ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

Очнувшись, Клавдия Федоровна почувствовала у себя на ногах что-то живое и теплое. Положив голову к матери на колени, совсем измученный мальчик спал тяжелым, тревожным сном. Клавдия Федоровна посмотрела на Славу, хотела было пошевелиться, изменить положение, дать отдохнуть своему онемевшему телу, но ей не хотелось тревожить ребенка, и она не переменила своего неудобного положения, ощущая острую боль в голове и во всем поющем теле, которую причиняла ей стучавшая по неровной дороге бричка. За высокой стеной темно-зеленого леса что-то ухало, грохотало и, казалось, шумно покачивало верхушки деревьев. Сознание пришло внезапно, и Клавдия Федоровна сообразила, что куда-то едет. Она вспомнила треск разрывающихся снарядов, падающие и лопающиеся в небе звезды, потом крик Оли и Славы… "А где же Оля?" — как молнией ударило ей в голову. Осмотрела торопливо бричку, спящего ребенка, запыленную спину бойца в зеленой пограничной фуражке, который вел лошадь под уздцы, и все поняла.

— Подождите, товарищ, стойте, — тихо проговорила она со стоном в голосе.

Боец оглянулся и, добродушно улыбаясь, придержал мерно шагающую лошадь и понимающе сказал:

— Может быть, вам что-нибудь нужно? Я сейчас… — Он остановил лошадь.

— Да куда же вы, Кабанов? — спросила Клавдия Федоровна, не понимая его хлопотливых движений.

— Моя фамилия не Кабанов, а Тимошин. Егор Тимошин из комендатуры, поправил ее пограничник, косясь на округленный живот Клавдии Федоровны. Я всю дорогу за вас боялся. Потихоньку уж теперь еду. Спервоначалу шибко пришлось гнать. Долго в балке простояли, снаряды рвались, да и мальчик сильно плакал, а вас как лихорадка трясла. Вон оно что кругом творится! Мне комендант приказал доставить вас в полной сохранности.

— Куда же мы едем-то? — почти выкрикнула Клавдия Федоровна.

— В район едем. Туда приказано…

— Поворачивай назад! У меня там дочка осталась! Оля!… Понимаешь? Скорей, скорей! Олюшка моя! Назад, Егорушка, давай назад, милый! Олю же надо взять! Олю!

— Назад нельзя, что вы! — посматривая на Клавдию Федоровну испуганными глазами, проговорил Егор. — Значит, дочка ваша? Большая?

— Маленькая, девять лет! Оленька моя! Поворачивай, поворачивай назад, милый, голубчик!

— Вот ведь она история какая, а? — растерянно бормотал Егор Тимошин. — Что же делать-то? Назад поворачивать нельзя.

— Почему нельзя? — вдруг резко заговорила Клавдия Федоровна, успокаивая проснувшегося и заплакавшего Славу. — Там наши! Слышишь? Бьются!

— Все я слышу… Как же вы ее так одну оставили?

— Она с учительницей Александрой Григорьевной, там отец в бою. Что же это такое делается?!

— Выходит, она не одна? Это уж тогда мы зря задерживаемся. Раз не одна, значит, и ничего, может, и не случится. Мне надо скорей вас отвезти, а самому назад вернуться. — Тимошин стал решительно разматывать вожжи.

— Значит, тебе все равно возвращаться назад, ну, и меня вези. Вези! твердо проговорила Клавдия Федоровна, чувствуя, что она без Оли не может ехать.

— Нет, назад везти я вас не могу, никак нельзя.

Егор собрал вожжи, сел в бричку и, положив на колени винтовку, тронул лошадь.

— Неужели ты, Егорушка, такой бесчувственный! Там же дочка моя осталась, дите мое родное! Понимаешь ты или нет? Неужели у тебя такое каменное сердце?

— Это у меня-то? — Егор Тимошин быстро обернулся и укоризненно покачал головой.

Клавдия Федоровна беспомощно опустила руки и, прижимаясь лицом к маленькому Славе, горько заплакала.

Миновали широкую зеленую стену леса. За лесом широким ковром раскинулся зеленый луг, а за ним — бурая, косматая, полновесно налившаяся рожь.

На самой середине зеленого луга бричку обогнала грузовая, переполненная ранеными машина. Немного отъехав вперед, шофер затормозил. Из кабины вышел капитан медицинской службы и позвал к себе Тимошина, что-то негромко сказал ему. Егор Тимошин отдал честь и бегом вернулся к своей повозке.

— Что он говорит? — спросила Клавдия Федоровна.

— Ехать велел скорее. А мне еще назад надо вернуться. Вот она, какая история, — ответил Тимошин и, стегнув взмахнувшую хвостом лошадь, быстро покатил вслед за машиной.

Клавдия Федоровна оглянулась и с разрывающей сердце тоской долго смотрела на оставшуюся позади зелень Августовских лесов, окутанных серыми полосами дыма. Не знала она и не думала, что вернется сюда только спустя четыре долгих и тяжких года.

В районный центр приехали в полдень. Улицы и площадь были переполнены войсками, машинами и множеством эвакуирующихся людей. С этой самой минуты Клавдия Федоровна попала под рубрику этого неуютного, малознакомого слова, ставшего для людей, временно потерявших свой родной угол, символом страдания и беспримерного мужества.

Клавдия Федоровна решила остановиться около районного комитета партии. Ей хотелось повидать Викторова. Она увидела его, окруженного группой военных и штатских. Поймав брошенный на нее взгляд, она помахала Викторову рукой. Он узнал ее и кивнул своей крупной головой. Поправив на носу очки, энергично раздвинув плечом толпившихся вокруг людей, он подошел к повозке. Окинув жену своего друга пытливым, внимательным взглядом, все понял и, ни о чем не расспрашивая, взял мальчика на руки, поднял его и ласково и просто сказал:

— Ну, слезай, вояка. Приехали.

Викторов поставил мальчика на землю, потом осторожно взял вялую и грузную Клавдию Федоровну за руку и помог ей слезть с повозки.

— Только ночью вернулся из села, готовил людей к уборочной. А тут, видишь, что случилось. Я тебя давно жду. Всех наших женщин и детей уже проводили. — По старой привычке он считал пограничников своими. — Мне уже насчет вас звонили. Справлялись.

— Кто звонил? Скажи скорее, Сергей Иванович! — нетерпеливо спросила Клавдия Федоровна.

— Александр, конечно, звонил и комендант тоже. Беспокоились.

— Давно звонил?

— Часа три назад, — ответил Викторов.

— Ты мне разреши ему позвонить? Вместе позвоним! Вот как у меня худо получилось… Олюшка-то моя там осталась… Если бы ты только знал, Сергей Иванович, если бы только знал, как мне тяжело!…

— Все понимаю, дорогая моя, все! Позвонить сейчас невозможно. Понимаешь, линия все время занята… — Викторову не хотелось ей говорить, что линия уже давно не работает, а в районе заставы и даже ближе уже фашистские войска. — Как же с девочкой у вас так получилось?

— Ничего не могу сообразить и ничего не понимаю. Когда все это началось, прибежал Александр, взял Славку на руки, а меня повел к подводе. Я подумала, что Оля идет сзади… Почему она осталась с Александрой Григорьевной, не знаю! — Клавдия Федоровна не могла говорить, глаза ее наполнились слезами, и снова все перед нею потемнело и завертелось каруселью.

Сергей Иванович завел ее во двор, посадил в кузов грузовой машины к раненым бойцам, сунул какую-то бумажку, крепко пожал руку и ушел. Вскоре машина тронулась со двора. Клавдию Федоровну кто-то позвал по имени. Она оглянулась. Из другого угла кузова на нее удивленно и в то же время тепло смотрели знакомые глаза, на забинтованном лице торчал большой рубцовский нос.

— Зиновий Владимирович? — спросила Клавдия Федоровна.

— Похож еще? — улыбнулся глазами Рубцов. — Перебирайся ко мне, душа моя, вместе будем страдать. Вот они, какие дела-то!

При первой же короткой остановке Клавдия Федоровна перенесла Славу к нему и сама пристроилась у изголовья подполковника.

Зиновий Владимирович долго молчал.

— Значит, у тебя вещичек-то никаких? — наконец сказал он мрачно и удивил Клавдию Федоровну таким мелким, ничего не значащим в данную минуту вопросом.

— Ничего взять не успела… Не до этого было.

— Об этом горевать не станем. Может, в городе сумеешь к Галине забежать, там у нас кое-что для тебя найдется… Но как плохо у вас с Олюшкой получилось! А я вот остался без Марии Семеновны…

— Что вы, Зиновий Владимирович! — удивленно посмотрела на него Клавдия Федоровна.

Рубцов, потрогав на голове бинты и глухо кашлянув, хрипловатым басом проговорил:

— Да, душа моя… сегодня утром… сегодня утром… когда только всходило солнышко, ее… убили.

— Что вы такое говорите! — в ужасе выкрикнула Клавдия Федоровна.

Она еще не привыкла к этой простейшей на войне возможности внезапно умереть и подумала: "Не шутит ли?" Но по искаженному страданием лицу Рубцова видела и чувствовала, что подполковнику не до шуток.

— Говорю, что уж есть, и не могу не говорить! — продолжал Рубцов. Он помолчал с минуту и стал рассказывать более спокойно: — Меня еще утром, по дурацкой случайности, осколками слегка стукнуло. А ей какой-то доброжелатель позвонил по телефону. Она и решила прийти ко мне, посмотреть. Убеждал я ее по телефону, что это пустяки, не стоит приходить. Но она не послушалась, пошла все-таки и угодила под бомбежку… — Рубцов посмотрел на Клавдию Федоровну. — Ну, чего ты плачешь? — спросил он участливо. — Зря я все это рассказал. Перестань плакать, а то я молчать буду. Вот ты только подумай, у кого сегодня горя нет? С утра бомбили Львов, Киев, Минск, Брест, Ленинград! Сколько там горя! А сколько его еще будет впереди! Я провоевал всего шесть часов и, надо сказать, очень плохо воевал. Четыре войны хорошо воевал, а на этот раз плохо! Пушки потерял, жену потерял, самого изуродовали. Черт его знает, что я делал, командовал и злился, как необстрелянный прапорщик… Вроде все делалось не так, как мне хотелось, или оттого, что война внезапно началась, или мы чего-то недоглядели и плохо учились воевать? Очевидно, всего есть понемногу. Надо все заново пересмотреть, передумать. Главное — себя перетряхнуть и людей. Главное — действовать! Ваши хорошо дрались на заставе. Все видел и слышал, по телефону с ними разговаривал, помогал им, как мог, но… Хорошо дрались, хорошо! Первый удар на себя приняли у самых пограничных столбов…

— Что у них дальше-то было? Вы ведь оттуда, Зиновий Владимирович, вы все должны знать.

— Всего никто не знает, милая Клавдия Федоровна. Я ведь кривить душой не умею и утешать тоже. Им пришлось трудно. Приняли на себя лобовой удар крупных сил. Они до конца выполнили свой долг. Честь им и слава!

Машину подбрасывало на ухабах. Раненые внимательно прислушивались к словам подполковника и смотрели в голубое безоблачное небо, где со свистом пролетали чужие, вражеские самолеты. Машина шла по магистрали, окутанной клубами дыма и вспышками взвивающегося пламени. Гулко и часто громыхали орудия.

Шел первый день Великой Отечественной войны.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.