвиденных обстоятельств, которые, надеюсь, завтра закончатся благополучно.

Десятого мы выехали из Анапы на катере «Диабаз», сделали на нем кучу снимков, сняли 50 м кино (у вас исчисляется километрами, а для нас 50 метров неслыханно много), всласть насладились морем и катером, и все в полном составе, то есть 8 человек, прибыли в Новороссийск, но тут выяснилось…

Да, я забыла написать, что накануне отъезда у нас была совершенно сумасшедшая ночь. Спали мы в общей сложности часа полтора, и еще наши двое часов разошлись на 40 минут, словом, мы не успели присесть на дорогу, и отсюда все началось.

Так вот, на морском вокзале выяснилось, что «Грузия», на которой я должна была плыть, ушла в Австралию, и пойдет только через три дня «Украина».

Устроились мы в Доме колхозника и отправились смотреть город, а двое остались на морвокзале ждать запись на Сухуми. Там они познакомились с исключительным типом. Описать его очень трудно, он самый настоящий феномен. Он знает что-нибудь обо всем и все о чем-нибудь, но как знает! С ним мы влипли в одну глупую и смешную историю. Просидели целый день в милиции. Вышли оттуда совсем обессиленные – чуточку от страха, больше от смеха. Если бы все это я прочла в книжке или увидела в театре, я возмутилась бы и сказала, что это ерунда, не смешно и в жизни так не бывает.

Понимаешь, забрали нас из-за того, что этот самый тип, Володя, по-настоящему Вагнер, сказал в присутствии милиционера, что у нас теперь народ не бдительный, что вот он едет уже месяц на велосипеде (из Ленинграда в Баку и далее по всему Кавказу, Крыму и опять в Ленинград) и никто у него не проверил ни разу документы. Милиционер тут же подошел, потребовал документы, слово за слово, и нас забрали всех в милицию. Теперь у нас у всех есть предупреждение, а если будет еще одно, нас посадят на 30 дней. Представляешь, как мне теперь осторожно надо себя вести!!!

Проводили девчонок в Сухуми на «Ленсовет», облазила весь теплоход, впечатление колоссальное. Немножко неприятен контраст между 1, 2, 3 классами и палубой. Верх теплохода сверкает излишней роскошью: музыкальный салон, выставочный зал, гостиные, курительные, бассейн, прекрасные каюты, даже кинозал. А внизу – закрытая слабо освещенная палуба, где на мешках вповалку спят люди. Напоминает «На дне».

Уехали девчонки, и осталась я одна с мальчишками. Ночью погода испортилась, подул норд-ост и пошел дождь. Ветер необычайной силы, буквально сбивает с ног и несет кучу камней. С трудом добрались до порта. На море разыгрывался шторм, волны перелетали через набережную, над молом – облака морской пыли от разбивающихся волн, шумит море, и гудит и все рвет ветер. Мне стало немножечко жутко, ведь в открытом море будет страшновато.

Следующий удар судьбы я пережила спокойно – из-за шторма «Украина» не пойдет – она не сможет пристать к молу. Итак, пошел третий день моей путевки и к тому же у меня кончились деньги. Но к вечеру святой Аллах смилостивился надо мной и начал успокаивать стихию. Сейчас 9 часов вечера, последнее стекло было выбито часа два тому назад. У меня появилась надежда, что завтра я уеду из этого города, полного приключений.

Сейчас ложусь спать, чтобы встать в 4 и поехать за билетами, а в 5:30 придет теплоход. Если от меня долго ничего не будет, значит, мы плаваем взад-вперед и не можем пристать. Нет, я смеюсь, тогда я пришлю оттуда телеграмму. Только куда? Ты долго будешь в Ленинграде?

Мне пиши по адресу: Одесса, Большой Фонтан, 16-я станция, пер. Панченко, 2, Дом отдыха строителей, мне.

Ну, пожелай мне счастливого плавания. Целую тебя, милая морда, очень, очень много раз и крепко.

Твоя я

16 сентября 1956, 4 часа дня

Твой Кис, радостный, любящий, получивший письмо с теплохода «Украина» и телеграмму из Одессы, где ясно обозначилось, что я любим и целуем.

Прочел письмо, полное страхов, интересных встреч и невероятных событий. Если бы я не получил тут же телеграмму из Одессы, я бы волновался за финал твоего славного похода Москва – Киев – Анапа – Алупка – Новороссийск – еще что-то – Одесса.

Ну, слава богу, ты уже в Одессе – городе моей мечты (почти Рио-де-Жанейро). Одесса! Как я хочу в Одессу!

Тебе должно быть хорошо в Одессе. Тебя будут охранять тени моих предков, дома мамы и папы, их детский мир. Тень бабушки будет витать над тобой – она была когда-то царицей Одессы и очень любила тебя, если помнишь!

Для меня посещение почтамта сделалось каким-то праздником, с томительным ожиданием, с долгой дорогой, в которой я лихорадочно считаю номера машин: будет – не будет письма. Получил сегодня! Пошел по набережной – вышел на Дворцовую площадь. Я очень люблю, когда хожу по чему-нибудь красивому и величественному, петь что-нибудь красивое и величественное.

Так и сегодня: стоял посреди Дворцовой и пел Первый концерт Чайковского – потрясающе подходит. Вышел на Мойку…

Письмо обрывается.

На бланке кинокартины «Честное пионерское». Добавлено от руки: «Я тебя люблю!»

24 сентября 1956

Ну вот! Во-первых, не пугайся – я не снимаюсь в картине «Честное пионерское». Просто эти листы большие, а мои кончились. Во-вторых, отвечаю тебе, что письма твои читаю внимательно (не то слово). Я их проглатываю так, как ем конфеты, а потом жалею, что можно было бы посмаковать.

В пятницу снимали павильон – чего-то ругались, и Игоря отпустили в Москву до понедельника. Без него мне делать было бы нечего. Я пошел провожать его на вокзал, и вдруг мне страстно захотелось домой, к маме, в уют, в тепло. Несчастный Шлема побежал, купил еще один билет – я забежал в гостиницу и сказал, что уезжаю на два дня на дачу (не сказал, что еду в Москву, чтобы иметь основания отпрашиваться позднее). Вскочил в 21:15 на перрон, а в 21:20 уже ехал в Москву.

Прибыли в 9 утра. Приехал домой – полная неожиданность: радость, объятия. Позавтракал – пошел к Курепину – целовались, радовались. Показал карточки – есть очень симпатичные. Самая опасная карточка – ты, я и чужая коляска (около Аскольдовой могилы…)[15]. Поиграли в пинг-понг и поехали за Леной в институт. По дороге заехали в Лужники – Мишка показал мне снаружи стадион. Отвезли меня домой и уехали. Дома читал роман «Не хлебом единым» – хорошо. В «Новом мире». Вдруг звонит Шлема – звонили из Ленинграда, съемка утром в воскресенье – он уже купил нам два билета – паника полная. Дома разочарование, я расстроен. В 21:20 на вокзале уезжаем. В 21:15 бежит Игорь и кричит, что съемка отменилась – за 1 минуту до отхода поезда продали билеты, потеряв по 30 рублей с рыла, и поехали домой. Дома чуть в обморок не упали. Все воскресное утро я доставал билеты на вечер – достал с трудом, через маму. Возлежал дома – читал роман и повестку из военкомата. В 21:20 уехали в Ленинград в вагоне Москва – Хельсинки. Все купе в вагоне – двухместные – ты видела когда-нибудь такую роскошь? Всю ночь думал о тебе – как бы мы ехали в таком прелестном уголке вдвоем. Жаль?

Приехали сегодня утром – и сразу в зоопарк. Погода плохая, холод, дождь моросит. В зоопарке репетируем сцену со львом. Я и Вицин с Эдером[16] внутри, снаружи вся группа и толпы зевак. Мы стоим с длинными белыми палками для, стало быть, охраны от хищника. Выпускают льва – он бежит к Эдеру и к нам. Страшно. В общем, часа два репетировали – привыкали. Потом освоились – даже гладили его по спинке. Через меня он не проходит – придумали другой трюк: он бросается на меня, а я, перемахнув через высокий барьер, забираюсь в пустую клетку, захлопываю дверцу и мечусь там. Ничего не сняли, но ходили с Гошкой в героях.

Поехали на студию в павильон – торчали до часу ночи – до меня очередь не дошла.

Моя поездка в Москву была, конечно, безумием (она обошлась мне в 500 рублей). Но за эти два дня я отвлекся, отошел, запасся новыми силами у родного очага для дальнейшего здешнего житья, а то ты сама не видишь по моим письмам, что я сдаю нервами и мне необходима была разрядка.

Мечтаю о дне встречи с тобой, целую неимоверное количество раз всюду (можно?). Посылаю тебе в знак рыцарства, любви и преданности волосы из гривы льва, которые я собственноручно выдернул.

Твой

Данный текст является ознакомительным фрагментом.