ЧАСТЬ ШЕСТАЯ ОЧЕНЬ КОРОТКИЕ РАПОРТИЧКИ Выпьем и снова нальём

ЧАСТЬ ШЕСТАЯ

ОЧЕНЬ КОРОТКИЕ РАПОРТИЧКИ Выпьем и снова нальём

Эту историю я услышала когда-то от своего ленинградского друга Алика Блюма. Может, Алик что и присочинил для красного словца – он замечательный рассказчик, но, с другой стороны, человек он очень точный, первопроходчик и певец архивов. Алик получил недавно престижную литературную премию – «Северную Пальмиру» за нашумевшую книгу о советской цензуре. Так что рассказ его, безусловно, имеет документальную основу.

Итак, в когда-то существовавшей Карело-финской республике, как полагалось, был Союз писателей, и у вышеупомянутого союза был съезд. Всякий уважающий себя съезд кончается банкетом, и съезд писателей Карело-финской республики в этом отношении от остальных не отличался и другим не уступал. Банкет проходил в ресторане гостиницы, в которой жило большинство делегатов. Почетным гостем съезда был карелофинской министр культуры. Дабы никого не обидеть, он пил, не пропуская, все тосты, в результате чего ему в какой-то момент срочно понадобилось выйти. В гостинице он не жил и с ее географией знаком не был. Он несся по коридору, заглядывая в разные комнаты, и наконец ему показалось, что он нашел искомое, потому что в глубине комнаты что-то белело. Он с облегчением справил туда малую нужду, но оказалось, что это белело лицо известного карело-финского писателя, который давно уже крепко спал, будучи мертвецки пьян. От брызнувшей на него невесть откуда струи он проснулся, разом протрезвел и очень обиделся. Он написал заявление на министра культуры в Центральный комитет и в Союз писателей СССР. Дело, возможно, как-нибудь бы и обошлось, но в Союзе писателей на это заявление кто-то наложил резолюцию: «Описанному верить!» История в результате получила широкую огласку, и писатель был отомщен: министр культуры лишился портфеля.

Ветеранам и участникам…

Мой друг Ян Кондрор – один из самых остроумных людей, которых я встречала в жизни, а жизнь меня в этом отношении не обидела. Ян – химик-элементорганик, до переезда в Германию он трудился в соответствующем институте Академии наук. Его работы были известны за рубежом, и ими заинтересовался немецкий коллега, работавший в близкой области. Коллега пригласил Яна посетить его лабораторию в Германии, и – о чудо! – Яна пустили. В Германии коллега оказывал Яну массу внимания, приглашал в дом, возил по окрестностям, и слегка забывшийся Ян пригласил коллегу в Москву с ответным визитом. А надо сказать, что коллега в России уже бывал и даже слегка знал по-русски, потому что воевал в армии Паулюса, попал в плен и провел довольно много лет в Сибири, пока Хрущёв с Аденауэром не обменялись военнопленными.

Вернувшись в Москву, Ян занялся организацией ответного визита. Коллега прилетел в декабре, незадолго до Нового года. Ян обратился в соответствующие инстанции с просьбой разрешить ему пригласить коллегу к себе домой на обед, но получил отказ. Ян не хотел нарушать установленных правил, потому что мечтал снова поехать в Германию. И он отправился с коллегой по Москве в поисках ресторана, где бы они могли пообедать. Но можно ли было попасть в Москве в ресторан в конце семидесятых годов?! Всюду стояли гигантские очереди; без очереди проходили только блатные и заранее заказавшие столик иностранцы. Яна с коллегой, разумеется, никуда не пускали. В лютый декабрьский мороз они сделали несколько безуспешных кругов по центру, и немецкий коллега живо вспомнил и армию Паулюса, и Сибирь, и лагерь, и начал тихо кончаться. Тогда отчаявшийся Ян сунул четвертной швейцару гостиницы «Центральная» (Ян чудак, с этого, конечно, следовало начинать!). На этот раз их пустили и усадили за сервисный столик. Коллега, будучи в коме от голода и холода, момента взятки не заметил. И вот они уже сидят в зале, и заказали еду, и отогрелись, и играет музыка, и коллега спрашивает Яна:

– Почему нас никуда не пускали, а сюда пустили? Ян молча указывает ему на плакатик, висящий у того за спиной:

«Ветераны и участники Великой Отечественной войны обслуживаются вне очереди»…

Об искусстве правильно задавать вопросы

Эту историю рассказала наша подруга Тамара Минко. Они с Виталиком приехали в Америку из Киева; Минко – Томкина фамилия по первому мужу, и даже не Минко, а Меняйленко, но середину фамилии пришлось вырезать через суд, потому что ни один американец не мог её произнести.

В Киеве Тамара работала в научно-исследовательском институте Академии наук. Знакомые попросили её узнать, не нужен ли там кому-нибудь хороший лаборант, сообразительный и рукастый мальчик. Томка узнала, что есть лаборантская вакансия у соседнего профессора и пошла к нему с предложением.

– Не еврей? – спросил подозрительный профессор.

– Нет-нет, не еврей, – заверила Томка.

Мальчика приняли на работу, но тут возникли проблемы. У нового лаборанта был едва уловимый дефект речи, а профессор и вовсе был шепелявый и косноязычный, и мальчик его совершенно не понимал, хотя с остальными сотрудниками лаборатории у него проблем не возникало. Короче, выяснилось, что мальчик – глухой и читает речь по губам, а у косноязычного профессора настолько нарушена артикуляция, что его речь прочитать по губам невозможно. Профессор набросился на Томку:

– Ты почему мне не сказала, что мальчик – глухой?!

– Так вы меня не спросили. Вы спросили, не еврей ли он. Он не еврей, – ответила Томка.

Быть или не быть

Если вы эмигрировали из России, предварительно заработав там пенсию, вы имеете право её получать. Правда, для этого нужно каждый год подтверждать через Российское консульство, что вы живы, для чего мало явиться живьём в упомянутое консульство, а надо ещё принести туда специальную бумагу, заверенную нотариусом и скрепленную апостилем. Консульство часто находится чёрт знает в какой дали от места, где вы живёте, так что расходы на дорогу, гостиницу, нотариуса и апостиль съедают значительную часть вашей годовой пенсии. Поэтому многие на неё плюют, на что, видимо, и расчёт.

Мой друг, живущий в Германии, несколько лет был прикован к дому болезнью жены и не имел возможности поехать в Российское консульство в Бонн. В две тысячи втором году, однако, выправил справку о том, что жив, скрепил её необходимыми печатями и поехал.

– А где справки за предыдущие годы? – спросили его в Российском консульстве.

Интересное начинание, между прочим…

Есть в Москве замечательное место – музей Герцена. Директор музея, Ирина Желвакова, создала здесь островок культуры для московской интеллигенции, настоящий оазис в океане окружающей мерзости. Непостижимым образом, сквозь все перипетии нашей истории, Ирине удаётся сохранять и музей и его роль в русской культуре, за что ей низкий поклон.

…Много лет назад на одном из вечеров в музее Герцена встретились Булат Окуджава и Фазиль Искандер. Окуджава тогда только что вернулся из Сан Ремо, где получил награду – «Золотую гитару».

– Булат Шалвович, расскажите о премии, – попросил кто-то из присутствующих.

– Да, Булат, поделись, – добавил Искандер.

… В тот год в Москву привезли из Парижа прах Шаляпина для перезахоронения на Новодевичьем кладбище. Ирина пожаловалась, что московские потомки Герцена подумывают о переносе и его праха из Англии в Россию, хотя Герцен похоронен именно там, где завещал себя похоронить.

– Интересное начинание, между прочим, – заметил Фазиль Абдулович, – культурный обмен прахами!

В один номер с товарищем Герценым

Кстати, о Герцене. В середине семидесятых годов я читала в Комсомольске-на-Амуре лекции по линии общества «Знание». После окончания цикла возвращалась ночным поездом в Хабаровск, чтобы оттуда улетать в Москву. В купе со мной ехали два браконьера; войдя, они поставили в угол длинную узкую холщовую сумку, немедленно раскупорили бутылку портвейна и принялись пить за третьего, чья койка была пуста, потому что в этот момент он сидел в тюрьме, отрубивши руку рыбнадзору. Дело было серьёзное, одной бутылкой не разрешишь, и мои попутчики пили до рассвета, заодно рассказывая мне всякие байки из браконьерской жизни (я, по понятной причине, лечь спать побоялась). К рассвету выяснилось, что я заблуждалась относительно содержимого холщовой сумки, стоявшей в углу купе: там оказались не удочки, а самострел, и один из моих новых друзей, выйдя в коридор, непременно хотел мне продемонстрировать, как он стреляет. Второй повис на нём, отнял ружьё и предотвратил эту демонстрацию; в конце концов они вышли, немного не доезжая Хабаровска, а я, едва живая от напряжения и усталости, поехала в хабаровскую гостиницу, где мне был забронирован номер. Заспанный швейцар, из-за огромной седой бороды похожий на лешего, не смог найти мою бронь.

– Посиди в вестибюле до утра, утренняя дежурная придёт – найдёт, – сказал мне швейцар.

Мне ничего не оставалось, как подчиниться, и я сидела в вестибюле на стуле, всё время куда-то проваливаясь и норовя свалиться на пол.

Вдруг к гостинице подъехало такси, из которого вышел шикарный господин в меховой шубе. Господин сказал швейцару, что его фамилия Герцен и ему должен быть забронирован номер. Швейцар нашел Герцену номер без проблем, но тут выяснилось, что ему забронирован совершенно ему ненужный двухкомнатный люкс.

– Хочешь в один номер с товарищем Герценым? – нехорошо ухмыляясь, спросил меня швейцар.

– Ни в коем случае, – ответила я, – я очень хочу спать, а его непременно разбудят декабристы.

Герцен очень смеялся. Он сказал, что это лучшая шутка по поводу его фамилии, которую он слышал в жизни, и ему очень жаль, что у меня такая уважительная причина…

О пользе попугаев

Володя прочитал в газете сообщение о новом открытии – оказывается, у животных абстрактное мышление. Самый умный из них – шимпанзе, потом – попугай. Прежде чем что-нибудь сказать, он думает.

– Этим он выгодно отличается от меня, – заметила я с грустью.

– Да, – согласился Володя. – Давай купим тебе говорящего попугая, и ты будешь брать у него уроки!

Данный текст является ознакомительным фрагментом.