ГЛАВА 14. Брак, как дадаистская концепция
ГЛАВА 14. Брак, как дадаистская концепция
Гражданская или церковная регистрация брака превращает ваши приятные «взаимоотношения» в деловой контракт (между партнерами, между партнерами и правительством или между партнерами, правительством и мистером Богом).
За исключением самых крайних случаев (религиозные фанатики), ни церемония, ни контракт не имеют никакого отношения к тому, что людям следует делать, дабы оставаться вместе. Я никогда не встречал человека, считавшего, что брак — это «особое занятие», в котором следует преуспеть, однако, если верить болтовне «Си-Эн-Эн», где-то в стране «яппи» подобные люди и вправду существуют — практичные мутанты, намеренные выпестовать один идеальный артефактик, помесь ребенка с мебелью.
В дальнейшем из таких детишек получатся страшные люди — вдобавок к худшим чертам ненавистных родителей, в семь лет они будут играть на скрипке, в девять — говорить на четырех языках, а к одиннадцати годам окончат юридический факультет. (Вообразите грядущую гражданскую войну между ними и детьми сегодняшних бездомных.)
Мистер папа
Какие бы иллюзии вы ни питали в отношении «собственной принадлежности ко Всей Вселенной», в условиях «супружества» и «отцовства» меняется решительно все.
Выходя в сентябре 1967 года из дома, чтобы устремиться к неразгаданным тайнам первого европейского турне, я сказал Гейл: «Если будет девочка, назови ее Мун, а если мальчик — Мотором». Недели через две мне позвонили: родилась Мун.
Ее первым словом было «верп». Она пролепетала «верп» вместо «мамы» или «папы», потому что я в гостиной корректировал запись (разговорные фрагменты «Густой подливки»). Если при корректировке диалога туда-сюда перематывать катушки, голоса задом наперед произносят нечто вроде «верп».
У нас с Гейл не было такого, чтобы кто-то из нас сказал: «Все, пора заводить еще одного ребенка». Когда родился первый, я думал, нас ждут большие трудности, — если учесть, где мы жили и сколько я зарабатывал, — однако все оказалось проще, особенно когда мы через год вернулись в Калифорнию.
Мун гордится, что родилась в Нью-Йорке, хотя необходимость расти в Городе Тесных Клетушек вряд ли сильно бы ее порадовала.
Перед рождением Дуизила Гейл решила прибегнуть к «естественным родам». В то время единственной больницей в Лос-Анджелесе, где разрешали эту процедуру в присутствии отца в родильной палате, был Голливудский Пресвитерианский госпиталь.
Когда пришло время Грандиозных Родов, нас немного задержали — прежде чем впустить, вынудили заполнять массу бумаг, огорошивших несуразными вопросами типа «Какую религию вы исповедуете?»
Гейл взглянула на меня и спросила: «Что напишем?» Я ответил: «Музыкант».
Это — первое, что вывело из душевного равновесия сестру в приемном покое. Второе событие, окончательно отравившее ей остаток дня, произошло, когда она спросила: «Как вы собираетесь назвать ребенка?» — и Гейл ответила: «Дуизил».
У Гейл на ноге смешной мизинец, который так часто становился причиной семейного веселья, что в конце концов получил «специальное имя»: он перестал быть просто пальцем — он сделался «Дуизилом». Тогда я думал — как, впрочем, и по сей день, — что Дуизил — чудесное имя. Если сестре не нравится, пусть катится ко всем чертям.
Сестра принялась уговаривать нас не называть ребенка Дуизилом. У Гейл схватки и все такое, но сестра не позволяла ей лечь, пока мы не скажем другое имя. Я не мог допустить, чтобы Гейл страдала только ради того, чтоб мы настояли на своем, и одним духом выпалил целый букет имен наших знакомых: ИЭН (Андервуд) ДОНАЛЬД (Ван Влиет) КАЛВИН (Шенкел) ЮКЛИД (Джеймс «Мотор» Шервуд). В результате в свидетельстве о рождении Дуизил значился поначалу как Иэн Дональд Калвин Юклид Заппа. Это сестра сочла нормальным.
Несмотря на все эти мучительные переживания, мы всегда звали его Дуизилом. Ему было пять лет от роду, когда он обнаружил свои настоящие имена.
(Мне это удалось лишь на третьем десятке! До тех самых пор, пока не пришлось оформлять паспорт для первого европейского турне, я считал, что меня зовут Фрэнсис, — я всегда это имя ненавидел. Чтобы получить паспорт, надо предъявить свидетельство о рождении — таинственный документ, которого я не видел никогда в жизни. Мама выслала мне его из Калифорнии, и я к величайшему своему восторгу обнаружил, что имя в нем — ВОВСЕ НЕ ФРЭНСИС; конечно, и оно не ахти какое прекрасное, «ФРЭНК» — тоже небольшое утешение, но я ведь долгие годы был уверен, что звать меня не иначе как Фрэнсис Винсент Заппа-младший, я даже ставил это имя на альбомных конвертах. Как же я так лоханулся?)
Дуизил страшно расстроился и потребовал принять меры к исправлению столь трагической ситуации. Мы наняли адвоката, и его имя было на законном основании изменено на Дуизил.
Для пятилетнего ребенка подобное требование может показаться не совсем обычным, но Дуизил был весьма необычным ребенком. В детстве его больше всего занимали автомобили. Я видел детишек, которые любят играть с машинами, но не как Дуизил. Одна из первых его полноценных фраз была такой: «Куда подевалась зеленая машина?»
Когда мы забирали его из роддома, у нас был зеленый «бьюик». Через пару лет после того, как машина исчезла, ему захотелось узнать, куда она подевалась.
Ползал Дуизил вовсе не на четвереньках; он ползал на спине. Выгибая спину, отталкивался ногами от пола и передвигался, балансируя на затылке. Ползая по полу таким манером, он даже заработал проплешину. В один прекрасный день он просто-напросто вскочил и побежал — не пошел, а сразу побежал.
Он терпеть не мог длинных штанов и отказывался надевать их в школу. В любую погоду ходил туда в шортах. Потом увлекся японской каллиграфией. В школе у него был маленький друг-японец, и они постоянно вместе играли. Видимо, этот друг на него сильно повлиял. Однажды Дуизил рассердился на Гейл и написал язвительную записку — как выяснилось, иероглифами канжи, — которую и вручил ей, не сказав ни слова.
Мун раньше хотела выучиться игре на арфе. Около года брала уроки, потом бросила это занятие. Время от времени все они думают, что хотят играть на барабанах.
Дива, наша младшая, получила свое имя, потому что кричала громче всех в роддоме. Ахмет появился на свет с помощью кесарева сечения, и, когда мы впервые встретились, особо не шумел. Я сказал сестре, катившей инкубатор из родильного отделения: «Что с ним? Он же не дышит!» Она ответила: «Наверно, просто слизь попала». Это была не слизь. У него оказалось заболевание гиалиновой оболочки; родился он преждевременно, и у него отказало одно легкое.
Не окажись я там и не заметь неладное, он бы умер. Сестра катила коляску по коридору, будто окорок пихала.
Так что первую часть жизни Ахмет провел в отделении интенсивной терапии. Я тогда писал альбом «Апостроф». Всю ночь я работал в студии и заканчивал смену в больнице. Я мог поболтать с Ахметом и немного его подбодрить, совал руку в инкубатор, брал малыша за палец и говорил: «Давай, цепляйся».
На груди у него до сих пор шрамы от иголок и трубок, которые тыкали в легкое, чтобы выкачать жидкость и заставить его дышать, но, глядя на Ахмета сейчас, и не скажешь, как серьезно он болел. Судя по всему, он намерен расти футов до одиннадцати.
Люди поднимают страшный шум по поводу якобы «странных имен» моих детей, но дело в том, что, какими бы я ни нарекал их именами, в неприятности они вляпаются только из-за фамилии.
Будучи обремененной столь жутким именем, Целомудрие Боно немало огорчает своих родителей. «С таким именем проще попасть на эстраду или вроде того, но в основном от него одни страдания», заявила она корреспонденту «Макколл». Девушка винит во всем маму Шер, которую вдохновил фильм, снятый ее бывшим мужем Сонни и озаглавленный «Целомудрие». Если дочь выражает недовольство, Сонни обычно напоминает ей о потомке Фрэнка Заппы: «Скажи спасибо, что мы не назвали тебя Дуизил».
(«Нью-Йорк Пост», 9 июня 1988 года)
Назови сам
По традиции в мои обязанности входит раздача имен и названий всему, что есть в доме. Если кто-то приносит домой кошку или собаку, все ждут, когда я придумаю кличку, и эта кличка остается за животным навсегда — за очень редким исключением. («Ступай, найди того, кто тут вечно ворчит, пускай он подыщет этой дряни имя»).
У нас была овчарка по имени Фруни. В конце концов пес превратился во Фрунобулакса, чудовище из песни «Пищалки».
Самым старым и давним обитателем нашего домашнего зоопарка был Горго (уменьшительное от Горгонзолы, одного из «Людей-Хрюшек» в оригинальном сценарии «Капитана Бифхарта»), гнуснейшего нрава сиамский кот, недавно скончавшийся.
Еще у нас жила большая птица — австралийский попугай, которого я нарек Птиц Рейнолдз. Он имел обыкновение болтать со мной, сидя у меня на плече. Кроме того, Птиц любил сидеть в гостиной на свернутом столе для пинг-понга.
Понятия не имею, как и почему Мун решила это сделать, но как-то раз мы обнаружили, что она стоит, уставившись на мистера Рейнолдза, и, размахивая руками, как птица, кричит: «Приливная волна! Приливная волна!» По неведомой причине мистер Рейнолдз от этого, пританцовывая, расхаживал из стороны в сторону по верхнему краю стола. Действовало безотказно. Мун встает перед ним, разводит руки в стороны и говорит: «Приливная волна», — после чего мы смотрим спектакль.
Принесенный в гости енот поранил мистера Рейнолдза, и пока тот поправлялся и был еще не в состоянии защищаться, его подстерегла безвременная кончина: один из котов глубокой ночью сунул лапу в клетку и его прихлопнул.
Называние вещей цвело при древних египтянах. Согласно тогдашним воззрениям, чтобы успешно одолеть все препятствия на пути в загробный мир, умерший путешественник обязан был знать имена всего, на что мог наткнуться в дороге, ибо у каждого из этих существ и неодушевленных предметов полагалось спрашивать разрешения пройти. В том числе у порогов, дверных ручек, булыжников на улице и т. д. и т. п. Другими словами, народ, один зануда в золоченом картузе должен был выдумать все названия и хранить их в тайне, чтобы впоследствии другой зануда, уже мертвый, затвердил их наизусть и был готов к египетскому варианту «Большого приключения Малыша».
Наш надомный промысел
Неприятная сторона владения собственной фирмой звукозаписи состоит в том, что финансируешь себя сам. Нормальному человеку, желающему заняться музыкальным бизнесом, наверное, все-таки лучше подписать контракт, и пускай производственные расходы оплачивает кто-нибудь другой.
«Деловая сторона» отнимает время у «пленительной стороны» — сочинения музыки, и лишь немногие музыканты по своему темпераменту склонны ею заниматься. Мне повезло; мне не приходится углубляться в земные дела, поскольку Гейл, похоже, находит их увлекательными.
И все-таки мне тоже достается часть нудной работы — отпечатать текст для обложки, написать рекламные объявления, проследить за упаковкой продукции и так далее, а все остальное — забота Гейл; она звонит торговцам насчет доставки, а также встречается с представителями банков и нашим бухгалтером, уморительным Гэри Исковицем. Она порой ворчит, но, по-моему, в глубине души ей нравится [Она только что прочла этот отрывок и сказала: «Да-да, мне нравится в такой глубине души, что почти уже вне тела!» Так может, она это занятие ненавидит? Вот ведь поебень, но у Гейл все равно здорово получается].
Лучше всего такое разделение труда функционирует, когда мы с Гейл почти не видимся. Не поймите меня превратно — вдобавок ко всему Гейл мой лучший друг. Если супруги не способны подружиться, совместная жизнь выйдет не очень-то занимательной. Дружба (сделаемся на минуту сентиментальными) очень важное измерение. Мне кажется, брак без дружбы должен быть просто невыносим.
Гейл не раз утверждала в интервью, что между нами все хорошо отчасти потому, что мы почти друг с другом не разговариваем.
Когда необходимо, мы говорим о делах, но все остальное время не разговариваем вообще. Тем интереснее, что, когда я езжу на гастроли, — а с тех пор, как мы поженились, это происходит почти ежегодно, за исключением периода с 1984 по 1987 год, — меня нет дома по шесть месяцев в году.
Даже когда я не на гастролях, мы работаем в разных режимах. Домашний Промысел — выпуск пластинок, кассет, компакт-дисков и видеоклипов, заказы по почте и все, что с этим сопряжено, — достаточно сложен, и, чтобы управиться со всей этой нелегкой работой, мне приходится трудиться в ночную смену, а Гейл — в дневную. Встречаемся мы на стыке, когда одна смена переходит в другую.
Работай я в те же часы, что и она, мы бы ничего не сделали. Днем Гейл должна бодрствовать, поскольку детям надо идти в школу, а ей — сидеть на телефоне. У меня же расписаны практически круглые сутки. Я не в состоянии вечно не спать ночами, потому что каждую ночь около часа перерабатываю, записываясь или корректируя запись, трудясь на синклавире, а сейчас над этой ебучей книгой, при этом каждую ночь я засиживаюсь немного дольше, чем накануне, но потом, ложась спать, хочу урвать свои восемь-десять часов, в результате чего «день» непрерывно съезжает. Каждые три или четыре недели я возвращаюсь к дневному свету, который страшит меня, поскольку днем невозможно работать. Постоянно звонит телефон. На все вопросы, которыми, пока я спал в дневную смену, занималась Гейл, теперь должен отвечать я — живьем, собственной персоной. Я не могу монтировать, я не могу писать, ничего не могу делать, потому что меня то и дело отрывают.
Дневное время отвратительно. Столько народу не спит, я выхожу из дома, и сразу ясно, о чем они все думают. Почти все они делают гадости. Преступники в белых воротничках уже весь мир заебали. Тьфу на них!
То ли дело ночная пора! И не только потому, что ночью тише, главное — я чувствую отсутствие дневной бредятины. Люди перестают суетиться. (Пусть суетятся, пока я днем сплю, я не против, — а что они натворили, я узнаю, когда проснусь и посмотрю шестичасовые новости.)
Как воспитывать невероятных детей
«Друзей» у меня нет. Ни одному «хозяину» предприятия не удается заводить «друзей» — у него есть работники и/или знакомые, и независимо от того, что он делает, все они, его недолюбливают, поскольку он имеет наглость платить им жалованье. (Пусть этим вопросом займется опытный врач.)
Для «светской жизни» у меня не остается ни минуты. Но зато у меня изумительная жена и четверо совершенно невероятных детей, а это, народ, куда лучше.
Что касается воспитания детей, главная мысль, которую я стараюсь всегда держать в голове, такова: ребенок — это личность. Если дети немного пониже вас ростом, это еще не значит, что они глупее. Многие делают эту ошибку, забывая, как поразительно ценна чистая интуиция, а ею в избытке наделен каждый ребенок.
Быть может, у детей еще не слишком хорошо подвешен язык и не особо ловкие руки, но это не повод обращаться с ними, как с недоразвитыми маленькими оболтусами, которым суждено вырасти в недоразвитых Больших Оболтусов, вроде вас.
Мы делаем все, что полагается, — стараемся оградить детей от опасностей и неприятностей, но вдобавок несем ответственность за то, чтоб они получили необходимые знания, которых им никогда не дадут в школе.
Насколько возможно, мы с ними делимся своими философскими воззрениями и пытаемся растолковать, что нам нравится, а что нет, хотя бы ради основы для взаимопонимания, однако в конечном счете мы отдаем себе отчет в том, что они — «существа независимые». Чем бы ни стали они заниматься в жизни, они будут этим заниматься, не считаясь с домашними директивами.
Мой скверный характер
Худший аспект «типичной семейственности» (как ее повсеместно преподносят) — восхваление принудительной гомогенизации.
Наступает День Благодарения, детям хочется устроить праздничный ужин, и они уставляют стол всевозможной снедью, совсем как в кино. И вот уже, народ, они выволакивают меня из студии и тащат наверх, а я ору и брыкаюсь.
Я буду сидеть за столом и есть — мне нравится еда, но я терпеть не могу рассиживаться лишь для того, чтобы, отдавая дань «традиции», развлекать «маленьких родственничков, ведущих свое происхождение от родственников-побольше-покупающих-им-спортивную-одежду», и безропотно сносить «семейный обед», во время которого мне навяжут отупляющую «семейную дискуссию», а изо рта у меня станет капать картофельное пюре. Я доедаю и съебываюсь как можно быстрее. То же самое во время рождественского ужина и всех прочих «традиционных семейных сборищ». Я их не выношу. Я не хочу казаться грубым, не хочу отравлять им радость — но, кажется, теперь они понимают, что мой, как они говорят, «скверный характер» выражается как раз в отношении к подобным вещам.
То же самое касается и обедов вне дома. Для меня трехчасовой обед — это вечность в миниатюре, независимо от того, насколько вкусна еда. Помимо прочего, дело в том, что в ожидании еды надо сидеть и разговаривать с людьми. А разговаривать я очень не люблю. Для меня это как физический труд.
Еще о еде
Кажется, Гейл готовит один-два раза в месяц — остальное время она сидит на телефоне и работает. Я бы не прочь «регулярно питаться», но в доме крайне редко попадается интересная еда.
По большей части дом напоминает гостиницу для подростков, где постояльцы — наши четверо детей и все их друзья. Ни дать ни взять — пансионат. Как правило, они либо заказывают на дом пиццу, либо идут обедать в ресторан. Если домой приносят продукты, — а приносят их тоннами, — все уничтожается, не успеваю я до них добраться.
Я работаю глубокой ночью, и поэтому, проголодавшись, роюсь в ящиках в поисках того, что отказался съесть подросток. Зная, что днем мы покупали хот-доги, я надеюсь отыскать пару булочек. Хот-доги давно съедены. Даже в морозилке нету. Ладно, съедим арахисовое масло. Хлеба, как правило, тоже нет, поэтому я попросту копаюсь ложкой в банке.
В кладовке обычно полно провизии, но провизии, которую надо готовить. Холодильник тоже забит — мясом и курятиной. Их надо готовить. Я это готовить не умею! А если бы и умел — откуда у меня, к чертям собачьим, на это время? Боже праведный! Не заставляй меня есть салат!
Я люблю жареные спагетти. Я люблю Все Жареное. Что бы это ни было — ПОДЖАРЬТЕ ЕГО, если только это не хот-дог. Тогда в сосиску втыкается вилка, и она обжигается над плитой, на открытом огне (да-да, народ, легендарный Вкуснейший Бутерброд с Копченой Сосиской). Между прочим, жареные спагетти лучше всего идут на завтрак.
Дети смотрят, как я ем эту дрянь, и морщатся.
Я говорю: «Это ОТЦОВСКАЯ пища. Когда-нибудь и вам придется научиться жрать это дерьмо, потому что и у вас появится дом, битком набитый детьми, и еда станет исчезать, а вы будете открывать холодильник и ворчать: "Охо-хо, это еще что за дрянь?"»
Мы испробовали ряд методов избавления меня от ночных «страданий». Все впустую. Это невозможно. Внизу, возле студии, есть еще один маленький холодильник. Периодически он заполняется продуктами, которые можно-есть-и-не-надо-готовить, но что бы туда ни положили, через день-другой оно исчезает, а ведь в той части дома привидения не водятся.
Кафе «ЖИРАФ»
Время от времени Дива управляет неким заведением под названием «Кафе "Жираф"». Сначала она изготовила вывеску, гласящую: «Кафе «Жираф» — ОТКРЫТО». Затем — в ОСОБЫЕ ДНИ — она вешает ее на дверь наверху. Это означает, что она приготовила желе из концентрата. В те многочисленные ночи, когда в доме совсем нечего было поджарить, в Кафе «Жираф» кормили первоклассным обедом.
На днях шел дождь. Дива вошла ко мне и сказала: «Ах! Можно я пойду погуляю под дождем?» Я ответил: «Конечно». Она разоделась в пух и прах — будто это какой-то торжественный случай — и битый час пела во весь голос на заднем дворе. Не исключаю, что другие родители сказали бы: «Не ходи, простудишься». Думаю, Дива бы очень расстроилась.
Дети от рождения способны воспринимать мистику и ощущать свою связь с природой. Мир природы просто захватывающий, когда он в новинку. К примеру, дети тонко чувствуют снег, чего, как правило, не скажешь о парне, который чистит лопатой дорогу. Чем старше вы становитесь, тем меньше замечаете природу (если вы, конечно, не Юэлл Гиббоне и не намерены есть все, что валяется под ногами, пока от этого не помрете).
Дива — прелестная девчушка. Ей только что исполнилось девять. Она любит заниматься всякими «нормальными девчачьими вещами», но (слава Бооооогу!) свои причуды у нее тоже имеются. Одно время у нее была кукла Барби, которой Ахмет сжег почти все волосы, после чего Дива довершила дело, выдавив Барби на лицо цементный клей и изуродовав нос и лоб. (Я уверен, где-нибудь есть организация, которая заявила бы по этому поводу протест.) Дива назвала куклу «Соплячкой» (совсем недурно, дорогая).
Дадаизм процветает в моей семье с… незапамятных времен, и, хотя дети не имеют ни малейшего представления, что это такое, все они — дадаисты. Весь дом, как и все связанное с тем, что тут творится, провонял дадаизмом.
«МЕЖКОНТИНЕНТАЛЬНЫЕ НЕЛЕПОСТИ» — это общество, основанное в 1968 году и пропагандирующее дадаизм в действии. В прежние времена я и знать не знал, как назвать то, из чего состоит моя жизнь. Представляете, с каким восторгом я обнаружил, что кому-то в далекой стране пришла в голову та же идея И К ТОМУ ЖЕ чудесное, короткое название для нее.
Ахмет сталкивается с Налоговым управлением
Есть стадии, которые дети должны пройти, чтобы обрести социальные навыки, необходимые для работы и взаимодействия с другими людьми. На каком-то этапе приходится учиться быть либо «хорошим работником», либо «хорошим боссом»; третьего почти не дано.
Кем вы станете — работником или боссом, — зависит, к примеру, от того, дают ли развиваться вашей творческой жилке, которая позволит вам обзавестись собственным делом или совершенствоваться как работнику, пока не возьмете на себя ответственность за других.
В том возрасте, в каком находятся сейчас мои дети, они хотят веселиться, так с какой же стати я должен докучать им мелочами? Ну, мы их ненавязчиво подбрасываем. К примеру, Ахмет недавно получил небольшую роль в комедийном телесериале. Мы это обсуждали, и теперь он понимает, что должен заплатить подоходный налог. Его реакция на эту новость: «Фигово». Осознание того, что это фигово — хорошая отправная точка для планирования карьеры.
Кроме того, полезно познакомить детей с «основными принципами» и сказать, что вы рассчитываете на их верность этим принципам. Если же дети принципов не придерживаются, тогда нужно подумать, как еще им эти принципы внушить.
Это всегда происходит по-разному. Когда между вами и ребенком возникает противостояние, вполне вероятно, что ребенка ненадолго захватила очередная новая идея, и он не принимает во внимание ни чувства других, ни множество реальных событий, происходящих в реальном мире. Все свелось к: «Можно мне пойти к Джейни? А если нельзя, то почему?»
Ответа «нет» мало. При попытке уладить подобные недоразумения меньше всего помогают крики и ругань. Вот одно из наиболее действенных наших правил: если мы, к примеру, с Ахметом, не сходимся во мнениях насчет того, что он хочет сделать и он в состоянии привести мне внятный ЛОГИЧНЫЙ довод, согласно которому ОН ПРАВ, а Я — НЕТ, я ему разрешу.
Чересчур суровое наказание
Бывает, в наказание мы с Гейл запрещаем детям смотреть телевизор неделю — мы считаем, это лучше, чем бить их по носу монтировкой.
Когда-то я говорил Дуизилу, что если он будет плохо себя вести, я заставлю его смотреть «Человека в коричневом костюме». Нас с вами телевангелисты, может, и забавляют, но одиннадцатилетних детей, как правило, нет.
Разумеется, теперь Дуизил смотрит Роберта Тилтона шутки ради в собственном «информационном центре» у себя в спальне. У него есть видеомагнитофон, телевизор, компьютер, проигрыватель для компакт-дисков и все прочее, купленное на деньги, которые он сам заработал.
В доме ему отведено уникальное место с лестницей со двора прямо к нему в комнату, так что он может приходить и уходить, когда заблагорассудится, но в основном предпочитает сидеть дома. Он не так испорчен, как я, — время от времени все-таки покидает дом и ходит в кино или на концерты.
И Мун, и Дуизил сдали экзамен за среднюю школу экстерном в пятнадцать лет — минимальный возраст по калифорнийским законам, и теперь у обоих есть дипломы средней школы. С Ахметом и Дивой мы намерены поступить так же. Я хочу, чтобы мои дети как можно скорее выбыли из калифорнийской школьной системы.
Что же касается их «культурного образования» — фильмов, книг и прочего, я, хотя и даю советы, вовсе не такой папаша, что будет стоять над душой, пока они не «ощутят величия» того, что, может, интересно мне одному.
Мы позаботились о том, чтобы дети овладели базовыми навыками — научились читать и писать, выполнять арифметические действия и получили элементарное представление о естественных науках и еще о хороших манерах. Теперь у детей свои интересы, которые мы поощряем.
Мун любит читать, поэтому информации ей хватает; Дива читать тоже любит. Они пошли в Гейл, которая у нас в семье Главный Читатель. Дуизил читает редко, а Ахмет терпеть не может книг (Ах! В меня сыновья!).
Не думаю, чтобы у кого-то из них возникло желание поступить в колледж, да я на этом и не настаиваю, — впрочем, если они все-таки решат, я не стану отговаривать… если только за образование платить захотят они.
Дети обреченных
Итак, еще несколько замечаний о воспитании детей в нынешней Америке. Толпы людей, что громко требуют участия правительства или применения, как выражается Типпер Гор, «потребительских инструментов» для содействия воспитанию и надзору за детьми, попросту чересчур ленивы, чтобы заниматься этим самим. Все это — раздолбай из «я-поколения», которые считают, что нет в мире ничего важнее их собственной жизни. Стоит им произвести на свет потомство, как они начинают беспокоиться, как бы ползающий под ногами отпрыск не стал «обузой» и не отнял у них слишком много «заработанного тяжким трудом свободного времени».
Им хочется сделать так, чтобы, пока они, повязав на головы тряпки, бегают кругами, становятся очень-очень здоровенькими и сохраняют загар, кто-нибудь заботился вместо них о драгоценном «детеныше». МИНУТКУ! ИДЕЯ! Как насчет правительства? Или какой-нибудь славной христианской общины? Или любого, кто скажет, что он «компетентен»?
Бабуля подобного дерьма ни за что бы не потерпела.
Меня раздражает, как такие люди обращаются со своими детьми, особенно если это семейка яппи, для которой единственное чадо — символ общественного положения: «Идеальный ребенок? А как же!. Есть у нас такой — вон он, под столиком. Вылезай, Ральф! Сыграй-ка на скрипке!»
Этим они как бы хотят сказать: «Нет, вы только посмотрите на НЕГО! Мы поеблись! Получилось вот это. А сейчас он учит столько уроков! Ага, у нас — хороший мальчик. А у вас? У тех, что живут вон там, например, — у них растет гадкий — он носит идиотскую шляпу».
«О, своему мы достали енотовую шапку с кистью — он нам та-а-ак благодарен!»
Чем скучнее ребенок, тем больше лести достается родителям, когда они им хвастаются, за то, что они такие хорошие родители — ведь у них в доме имеется ручной детеныш. Потому-то они и приводят в дом соседей, открывают дверь в детскую и принимаются его расхваливать: «Вот, вы посмотрите на это! Видали когда-нибудь таких вблизи?» — и если у существа в детской не идет пена изо рта, и он в металлистской униформе не слушает сатанинскую музыку, тогда родители признаются «успешными», тогда ими будут восхищаться в обществе.
Мой главный совет всем, кто хочет вырастить счастливого, душевно здорового ребенка: держите его или ее как можно дальше от церкви. Дети простодушны — они всем доверяют. В школе тоже мало хорошего, но если вы хоть на шаг подпустите ребенка к церкви, вы напрашиваетесь на неприятности.