Глава 12 ПРОЩАНИЕ «Бока»-1995/96

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Глава 12

ПРОЩАНИЕ

«Бока»-1995/96

Возврашение в «Боку» для меня было равноценно родам после 14-летней беременности.

Когда я вернулся с американского мундиаля, с отрубленными ногами и разбитым сердцем, в голове у меня была только одна мысль, что все уже закончилось, и что мне в жизни больше ничего не осталось. Дисквалификация вступала в силу в августе: очередные 15 месяцев…

Я говорил Клаудии о том, что мне очень хотелось бы лечь в кровать, заснуть и проснуться в футболке «Бока Хуниорс», готовым к выходу на поле, без запретов, без наказаний, без каких-либо преград. Но это была всего лишь иллюзия. В реальности я переживал кошмарный период в моей жизни. И это было время борьбы. Борьбы с теми, с кем судьба свела меня лицом к лицу: с Авеланжем, Грондоной, Пассареллой… Пассарелла!!!

Получилось так, что начиная с чемпионата мира в США, я был Люцифером, а Пассарелла – Богом. И я возмутился, когда он решил возвести себя в ранг святого, приказав пройти риноскопию[32] всем игрокам сборной Аргентины. Это было дикостью, нелепой, дурацкой выходкой.

Я чувствовал, что мне надо чем-то было заняться в эти 15 месяцев, к которым меня приговорила ФИФА, и первым, кто мне протянул руку помощи, был клуб «Депортиво Мандийю», руководство которого предложило мне стать главным тренером команды… В паре с Карлитосом Френом мы приобрели неоценимый опыт: каждому из нас приходилось быть тренером, психологом, президентом в одном лице, даже брать в долг мячи у «Адидаса». Много что тогда на меня свалилось, но в то же время я заслужил уважение всех тех ребят, которые находились в моем подчинении. Когда я туда приехал, у них ничего не было: ни мячей для тренировок, ни сеток на воротах.

В первом матче, против «Росарио Сентраль», я руководил с трибуны, сидя рядом с моим братом Лало, как два обычных болельщика, потому что тогда я еще не получил разрешения на работу в качестве тренера. Мы проиграли 1:2, и я чувствовал себя выжатым до предела, больше, чем даже после матча за сборную. Лучшим же результатом той короткой кампании стала ничья с «Ривером» на «Монументале».

Действительно, длилась она очень недолго: 2 месяца, с 3 октября по 6 декабря, всего лишь 12 матчей, в которых мы одержали одну победу, шесть раз сыграли вничью и пять проиграли. В один прекрасный день в раздевалке появился Освальдо Крус, который был владельцем клуба, и бросил клич:

— Эй парни, нужно выкладываться до конца!

Я стоял к нему спиной, а Френ – лицом. Я посмотрел на Карлитоса и спросил его:

— Ты сам его стукнешь или это сделать мне?

Затем я подошел к Крусу и посмотрел ему в глаза:

— Слышишь, ты, жирная п…а, какого дерьма ты приперся сюда разговаривать с игроками?! С игроками разговариваем мы… Уматывай!

— Нет, потому что…

— Проваливай, иначе я разнесу твою морду на кусочки!

И тогда он меня спросил:

— А ты кто такой?!

Я успел поставить ему пару шишек до того, как меня сняли… Если я тренер, то раздевалка – моя! Моя! И я терпеть не могу, когда начальники приходят сказать игрокам, что те не выкладываются. После этого я ушел. Логично, не правда ли?

1994-й год закончился плохо, но казалось, что 1995-й начался намного лучше: меня пригласили во Францию, где собирались провести матч в мою честь. Я бы очень хотел, чтобы такой матч был организован у меня на родине, но нет – приглашение поступило из-за рубежа, 1 января 1995 года, как раз в то время, когда я был дисквалифицирован. Тогда французский журнал «France Football» присудил мне «Золотой мяч», как дань уважения моей футбольной карьере. Я переживал необыкновенный эмоциональный подъем, и кроме того встретился с Копполой для того, чтобы расставить все точки над «i». Я попросил его сопровождать меня в этой поездке, так как считал, что в этой награде немалая доля заслуги принадлежит ему. С Гильермо я провел самые успешные годы моей карьеры, выиграл самые главные титулы, хотя об этом никто сейчас уже не помнит. Все предпочитают замалчивать это. С того момента он возобновил сотрудничество со мной – менеджером или кем-то еще, мы никогда не обсуждали с ним этот вопрос, — Болотникофф остался моим адвокатом, а эпоха Маркоса Франки подошла к концу.

Вскоре мне поступило предложение возглавить «Расинг». Этот опыт оказался не таким удачным как в «Депортиво Мандийю», и не только по части результатов. В «Расинге» президентом был Хуан Де Стефано, который лично со мной вел себя очень хорошо, но при этом никогда не выполнял своих обещаний. Так что как руководителя я его не уважал. Я попросил его приобрести в команду еще одного защитника, но он этого не сделал. Я уже договорился с Гойо Эктором Альмандосом, которого считал тогда лучшим либеро Аргентины, и Альмандос попросил Карлоса Бьянки отпустить его. Однако, Бьянки тогда был со мной на ножах, и в итоге «Велес» запросил за Альмандоса 1,8 миллиона долларов. У «Расинга» же не было денег даже для того, чтобы купить футболку, а игроки прозябали в нищете. Фактически этой команде так же, как и «Мандийю», предстояло бороться за выживание.

Прошли четыре месяца постоянной борьбы, особенно, тяжело приходилось с арбитрами. Как тренер «Расинга» я обязан был бороться с настоящей футбольной мафией, которую я на дух не переносил. Тем временем Де Стефано проиграл президентские выборы; ранее я пообещал, что я уйду вместе с ним, и я ушел. За четыре месяца при мне в качестве главного тренера команда провела 11 матчей, из которых выиграла два, шесть свела вничью и в трех потерпела поражения.

Тем не менее, это был очень хороший опыт. Ты становишься более сентиментальным: начинаешь переживать за всех своих игроков, представлять себя на их месте. В «Расинге» я очень часто хотел выбежать на поле, чтобы начистить рыло арбитрам, которые просто выводили меня из себя. Хуан Бава, Анхель Санчес – с ними у меня был целый букет конфликтов, и я думаю, что это по моей вине проигрывал «Расинг», так как у судей была ко мне личная неприязнь. Но удовольствия от работы тренером я получал несоизмеримо больше. Мне нравилось проводить тренировки, руководить игроками, отдыхать вместе с ними, и в душе я испытывал радость оттого, что в моих руках находится целая команда, и очень сильная команда.

Любопытно, что через неделю мне представилась еще одна такая возможность. Приглашение пришло оттуда, откуда я его меньше всего ждал: от самого Пеле, который предлагал мне возглавить «Сантос». До истечения срока моей дисквалификации оставался ровно один день – 15 сентября 1995 года, и мне казалось, что он никогда не настанет. То, что предложил мне Пеле, было близко к идеалу – быть играющим тренером.

Он пригласил меня к себе домой, в Сан-Паулу, и 13 сентября я отправился туда вместе с Гильермо Копполой, Марсело Симонианом и Даниэлем Болотникофф. Мы хорошо провели время, болтая не только о футболе, но и о многих других вещах, обсуждая возможность помощи детям из бедных семей в Бразилии и Аргентине.

В действительности я очень хотел стать играющим тренером, но только в «Боке». И были два момента, которые мешали осуществить это. Во-первых, у «Боки» не было в кармане ни шиша, и отнять хотя бы сентаво у Карлоса Эльера, вице-президента клуба, было намного сложнее, чем раздобыть горячую воду в Вилья Фьорито. Во-вторых, руководители клуба, особенно дон Антонио Алегре, не хотели даже ничего слышать об играющем тренере. Во главе команды стоял Сильвио Марсолини, который занимал эту должность еще в 1981 году, и никому не приходило в голову убрать его со скамейки запасных. В клубе начали распускать слухи, будто бы я раскачиваю почву под ногами Марсолини, и как только я появлялся на «Бомбонере», с ними сразу же начиналась истерика. Я приходил смотреть на «Боку», но как простой болельщик! Да, люди выкрикивали мое имя, но я не мог этому воспрепятствовать.

И в этой ситуации произошло самое лучшее, что могло произойти: компания «Пеле Спортс Маркетинг» пригласила меня в поездку по Европе.

По возвращении мне позвонил Эльер, а в воскресенье утром, когда я тренировался на поле в Тортугитас, раздался звонок по мобильному от Копполы. В тот же день Эльер с Копполой решили отобедать вместе, а я отправился смотреть по телевизору матч между «Бокой» и «Сан Лоренсо» в Кинта де Оливос вместе с президентом Аргентины Карлосом Менемом. В тот день «Бока Хуниорс» проиграл, и я пережил это поражение, словно сам принимал участие в игре. В плане «физики» я был готов на четыре балла из десяти, может быть, поэтому я так устал, грызя ногти.

Два дня спустя, 6 октября, я вновь был в гостях у президента страны, но на этот раз в более узком кругу: Менем, я, Клаудия, дети… Президент спросил меня: «Диего, что происходит с «Бокой»?», на что я ответил: «Я умираю от желания выяснить это, но пока еще не все плохо». На самом деле я прекрасно знал, что проблем было две: отсутствие денег и моя мечта стать играющим тренером.

В четверг они собрались без меня, все те, кто мог решить этот вопрос: Эльер и Спатаро со стороны «Боки», Коппола с Болотникофф с моей, и Карлос Авила… он пришел из-за денег. Обсуждались многие вопросы, в том числе, мое участие в товарищеских матчах в Японии, Южной Корее, Китае… Каждая из этих стран была готова заплатить больше миллиона долларов только за то, чтобы увидеть меня на поле в течение 90 минут. Когда переговоры закончились, мне позвонил Коппола: «Посмотри, Диего, эти люди действительно хотят видеть тебя в «Боке». Я прочувствовал это на своей шкуре. А все остальное, в том числе и вопрос с Марсолини, можно урегулировать. Подробнее поговорим потом».

Этот звонок меня обрадовал, и я отправился спать в превосходном настроении, думая об одной-единственной фразе: «Эти люди действительно хотят видеть тебя в «Боке».

Когда я встал на следующий день, я почувствовал себя просто великолепно; обнял Клаудию, поцеловал ее и сказал: «Клау, я счастлив. То, что они действительно во мне заинтересованы, делает меня счастливым».

После этого я отправился тренироваться в Сенард, где работал с момента моего возвращения из Европы. Вместе с Виламитханой, под контролем доктора Лентини, с другими ребятами, с жутким запалом. Я выкладывался как никогда, и как только закончил, так сразу же сделал заявление для прессы. Я сказал то, что должен был тогда сказать, чтобы уже ни у кого не оставалось сомнений: «Я очень счастлив получить это предложение. Я чувствую себя игроком «Боки». Если в 1981 году это была «Хроника», то теперь – программа «Голоса футбола», с радио «Свобода». По другому сотовому меня слушал Карлос Эльер, для которого я специально добавил: «Карлитос, мне нравится это предложение». И на этом я не остановился, а позвонил Марсолини: «Сильвио, все хорошо. Есть вещи, которые я не разделяю, особенно в футбольных вопросах, но я знаю, что мы сможем прийти к общему знаменателю… Однажды мы уже смогли это сделать». Да, однажды мы уже это сделали – в 1981 году, когда он меня не хотел видеть в команде, но был вынужден меня принять; теперь я не хотел его, но был вынужден его терпеть.

Все было хорошо. У меня не было никакого права их торопить, и одна возможность вновь надеть футболку «Боки» делала меня очень, очень, очень счастливым. Вопрос с деньгами был решен, поскольку бизнесмен Эдуардо Эурнекиан, глава «Америки», взял эту сделку на себя. Он нашел Гильермо где-то в кафе, спросил его обо мне, и сказал ему: «Я хочу заняться этим делом». В итоге мы обо всем договорились, и сумма, которая была мне обещана, практически не отличалась от той, что я получал в «Наполи» с 1987 по 1993 год, а тогда речь шла о 20 миллионах долларов за 4 года.

Тогда мне оставалось только ответить Пеле, поблагодарить его и молиться, чтобы дни до моего дебюта пролетели быстро. Грондона попытался было обратиться в ФИФА, чтобы мне немного скостили срок дисквалификации, однако понимания там он не встретил. Так что мне оставалось только ждать.

Для начала я вернулся на «Ла Бомбонеру». «Бока Хуниорс» тогда представлял из себя жалкое зрелище, и я прекрасно осознавал это. Однако, после того, как я услышал старую песню

«Он стоит десять «лимонов»,

Его зовут Марадона.

И все «курицы»

Отсасывают по полной»

Ко мне вернулось хорошее настроение. В воскресенье, 11-го, когда я вновь появился на этом стадионе, который был для меня словно родным домом, я спустился в раздевлаку, поздоровался с ребятами, которых уже считал своими партнерами, и сидя в ложе на «Ла Бомбонере», стал свидетелем… еще одного поражения, от «Бельграно» из Кордобы. Там же, на трибуне, я прочитал факс, который прислал мне Пеле, извещавший о том, что сделка сорвалась:

«Моим друзьям в Аргентине, в связи с последними событиями, в которые оказалась вовлечена компания, президентом которой я являяюсь, а также Диего Армандо Марадоне я должен сообщить следующее:

1. Диего продолжает оставаться лучшим футболистом современности, а его оригинальный и созидательный футбол, еще долго будет восхищать всех тех, кто, как и я, любит эту игру.

2. К сожалению, бюрократические препоны между адвокатами и клубами помешали материализовать один из самых интересных проектов, которые я задумывал в своей жизни: сотрудничество между Диего Марадоной и моей компанией. Они не смогли интерпретировать то, что для меня и Диего было ясно и понятно.

3. Ничто не изменится в отношениях между Марадоной и Пеле. Я всегда уважал его как футболиста, но с момента нашей встречи я научился уважать его и как личность».

Да, Пеле как всегда оказался большим дипломатом.

Тем не менее, я вновь был дома, и для меня возвращение в «Боку» было равноценно родам после 14-летней беременности. Я хотел радовать людей своей игрой, хотел снова слышать в любом районе Буэнос-Айрес следующие слова: «Старуха, пошли на стадион, там сегодня будет играть эль Диего». Потому ято я – эль Диего, и я принадлежу тем, кто меня так называет: эль Диего. Но в то же время я не хотел никого обманывать, поэтому контракт был следующего рода: я получаю деньги, только если выполняю взятые на себя обязательства. Люди из «Америки» также подписали со мной соглашение об участии в съемках фильма, посвяещенного Карлитосу Гарделю. Он назывался «День, когда Марадона познакомился с Гарделем», и таким образом сбылась бы еще одна моя мечта, я бы спел дуэтом с «эль Сорсаль».

В те дни меня окружало только хорошее, так, что я говорил Клаудии: «Я боюсь проснуться завтра и узнать, что все происходящее – это всего лишь сон». Помимо всего прочего руководство «Боки» исполнило данное мне обещание и купило Каниджу, для того чтобы мы играли вместе, как это было в сборной Аргентины! Это внушало мне доверие, поскольку я видел, что начальство подошло к делу серьезно, как это и должно быть в таком клубе как «Бока»; вместе с Кани мы могли свернуть горы!

Все шло хорошо, я тренировался как сумасшедший день за днем, но настало воскресенье… и я не смог выйти на поле! Это было последствием того жестокого наказания, несправедливого наказания. И я хотел бы, чтобы все поняли, почему я в свое время сказал: «Мне отрубили ноги». Потому что мне действительно их отрубили, черт подери!

Поэтому в течение недели я не появлялся на тренировках «Боки», потому что моя душа была не в силах вынести все это. И я заявил, что не приду до тех пор, пока с меня не снимут дисквалификацию. В каком же скверном настроении я тогда пребывал!

Те же самые чувства я испытывал на стадионе, когда приходил понаблюдать за игрой своей команды. Я прекрасно помню тот вечер, 18 августа, 1995 года, матч против «Платенсе» на стадионе «Велеса». Как же я тогда переживал! Я покинул ложу для почетных гостей и стал следить за ходом матча, слушая радио. В тот вечер я столкнулся лицом к лицу с Пассареллой; между нами было меньше метра, однако мы даже не посмотрели друг на друга… Не знаю, у меня что-то словно взорвалось в голове, я больше уже не мог выносить это ожидание, мое терпение подошло к концу. Это было очень тяжело – не иметь возможности выйти на поле.

Все мне говорили: «Это совсем недолго, совсем недолго…», но для меня 45 дней, что оставались до окончания дисквалификации, казались столетием. Целой вечностью! Всякий раз, когда команда появлялась на поле, окруженном переполненными трибунами, я хотел плакать. И это была чистая правда!

Тогда я лишний раз убедился в том, что должен поступать так, как считаю это нужным. Менее, чем через 15 дней, в четверг 31 августа, я отправился на частном самолете в Пунта-дель-Эсте. Мой тогдашний шеф, Эурнекиан, снял ферму своего друг, Самуэля Либермана, чтобы я там оперативно готовился к своему возвращению. Кроме Гильермо Копполы меня сопровождали мой ассистент Херман Перес и человек, который знал, что скоро спровоцирует шумиху в Аргентине – Даниэль Серрини. Да, Даниэль Серрини. Я знал, что он сможет мне помочь как никто другой. Я взял его с собой еще и потому, что в стране лицемеров, где мы жили, никто никому никогда не дает второго шанса; я же хотел быть другим. На мундиале ошибся он, но и я тоже был хорош, и сейчас мы не собирались спотыкаться об один и тот же камень. Это пошло на пользу всем нам.

Я взял небольшую передышку, а 3 сентября, в воскресенье, я проснулся в семь утра и разбудил всех своим криком: «Эй, мы сюда приехали работать или что? Так давайте работать!». То место, «фермочка» Либермана, к тому располагало; там было все необходимое: футбольное поле, идеальные парки для пробежек… И вновь я сел на диету. А «Бока Хуниорс», тем временем, вновь заставил меня страдать, сыграв вничью с «Ланусом». Он никак не мог победить! Тогда я стал главным защитником Марсолини, и если бы его сняли, я бы не вернулся. Я был готов взять в команду даже Пассареллу, если бы он того захотел. Я говорю так, потому что в те дни наша с ним война достигла пиковой точки: болван устроил ту приснопамятную акцию со стрижками, и даже Редондо высказал ему все, что о нем думает. Я помню свои слова, сказанные Фернандо по поводу его отказа выполнить это идиотское требование Пассареллы: «Посмотри, как все меняется в жизни: теперь я буду просто обязан сделать себе футболку с надписью: «Держись, Редондо!». Кроме того, я сделал еще кое-что, и многие это восприняли как послание Пассарелле: выкрасил свои волосы в синий цвет и был готов в любой момент добавить желтую полосу.

Сбылась еще одна моя мечта: из Пунта-дель-Эсте я отправился в Буэнос-Айрес, из Буэнос-Айреса – отдохнув всего лишь несколько дней – в Мадрид, из Мадрида в Париж… И в Париже, 18 сентября я основал Всемирный профсоюз футболистов. Меня поддержала целая группа игроков, которую возглавлял Эрик Кантона. В то время он дисквалифицирован, как и я сам, и первым присоединился к этой идее. В него вошли также Джордж Веа, Абеди Пеле, Джанлука Виалли, Джанфранко Дзола, Лоран Блан, Раи, Томас Бролин, мой большой друг Чиро Феррара, Мишель Прюдомм… Суперкоманда! Наша миссия была проста и в то же время невыполнима: мы хотели добиться того, чтобы сильные мира сего нас выслушали. И чтобы футболисты раз и навсегда получили право голоса.

Оттуда на частном самолете я отправился в Стамбул, чтобы присутствовать на благотворительном матче, весь сбор от которого должен был пойти детям Боснии. Я прибыл уже почти к окончанию встречи, сделал пару финтов, люди мне поаплодировали, и я снова улетел. На следующий день я должен был прибыть в Южную Корею: из Стамбула в Лондон, из Лондона – в Сеул. Наконец, пришло время всерьез примерить футболку «Боки».

Я был там, на другом конце света, но душа моя находилась рядом с «Бокой». В моем воображении я играл вместе с ребятами, делал навесы и кричал: «Бей, Кани!». Я думал о команде, о том, кого куда поставить – Маккалистера, Каррисо, Джунту… Поэтому я не захотел пропустить матч «Боки» с «Индепендьенте» в Буэнос-Айресе, но у меня была лишь возможность следить за его ходом по радио. Я и раньше так делал: в Вилья Фьорито мы с отцом двигали приемник туда-сюда, так как волна постоянно ускользала; в Барселоне я звонил по телефону, а мои сестры на том конце подносили трубку к динамику; то же самое я делал в Сеуле. Мне дали телефон с громкоговорителем, мы попросили сотрудников с Радио «Митре» периодически звонить мне, и я переживал игру так, словно находился на месте. Очередное воскресенье прошло без победы, и уже все начали говорить обо мне как о спасителе. Я себя таковым не чувствовал, но знал, что могу стать человеком, от которого будет исходить оптимизм. Я чувствовал себя посвежевшим, словно обновленным.

Я выкрасил полосу волос в желтый цвет, и моя голова стала похожа на футболку «Боки», только надпись на ней была другая: «Против всего». Против масок, против лгунов, против тех, кто говорил моей матери, что она родила пузырек эфедрина; против власть имущих, которые делают все, что им заблагорассудится, забывая о простых людях; против тех, кто на 15 месяцев лишил меня возможности заниматься тем, что я люблю больше всего на свете: играть в футбол.

Мое возвращение в большой футбол произошло 30 сентября 1995 года на Олимпийском стадионе Сеула. Мы обыграли сборную Южной Кореи со счетом 2:1, и я сыграл лучше, намного лучше, чем ожидал… И вновь на свет появилась песня о моем возвращении – «Постараться быть лучше» Диего Торреса.

У меня было всё, что нужно, и все, кто нужен: Менем, Билардо, Менотти… Все они были там, рядом со мной. Каждый сам по себе, но так или иначе, все они были со мной! Президент, который за несколько месяцев до того задал мне главный вопрос, окончательно сподвигнув меня на возвращение в «Боку», находился в Южной Корее с официальным визитом, а Билардо и Менотти приехали туда как журналисты. Как журналисты! Было трудно себе представить, что они могут где-нибудь пересечься. Но, по крайней мере, они оба обрадовались моему возвращению.

Это было лучшее из всех моих возвращений, потому что у меня тогда получалось все, а когда у меня идет игра, я получаю наслаждение. И в тот вечер я наслаждался как ненормальный.

Я был счастлив, и не только за себя… Я был счастлив за моих дочерей; я позвонил им по телефону как только вернулся в отель, и мы втроем плакали как сумасшедшие. Я радовался за мою мать, за моего отца и всех моих близких. И я радовался потому, что заканчивались эти очень трудные для меня полтора года: у нас в Аргентине люди могут быть добрыми, когда хотят этого, но и всякой сволочи тоже навалом. И на поле я ответил им своей игрой, доказав, что со мной поступили несправедливо, лишив футбола на 15 месяцев; что когда я настраиваюсь, то могу бегать больше, чем кто-либо… И я сделал это без наркотиков! Единственным моим наркотиком всегда был футбольный мяч. Я буду повторять это до тех пор, пока эти лицемеры не поймут: кокаин не помогает играть в футбол, кокаин только вредит этому, кокаин убивает!

Я все прекрасно помню, абсолютно все, что случилось со мной в дни моего возвращения. Сбор в «Инду Клуб», поездка на микроавтобусе на «Ла Бомбонеру»…

И вот настало 7 октября 1995 года. Я видел, как с трибун нас приветствуют люди, и заметил там, наверху, несколько парней в футболках «Ривер Плейта». «Ну сейчас они что-нибудь в меня кинут», — подумал я… и ошибся. Я прочитал по их губам, что они хотели сказать так, словно были немыми, а я – глухим: «Все равно мы тебя любим!». И это было моей самой большой победой.

На самом деле я забыл обо всем, как только вышел на поле. Праздник был просто потрясающим… Но меня просто убили, заставив Дальму и Джаннину появиться там, на стадионе. Они меня убили! У меня задрожали колени, но это был слишком сильный для меня удар. Я благодарен всем за то, что мне хотели сделать сюрприз, но когда я увидел своих дочерей в футболках «Боки» с надписью «Папа, спасибо за то, что ты вернулся», я был в шоке. До этого я думал только об игре, но теперь все мои мысли спутались.

Кроме того, я поднял глаза, чтобы найти успокоение на небе, и мой взгляд попал на один из флагов, свешивавшихся с трибуны: «С 10-м номером? Бог!».

Первые 45 минут я потратил на адаптацию: я играл как дебютант, новичок, и совершил все те же самые ошибки, что до этого замечал у своих партнеров.

Но потом все это прошло, я столкнулся лбами с Хулио Сесаром Торесани, который, видимо, хотел прославиться за мой счет, и мы с грехом пополам победили 1:0 благодаря голу Дарио Скотто. Я кричал от радости как никогда раньше, и при этом я чувствовал себя тренером команды. Эта идея никогда меня не покидала, и вот теперь она получила свое воплощение. Я не думал, что Марсолини стал бы бурно протестовать; наоборот, его это устраивало.

Я чувствовал себя на поле прекрасно, но в то же время отдавал себе отчет, что пока еще многого не могу сделать. По крайней мере, удары по воротам издалека (да и из штрафной площади тоже) мне не удавались. Но еще больше меня расстроило то, что мне пришлось отправиться на антидопинговый контроль. Случайность? До моего появления в «Боке» три раза подряд сдавать анализы на допинг вызывали Каниджу. Если это не преследование, то что же?

После окончания матча на пресс-конференции кто-то задал мне вопрос, вернулся ли я к жизни, на который я ответил: «А я никогда и не был мертвым, маэстро». Со стадиона мы отправились на праздник в «Кафе Соул», приндлежавшее Фон Кинтебии, и это был сюрприз, который приготовил для меня Коппола. В тот вечер состоялось открытие боулинга, и там, в районе Лас Каньитас, в те времена не было такого числа ресторанов как сейчас. Мы сделали это заведение знаменитым! И я оттянулся по полной программе, посмотрев матч в записи на гигантском экране… Все это было похоже на свадьбу из тех, что играли раньше, так как со мной была вся моя семья: жена, дочери, родители, тесть, теща, сестры, друзья и куча приглашенных знаменитостей, среди которых самым главным был Чарли Гарсия. Когда закончили показывать матч, он устроил еще один импровизированный праздник. Закончилось все тем, что Чарли играл на пианино, а мои дочери пели, расположившись рядом с ним. Большего я не мог и просить.

Я забыл о том, что вновь принимаю участие в национальном первенстве, что через семь дней меня ждет другой матч, другой праздник. И это был не просто еще один матч, старик! 15 октября я вновь вышел против «Архентинос Хуниорс», который был уже не моей командой, а командой моего племянника Дани, сына Аны и моего шурина Карлоса Лопеса. Вся моя семья собралась в ложе стадиона, включая мою мать, которая дымила своим «Мальборо» и проклинала на чем свет стоит одну газету, написавшую, что она согласилась бы на ничью, так как ее сын впервые в жизни играл против ее внука, и все это в День Матери!

Дани безо всякого уважения врезал мне по ногам, но тот вечер все равно был моим… И это несмотря на то, что я играл против ребят вроде «Томатино» Пены, которому было три месяца от роду, когда я дебютировал в первом дивизионе. Он играл словно против своего отца!.. Они сфолили на Скотто рядом с линией штрафной, я подошел к мячу, ударил по нему… и попал в угол! Несколько секунд я размышлял над тем, кричать мне или не кричать, и склонялся к тому, чтобы обойтись без чрезмерного выражения восторга, но… На этом поле я, выступая за «Архентинос», забил четыре гола Гатти, когда мы боролись за выживание. И я подумал о тех подкупленных дебилах, о сукиных детях, которые меня теперь освистывали. Подумал о моей матери и поблагодарил как мог Бороду (Бога) за то, что он предоставил мне еще одну возможность подарить ей что-нибудь… Подарить ей гол.

Потом, когда я вернулся в раздевалку, когда я поцеловал мою мать, до меня дошло, что мой шурин, Морса, в одиночку дрался со всеми «баррабавас» «Архентинос». Он не смог вынести того, что меня освистывали, не смог.

Я был на пороге своего 35-летия, и собирался устроить по этому случаю большой праздник, из тех, что мне нравятся. Но еще до этого я отпраздновал его игрой. Нам предстояла поездка в Кордобу на матч против «Бельграно», который обыгрывал «Боку» последние четыре сезона, и я хотел взять реванш любой ценой. За неделю до этого случился адский скандал, который могла устроить только Мариана Наннис, жена Каниджи. Она обвинила меня во всех смертных грехах, в том, что я оказываю на ее мужа дурное влияние, хотя на самом деле я относился к нему со всей душой. Я опять был гнилым яблоком. Думаю, что та история больше достала меня, чем самого Кани: на меня навалилась депрессия, из-за чего я не мог тренироваться всю неделю. Из этого состояния меня смог вывести только Коппола. Вот так я и приехал в Кордобу.

Простые жители Кордобы были очень бедными, как и во всех аргентинских провинциях. Но меня они всегда принимали хорошо, поэтому я был рад этой поездке. Не знаю, болельщики ли «Бельграно» аплодировали мне, когда я там приземлился, но это меня настолько вдохновило, что когда я вышел на поле, то почувствовал себя так, будто я тренировался целый месяц без передышки. К тому же мне рассказывали, что Энрике Ньето, главный тренер «Бельграно», сказал своим игрокам: «Никаких фото с Марадоной! Я не потерплю дикарей в своей команде!». Однако, стоило мне ступит на газон, как все они подбежали ко мне, бочком-бочком, и оглядываясь по сторонам, с просьбами сфотографироваться… Я испытывал непривычное ощущение, и каждая игра напоминала мне прощальную. И всякий раз я уходил с поля, преисполненный чувством гордости. Многие соперники бились что есть сил, нисколько меня не щадили, а потом, после финального свистка говорили: «Диего, я желаю тебе удачи всего мира». И эти слова были для меня бесценными. Подходил Баррос Скелотто и говорил мне: «Ты – феномен», подходил кто-то другой и сообщал: «Диего, если я тебя ударю, то не вернусь к себе домой». Но были и другие, которые хотели стать великими за счет Марадоны: «Теперь меня узнают, я тот, кто стер в порошок Марадону». Однако Марадона не позволял им этого… И я собирался бороться, чтобы меня никогда не смогли остановить.

Мы победили, победили в третий раз подряд… Усираясь, но выиграли 1:0. Я закончил этот матч в слезах, плача всерьез, и чуть ли не срываясь на крик, сказал: «Это была очень тяжелая для меня неделя, очень тяжелая. И кроме того, очень грустная».

Я чувствовал себя полным дерьмом, когда видел Кани, моего друга, в таком плохом настроении. Может быть, это чушь, но такой уж я есть. И в тот вечер я решил больше не позволять Наннис делать то, что ей взбредет в голову. Я никогда бы не позволил запрещать мне выражать мои чувства, если мне грустно, и этому не могла помешать ни Наннис, ни кто-либо другой.

После этого я устроил праздник в честь моего дня рождения, в Буэнос-Айрес Ньюс. Там была вся моя семья, мои партнеры по «Боке», Чарли Гарсия, Хуансе, Диего Торрес, Рики Маравилья, Андрес Каламаро… Я противоречивый? Ну, а кто нет? Там я собрал всех, кого я хотел видеть. Мой первый тост был следующим: «Я проживу много-много лет, хотя некоторые хотели бы, чтобы этого не случилось».

Эти «некоторые», которых было не так уж и мало, считали, что все мы, футболисты – невежды, и лучший ответ на это дал не я, а престижнейший Оксфордский университет.

То, что меня признали там, стало для меня одним из самых радостных событий в моей жизни. Ради того, чтобы прилететь туда, я предпринял огромное усилие. 5 ноября я сыграл против «Велеса», мы вновь победили – четвертый раз подряд, и со стадиона я направился в аэропорт Эсеиса. Меня сопровождали Клаудия с дочерьми, Коппола и Болотникофф. Оттуда я вылетел в Нью-Йорк, где сделал пересадку (янки запретили мне находиться на территории США) на «Конкорд» и через 3,5 часа приземлился в Лондоне, откуда меня доставили на машине в Оксфорд. Через 20 минут я уже стоял перед кучей студентов со всего мира, которые аплодировали мне так, словно я только что забил самый красивый гол в моей жизни. Идея с этой поездкой принадлежала аргентинскому парнишке, Эстебану Сичельо Хюбнеру, которому я буду благодарен до конца моих дней. В течение 35 минут я читал лекцию, которую мне помогли написать Болотникофф и Коппола, и для меня это было большим испытанием: я читал вслух на публике впервые с того момента, как учился в начальной школе. Чувство, которое мной тогда двигало, было очень простым: я хотел развеять миф о том, что футболисты – невежды, я хотел защитить честь игрока.

Потом мне начали задавать вопросы, причем отвечать на них мне понравилось больше всего. Может быть, потому что я был взволнован, может быть, потому что они заслуживали этого больше других, но я признал, что тот гол англичанам, «Рука Божья», на самом деле был забит рукой… Диего. Но я им объяснил, я тут же им объяснил, почему я так поступил: я сделал бы точно так же, если бы против нас играла сборная другой страны, поскольку таково уж мое кредо – искать лучшее… для своих. Время – лучший лекарь, и поэтому я нашел в себе силы сказать, как все произошло на самом деле.

После этого мне бросили мячик для гольфа и попросили им пожонглировать. Я было отказался, сказав, что это обычно делают в другой обуви, но все равно я не смог удержаться… и начал чеканить мяч левой ногой – один, два, три, десять раз… и они рванули со своих мест. Они кричали мне: «Диегоууу, Диегоууу!» с английским акцентом, и у меня внутри все опустилось.

Я сказал им «большое спасибо», и сегодня повторяю это вновь и вновь. Спасибо за то, что заставили меня почувствовать гордость, за то, что заставили меня сказать все, о чем я тогда думал – в окружении студентов одного из самых престижных университетов мира. Они вручили мне мантию и назвали меня «Маэстро вдохновитель тех, кто все еще мечтает»… Они дали мне то образование, которое могли.

Потрясенный тем, что мне пришлось пережить, я вернулся в Буэнос-Айрес на самолете. Мой «Бока Хуниорс» снова вышел на ведущие роли и стал серьезным претендентом на победу в чемпионате. Настало 20 октября 1995 года, казалось бы ничем не примечательный день, но во время тренировки в тренажерном зале после матча с клубом «Химнасия и Эсгрима» из Хухуя и перед «класико» против «Сан-Лоренсо» один из журналистов освежил мою память, спросив меня:

— Диего, 19 лет назад ты дебютировал в первом дивизионе. Что ты чувствуешь сейчас, когда за спиной у тебя остались почти два десятилетия?

— Клянусь тебе, то же самое, что и тогда. Я все так же хочу выходить на поле, играть и побеждать… То же самое.

И это было действительно так. Дела для меня складывались намного лучше, чем я предполагал. В следующем туре мы сыграли вничью с «Сан Лоренсо», но я был доволен своим выступлением, и тем, что у меня было несколько единоборств с Оскаром Руджери: два старичка, мы полностью отдавались игре. И в этот вечер мне аплодировала не только «инчада» «Боки»; я удостоился оваций и от представителей противоположного лагеря.

В итоге произошло то, что и должно было произойти: если бы я играл из рук вон плохо, все мои недоброжелатели сразу бы повылазили из щелей с заявлениями о том, что мне пора завязывать с футболом. Однако, у меня все шло хорошо, и поэтому меня начали атаковать исподтишка. Сперва президент «Сан Лоренсо» Фернандо Мьеле стал плакаться о том, что все подстроено для того, чтобы чемпионом стал «Бока Хуниорс». Грондона сказал ему, чтобы он прикусил язык, но было уже поздно. Затем один журналист запустил утку о том, что в «Боке» один из анализов на допинг дал положительный результат. Поскольку Каниджа тогда не играл, поэтому все взоры обратились в мою сторону… Меня в очередной раз поставили в безвыходное положение; я же не мог воспринимать это спокойно, и опять отгородился от окружающего мира.

Мне было грустно, правда, очень грустно. Казалось, что чем больше я давал людям, тем сильнее они хотели меня загнать в угол… Я имею в виду журналистов. «Появился Марадона!» – под таким заголовком они опубликовали мой снимок, когда после той трудной недели, после всех этих беспочвенных обвинений, я вышел из дверей моего дома. Клянусь моими дочерьми, я воспринял все это очень плохо, как проявление дурного вкуса. Вам кажется, что я преувеличиваю? Мне кажется, что нет, поскольку все это повторялось из раза в раз, и доставляло мне сильную боль. Я уже привык жить в центре циклона, но на этот раз я не хотел давать никаких объяснений. Я хотел немного тишины и покоя. Разве я просил невозможного? Я не святой, но покажите мне, кто является таковым! В Аргентине из числа живых их просто нет. Поэтому я стал всерьез думать о том, чтобы навсегда перебраться в другую страну, например, в Мексику.

Я не жалуюсь на всех подряд, только на отдельных типов, грязных журналистов. Я прекрасно обходился со всеми, даже с болельщиками «Ривер Плейта», с которыми вел борьбу всю свою жизнь, потому что мое сердце всегда принадлежало «Боке». На улице многие из них говорили мне: «Я из «Ривера», но ты живешь в моем сердце». Это меня просто воодушевляло, но вот все остальное бесило, особенно потому что к тому моменту мой баланс был максимально позитивным. После полутора лет вынужденного бездействия я вернулся ради того, чтобы показать, что меня еще рано списывать со счетов. И я сумел доказать это, продемонстрировав всем, что если бы меня не изгнали с мундиаля, Аргентина вновь была бы чемпионом мира.

Каждую тренировку, каждый матч я проводил на пределе собственных возможностей и добился того, чего хотел: все рекорды по сборам от продажи билетов были побиты. Не было такого матча, когда бы трибуны не заполнялись до отказа. Это было моей целью, и она была выполнена. После этого оставалось показать, насколько убедительны наши претензии на чемпионство. За это я отдал бы свою жизнь. В то же время я лишний раз убедился в том, что в Аргентине процветает коррупция, как на поле, так и за его пределами. И что нам одним не под силу ее уничтожить.

Были и есть до сих пор тренеры, которые просят с игроков деньги за прохождение в основной состав. Об этом мне рассказал Инсуа, Рубен Инсуа, который отказался переходить в один клуб, потому что тренер требовал заплатить за право играть, а он не стал этого делать. Я спросил его: «Почему ты не заявишь об этом публично?» и получил ответ: «Из-за системы». Но, что за херня, о какой системе мы говорим?! Ко мне было собирались подкатить с подобными предложениями, но так и не решились, потому что прекрасно знали, куда бы я их послал.

Нельзя обойти стороной и тему арбитров. Со стороны клубов на них осуществлялось кошмарное давление, они ошибались, а весь мир считал, что судьи – продажные сволочи. Намекали на то, будто бы мы с ними обо всем договорились. А мы выигрывали все матчи со счетом 1:0, еле-еле держась на ногах от усталости. В нашу пользу не давали чистых пенальти, а вот в ворота нашего соперника, «Велес Сарсфилда», вообще никогда не назначали 11-метровых. Что я тут мог сказать? Что договорились с ними? Поэтому со мной и приключилась та знаменитая история с четвертой желтой карточкой.

Приближалось «класико» с «Ривером», и на моем счету было уже три предупреждения. Еще одно – и я получал дисквалификацию. Можно было проводить выборы в стране по поводу того, должен ли я был нарваться на желтую карточку в матче против «Банфилда», чтобы гарантированно принять участие в «класико» или нет? Бред какой-то! А если бы я нарвался на красную? Так вот и обстояли дела… А в перерыве ко мне подошел главный судья матча, Уго Кордеро, и спросил: «Диего, хочешь, чтобы я тебя предупредил?». Я захотел его убить прямо на месте: «Что?! Предупреди меня, если я того буду заслуживать, и перестань пудрить мне мозги, я и так уже слишком часто оказывался во всяком дерьме, чтобы ввязываться еще в одну передрягу». Чем все закончилось? Тем, что он мне все-таки показал «горчичник», как будто бы мы действительно обо всем договорились.

Это спасло мою карьеру от досрочного завершения. Я не раз попадал в неприятные ситуации наподобие тех, что вынудили меня уйти из «Севильи», уйти из «Ньюэллз Олд Бойз». Мне доставляло – и доставляет – удовольствие играть в футбол, но если футбол заставляет плакать моих дочерей, я посылаю этот футбол в п…у. И хотя я благодарен ему за все, что он мне дал, для меня гораздо важнее улыбки Дальмиты и Джаннины, а не тридцати миллионов аргентинцев… И здесь не может быть никакого сравнения.

Мой контракт с «Бокой» истекал только через два года и я мечтал о том, чтобы в следующем сезоне сыграть в Кубке Либертадорес. Но для этого нам нужно было выиграть чемпионат, и я был скорее подавлен, чем взбешен. И в этом не было ничего хорошего, потому что лучшей мотивацией для меня всегда был вызов. А тут еще нас обыграл «Расинг» 6:4, и Маурисио Макри выиграл выборы президента клуба, и Алегре с Эльером должны были сложить полномочия.

Для меня это было жестоким ударом: я оказался в состоянии «грогги», и уже не смог оправиться от этого удара. Я даже не принял участия в заключительном матче сезона против «Эстудиантес», когда еще существовала минимальная вероятность завоевать чемпионский титул. Все было кончено.

Пошли разговоры о преемнике Марсолини, который ушел с поста главного тренера в самом конце чемпионата. И когда настало время называть конкретные имена, у меня произошла первая стычка с Макри, которому я сказал, что если придет Билардо, в «Боке» и духу моего не будет. И я решил предстать перед теми, перед кем действительно должен был это сделать – перед болельщиками «Боки». 16 декабря я вышел на поле стадиона «Ла Бомбонера», который был молчалив и холоден как никогда за все время, что я провел в «Боке». Я был возбужден, говорили, что это будет мой последний матч за «Боку». Я поднял вверх глаза и руки, как это делал всегда, и обнаружил кучу пустых желтых кресел и два полотнища. На одном было написано: «Спасибо за чемпионат», а на другом: «Сколько можно?! Хватит играть с инчадой! Хватит набивать карманы деньгами без побед!». На этот раз я почувствовал себя виноватым перед теми, кто каждое воскресенье заполнял «Ла Бомбонеру» до отказа, чтобы посмотреть на Марадону. Когда матч закончился со счетом 2:2, пять тысяч бедных болельщиков начали кричать: «Диего, не уходи! Диего, не уходи!». И я решил, что буду играть за «Боку», с Билардо или без него. В очередной раз я поступил так только ради людей. Я спустился в раздевалку, позвонил Копполе и сказал ему: «Ступай и договорись обо всем».

Тем временем я занялся другими делами: в январе 1996 года я принял участие в кампании «Солнце без наркотиков» и публично признал свое пристрастие к кокаину. Единственное, что я хочу сказать: я сделал это ради детей. Я произнес тогда свое знаменитое: «Я был, есть и буду наркоманом» для того, чтобы показать, насколько в нашей стране распространена наркомания… Наркомания проникла во все сферы жизни, и я не хочу, чтобы от нее пострадали дети. У меня две дочери, и мне показалось, что было бы хорошо сказать все это; это была моя обязанность как отца и обязанность как личность. Жаль, что ничего хорошего из этого не вышло; наркомания оказалась слишком сильна, чтобы ее мог остановить Марадона. В то же время я четко понял: власть имущие не хотят, чтобы это произошло, и я для них не более чем дымовая завеса. И хватит об этом.

Тогда моя голова словно была расколота на две части: с одной стороны, эта кампания, отнимавшая у меня уйму сил и времени; с другой – возвращение в «Боку», где меня ждала встреча с Билардо. Я сразу внес ясность: с ним у нас все будет замечательно, потому что я выложил свои карты на стол, и все поняли правила игры. Но в то же время всем нужно было понять и то, что с Билардо я работаю только ради сохранения спокойствия болельщиков. Как и в случае с Марсолини. При этом я попросил «инчаду» принять во внимание то, что я сделан не из железа, и если что-нибудь случится, то – поминай, как звали… Под словами «что-нибудь случится», я подразумевал следующее: «Не убирай меня с поля, если перед этим заставляешь играть на уколах, как это было в «Севилье». К счастью, Билардо все понял.

Но беда подстерегала меня с другой стороны: с Маурисио Макри у меня никогда не было хороших отношений, потому что он говорил, что мы для него как рабочие, чье дело – продавать автомобили. Я сразу же ему сказал: «Со мной, парень, у тебя этот номер не пройдет». За всю свою поганую жизнь он ни разу не заходил в раздевалку, и потому для меня он был никем. И первая стычка с ним произошла из-за выплаты премий, по поводу которых он высказался следующим образом: «С Алегре и Геллером вы купались в деньгах, но ничего не выигрывали». Какого хрена он вообще лез не в свое дело?! У Макри вообще извилин в голове меньше, чем улиц в Венеции.

Я договорился, что прибуду на предсезонку чуть позже и оставался в Пунта-дель-Эсте. Мне позвонил один из друзей-журналистов, спросил, как у меня дела, и рассказал, что в Эсеисе, где тренировалась «Бока», где когда-то мы начинали со сборной Билардо, приключилась следующая история с премиями. Макри заявил, что урезает их размер, нравится это кому-то или нет. Я не раздумывал ни секунды, взял частный самолет в эль Хагуэле и полетел туда. Через полтора часа я вместе с ребятами утрясал этот вопрос. Мы сели вместе с начальниками, я помню, что там был Педро Помпилио, и высказали им все, что думали. Они выслушали Наварро Монтойю, Макалистера, и меня, как капитана команды, как ее представителя. Я попросил их уважать игроков и поступать так, чтобы доверие к ним не испарилось в одно мгновение.