Подстроенное свидание

Подстроенное свидание

Отвергнув современную гипотезу о том, что свидание это состоялось 2 ноября 1836 года, попытаемся датировать его. Одним из документов, указывающих на время этого подлого действия со стороны Дантеса и Идалии Полетики, является письмо Александры Гончаровой брату Дмитрию от 19 января, в котором она сообщает: «Всё кажется довольно спокойным. Жизнь молодоженов идет своим чередом. Катя у нас не бывает; она видится с Ташей у тетушки и в свете. Что касается меня, то я иногда хожу к ней, я даже один раз там обедала, но признаюсь тебе откровенно, что я бываю там не без довольно тягостного чувства. Прежде всего, я знаю, что это неприятно тому дому, где я живу, а во-вторых, мои отношения с дядей и племянником не из близких; с обеих сторон смотрят друг на друга несколько косо, и это не очень-то побуждает меня часто ходить туда. Катя выиграла, я нахожу, в отношении приличия, она чувствует себя лучше в доме, чем в первые дни: более спокойна, но, мне кажется, скорее печальна иногда». В этом письме Александрина, от которой, как она не раз говорила, ничто не может укрыться, пропустила две страницы, написав при этом очень выразительно: «…не читай этих двух страниц, я их нечаянно пропустила, и там, может быть, скрыты тайны, которые должны остаться под белой бумагой». К числу этих тайн относится в первую очередь история подстроенного свидания. Не случайны в письме Александрины слова: «То, что происходит в этом подлом мире, мучает меня и наводит ужасную тоску». Свидание произошло в квартире А. М. Полетики в Кавалергардских казармах. По рассказу барона Густава Фризенгофа, речь идет уже о женатом Дантесе. До 18 января, пока Дантес был освобожден от несения службы, он вряд ли стал бы появляться в казармах своего полка. Наконец, только после того, как произошла эта встреча и Наталья Николаевна наотрез отказала Дантесу в его притязаниях, он в отместку мог публично вести себя с ней так вызывающе дерзко, что это было замечено в свете спустя несколько дней.

Вот как вспоминала об этом Вера Федоровна Вяземская со слов самой Натальи Николаевны, которая приехала к ней тотчас от Полетики «вся впопыхах и с негодованием рассказала, как ей удалось избегнуть настойчивого преследования Дантеса»: «Мадам N по настоянию Геккерна пригласила Пушкину к себе, а сама уехала из дому. Пушкина рассказывала княгине Вяземской и мужу, что, когда она осталась с глазу на глаз с Геккерном, тот вынул пистолет и грозил застрелиться, если она не отдаст ему себя. Пушкина не знала, куда ей деваться от его настояний; она ломала себе руки и стала говорить как можно громче. К счастью, ничего не подозревавшая дочь хозяйки явилась в комнату, и гостья бросилась к ней». Покинув предательский дом, она отправилась первым делом за поддержкой и советом к Вяземским, а затем домой. Судя по происходившему далее, Вяземские не советовали Наталье Николаевне рассказывать Пушкину о подстроенном свидании.

По версии дочери Натальи Николаевны от второго брака А. П. Араповой, Пушкин узнал о состоявшемся свидании из анонимного письма, которое и показал Наталье Николаевне, после чего та откровенно рассказала о том, как ее возмутило появление Дантеса и как она заявила ему, что останется навсегда глуха к его мольбам. Араповой очень хотелось обелить мать, которая в этом вовсе не нуждалась, и она только всё запутала в этой истории. Но одно конечно же заслуживает внимания — указание на то, что следствием произошедшего становится вторичный вызов на дуэль Дантеса. Как мы знаем, никакого вторичного вызова не было, а было оскорбительное письмо Пушкина Геккерену, после чего Дантес вызвал на дуэль Пушкина. Однако совершенно очевидно, что речь идет о январе 1837 года, а никак не о ноябре 1836-го. Исходя из того, что 19 января Дантес должен был приступить к несению службы по полку и вряд ли стал бы появляться в казармах ранее этого дня, особенно для того, чтобы встретиться с Натальей Николаевной, датировать свидание следует, по всей вероятности, именно этим днем. Для того чтобы до 19 января покинуть молодую жену и отправиться в казармы, у Дантеса не было оснований, да и самое его появление в казармах, когда он был освобожден от несения службы, должно было обратить на него нежелательное внимание. Накануне Наталья Николаевна видела Дантеса на рауте у Люцероде, где беседовала с Тургеневым. Именно на этом рауте Полетика и могла пригласить ее к себе на следующее утро. Вряд ли она стала бы делать это письменно. Когда же Дантес получил на свои домогательства совершенный отказ Натальи Николаевны, в возмущении покинувшей квартиру Полетики в Кавалергардских казармах, он начал мстить ей.

Дерзкое поведение Дантеса было замечено в пятницу 21 января на балу у Фикельмонов, собравшем в тот день свыше четырехсот гостей. А. К. Мердер, не танцевавшая из-за тесноты, зато внимательно наблюдавшая за присутствовавшими, особенно за Дантесом и Натальей Николаевной, записала на другой день в дневнике: «В мрачном молчании я восхищенно любовалась г-жой Пушкиной. Какое восхитительное создание! Дантес провел часть вечера неподалеку от меня. Он оживленно беседовал с пожилою дамою, которая, как можно было заключить из долетавших до меня слов, ставила ему в упрек экзальтированность его поведения. Действительно — жениться на одной, чтобы иметь некоторое право любить другую, в качестве сестры своей жены, — Боже! Для этого нужен порядочный запас смелости…» Пожилая дама говорила тихо, и ее упреков Мердер не расслышала, зато разобрала, что Дантес возразил ей: «Я понимаю, что вы хотите дать мне понять, но я совсем не уверен, что сделал глупость!» Дама сказала достаточно громко: «Докажите свету, что вы сумеете быть хорошим мужем… и что ходящие слухи не основательны». Ответ Дантеса прозвучал вызывающе: «Спасибо, но пусть меня судит свет».

Тургенев записал об этом дне: «…на бал к австрийскому послу… любезничал с Пушкиной, Огаревой, Шереметевой…» Дантес стал с этого дня не просто ухаживать за Натальей Николаевной, но буквально преследовать ее, обращая внимание всех и компрометируя ее своим поведением. После этого раута появились анекдоты о ревности Пушкина. 22-го барышня Мердер записала гулявший по светским гостиным анекдот о том, как Пушкин, вернувшись однажды домой, якобы застал Дантеса наедине со своей женой, принял участие в разговоре, а затем погасил лампу в комнате. Дантес вызвался ее снова зажечь, на что Пушкин отвечал: «Не беспокойтесь, мне, кстати, нужно распорядиться насчет кое-чего». После этого он вышел из полутемной комнаты и, остановившись за дверью, услышав через минуту «нечто похожее на звук поцелуя», а после возвращения увидел сажу на губах Дантеса. Этот анекдот, который сам Дантес и сочинил, был повторен в позднейших воспоминаниях его однополчанина князя А. В. Трубецкого.

Наконец, 23 января явилось переломным днем во всей истории и предрешило ее исход. Дантес, чье вызывающее поведение по отношению к Пушкину и его жене и так уже было замечено в обществе, на балу у графа Воронцова-Дашкова повел себя особенно оскорбительно по отношению к Наталье Николаевне. Дарья Федоровна Фикельмон уже в день смерти поэта сделала запись в своем дневнике об этом вечере: «Наконец, на одном из балов он так скомпрометировал госпожу Пушкину своими взглядами и намеками, что все ужаснулись, и решение Пушкина было с тех пор принято окончательно». Дантес по одной из версий, взяв в буфете тарелку с фруктами, сказал громко, напирая на последнее слово: «Это для моей законной». По другой версии, при разъезде Дантес, подавая руку своей жене, громко сказал: «Allons, ma l?gitime![126]» Острота была тотчас подхвачена толпой и разнеслась по залам и гостиным воронцовского особняка. Один из своих армейских каламбуров он нашептал Наталье Николаевне, подсев к ней, припомнив предварительно, что у нее и его жены общий мозольный оператор: «Je sais maintenant que votre cor est plus beau, que celui ma femme![127]» Пушкин, заметив, как вздрогнула Наталья Николаевна, тотчас увез ее с бала, и по дороге домой она передала ему содержание дерзкой выходки Дантеса.

Чуть ли не на этом самом балу император, по рассказу лицейского товарища Пушкина Модеста Корфа, «разговорился с Натальей Николаевной о сплетнях, которым ее красота подвергает ее в обществе, и посоветовал быть сколько можно осторожнее и беречь свою репутацию и для самой себя, и для счастия мужа, при известной его ревности». Подобный совет походил на выговор. Император якобы поведал и продолжение этой истории: «Она, верно, рассказала это мужу, потому что, увидясь где-то со мною, он стал меня благодарить за добрые советы его жене. — Разве ты и мог ожидать от меня другого? — спросил я. — Не только мог, — отвечал он, — но, признаюсь откровенно, я и вас самих подозревал в ухаживании за моею женою. Это было за три дня до последней дуэли».

Действительно, Пушкин рассказывал Нащокину, что царь, «как офицеришка, ухаживает за его женою; нарочно по утрам проезжает мимо ее окон, а ввечеру на балах спрашивает, отчего у нее всегда шторы опущены». Вместе с тем он говорил тому же Нащокину, что им владела «совершенная уверенность в чистом поведении Натальи Николаевны».

Всего за три дня до дуэли Пушкин в который раз столкнулся с Дантесом в доме Мещерских. С. Н. Карамзина записала: «В воскресенье у Катрин было большое собрание без танцев: Пушкины, Геккерны, которые продолжают разыгрывать свою сантиментальную комедию к удовольствию общества. Пушкин скрежещет зубами и принимает свое всегдашнее выражение тигра, Натали опускает глаза и краснеет под жарким и долгим взглядом своего зятя, — это начинает становиться чем-то большим обыкновенной безнравственности; Катрин направляет на них обоих свой ревнивый лорнет, а чтобы ни одной из них не оставаться без своей роли в драме, Александрина по всем правилам кокетничает с Пушкиным, который серьезно в нее влюблен и если ревнует свою жену из принципа, то свояченицу по чувству. В общем, все это очень странно, и дядюшка Вяземский утверждает, что он закрывает свое лицо и отвращает его от дома Пушкиных».

Позднее Вяземский с рыданием признавался, что, несмотря на многие годы дружбы, так до конца и не понял Пушкина. Чуткая Александрина, наученная своим прошлым горьким любовным опытом, стала в эти тревожные дни особенно сердечно близка Пушкину, она поддерживала его, как могла, в то время как большинство его осуждало. Этой-то сердечной близости сплетни придали совершенно иное толкование — о якобы существовавшей любовной связи между ними. Позднейшие лживые воспоминания дочери Натальи Николаевны надолго закрепили эти нелепые сплетни, существовавшие до тех пор, пока Анна Андреевна Ахматова не расставила все точки над i в своем блестящем очерке, посвященном Александрине и названном ее именем. По убеждению Ахматовой, именно Софья Николаевна Карамзина была избрана Геккеренами в качестве распространительницы этой клеветы. Незадолго до того сам Дантес задал направление для подобной сплетни, пошутив при появлении в обществе Пушкина с женой и свояченицами: «Смотрите, Пушкин со своим гаремом» и называя его «трехбунчужным пашой». Да и Ольга Сергеевна Павлищева не могла не поерничать, когда еще по поводу переезда сестер Гончаровых в Петербург писала отцу: «Александр представил меня своим женам — теперь у него их целых три». Идалия Полетика спустя годы утверждала, что дуэль произошла оттого, что Пушкин ревновал Александрину к Дантесу и боялся, что тот увезет ее во Францию. Сама Софья Николаевна, писавшая процитированные строки в самый момент дуэли Пушкина, в следующем письме брату сожалела: «А я-то так легкомысленно говорила тебе об этой горестной драме в прошлую среду, в тот день, в тот час, когда совершалась ее ужасная развязка».