Белая голова

Белая голова

Седьмого сентября 1833 года, будучи в Казани, Пушкин разговорился с Александрой Андреевной Фукс о духах, суевериях и предсказаниях, в которые неизменно верил. Самым любопытным и знаменательным оказался рассказ поэта о предсказании гадалки Кирхгоф[104], сама фамилия которой несколько мистическая. Рассказ имеет несколько вариаций, восходящих к самому Пушкину, в разное время дополнявшему его отдельными деталями. В передаче Льва Сергеевича этот сюжет выглядит следующим образом: «Одно обстоятельство оставило Пушкину сильное впечатление. В это время находилась в Петербурге старая немка, по имени Кирхгоф. В число различных ее занятий входило и гадание. Однажды утром Пушкин зашел к ней с некоторыми товарищами. Г-жа Кирхгоф обратилась прямо к нему, говоря, что он человек замечательный. Рассказала вкратце его прошедшую и настоящую жизнь, потом начала предсказания сперва ежедневных обстоятельств, а потом важных эпох его будущего. Она сказала ему между прочим: „Вы сегодня будете иметь разговор о службе и получите письмо с деньгами“. О службе Пушкин никогда не говорил и не думал; письма с деньгами получать ему было неоткуда. Деньги он мог иметь только от отца. Но живя у него в доме, он получил бы их, конечно, без письма. Пушкин не обратил большого внимания на предсказания гадальщицы. Вечером того же дня, выходя из театра до окончания представления, он встретился на разъезде с генералом <А. Ф.> Орловым. Они разговорились. Орлов коснулся до службы и советовал Пушкину оставить свое министерство и надеть эполеты. Разговор продолжался довольно долго, по крайней мере это был самый продолжительный из всех, которые он имел о сем предмете. Возвратясь домой, он нашел у себя письмо с деньгами. Оно было от одного лицейского товарища, который на другой день отправлялся за границу; он заезжал проститься с Пушкиным и заплатить ему какой-то картежный долг еще школьной их шалости. Г-жа Кирхгоф предсказала Пушкину его изгнание на юг и на север. Рассказала разные обстоятельства, с ним впоследствии сбывшиеся. Предсказала его женитьбу и, наконец, преждевременную смерть, предупредивши, что должен ожидать ее от руки высокого белокурого человека. Пушкин, и без того несколько суеверный, был поражен постепенным исполнением этих предсказаний и часто об этом рассказывал».

Версия приятеля Пушкина А. Н. Вульфа выглядела еще более мистической: «Известно, что Пушкин был очень суеверен. Он сам мне не раз рассказывал факт, с полной верой в его непогрешимость, — и рассказ этот в одном из вариантов попал в печать. Я расскажу так, как слышал от самого Пушкина; в 1817 или 1818 году, то есть вскоре по выпуске из Лицея, Пушкин встретился с одним из своих приятелей, капитаном л-гва<рдии> Измайловского полка (забыл его фамилию). Капитан пригласил поэта зайти к знаменитой в то время в Петербурге какой-то гадальщице: барыня эта мастерски предсказывала по линиям на ладони к ней приходящих лиц. Поглядела на руку Пушкина и заметила, что… черты, образующие фигуру, известную в хиромантии под именем стола, обыкновенно сходящиеся к одной стороне ладони, у Пушкина оказались совершенно друг другу параллельными… Ворожея внимательно и долго их рассматривала и наконец объявила, что владелец этой ладони умрет насильственной смертью, его убьет из-за женщины белокурый молодой мужчина… Взглянув затем на ладонь капитана, ворожея с ужасом объявила, что офицер также погибнет насильственной смертью, но погибнет гораздо ранее своего приятеля: быть может, на днях». На другой день оказалось, что капитан был по неведомой причине заколот в казармах солдатом. Пушкин, по словам Вульфа, пораженный таким скорым и точным исполнением предсказания, ожидал свершения пророчества и над собой.

Вульф в своих рассказах снова и снова возвращался к предсказанию Кирхгоф, говоря, что Пушкин так верил в него, что в Михайловском, готовясь к дуэли с графом Федором Толстым, повторял: «Этот меня не убьет, а убьет белокурый. Так колдунья пророчила». И Вульф добавляет от себя: «…и точно, Дантес был белокур».

С. А. Соболевский резюмировал различные варианты истории с предсказанием Кирхгоф: «Предсказание было о том, во-первых, что он скоро получит деньги; во-вторых, что ему будет сделано неожиданное предложение; в-третьих, что он прославится и будет кумиром соотечественников; в-четвертых, что он дважды подвергнется ссылке; наконец, что он проживет долго, если на 37-м году возраста не случится с ним какой беды от белой лошади, или белой головы, или белого человека (weisser Ross, weisser Kopf, weisser Mensch), которых он и должен опасаться. Первое предсказание о письме с деньгами сбылось в тот же вечер; Пушкин, возвратясь домой, нашел совершенно неожиданное письмо от лицейского товарища, который извещал его о высылке карточного долга, забытого Пушкиным. Товарищ этот был Корсаков, вскоре потом умерший в Италии».

Имя приятеля, посетившего с Пушкиным гадалку, зашифровано у Фукс достаточно прозрачными инициалами «Н. В. В.», то есть Никита Всеволодович Всеволожский, а по свидетельству Соболевского, с Пушкиным у Кирхгоф был П. Б. Мансуров.

Поэт, по Соболевскому, настолько поверил предсказанию, что объяснял им даже свое отстранение от деятельности масонских и тайных обществ: «Это все-таки вследствие предсказания о белой голове. Разве ты не знаешь, что все филантропические и гуманитарные тайные общества, даже и самое масонство, получили от Адама Вейсгаупта направление подозрительное и враждебное существующим государственным порядкам? Как же мне было приставать к ним? Weiskopf, Weishaupt[105] — одно и то же».

Самое любопытное и мистическое в связи с рассказом Пушкина Александре Андреевне Фукс о предсказании Кирхгоф — это «странное сближение»: на следующий день после разговора о «белой голове», 8 сентября 1833 года, в Россию въехал барон Жорж Дантес.

Ровесник Натальи Гончаровой Шарль Георг Дантес родился 5 февраля (по григорианскому календарю) 1812 года в далеком эльзасском городке Сульце на границе с Лотарингией. В истории семей Дантесов и Гончаровых оказывается довольно много общего. Отец Дантеса Жозеф Конрад получил титул барона при Наполеоне I, тем не менее был верным легитимистом, вынужденным выйти в отставку после революции 1830 года. Он принадлежал к новому дворянству: его прапрадед Жан Генрих Дантес (1670–1733), крупный промышленник, владелец серебряных рудников и доменных печей, производитель жести и основатель фабрики холодного оружия, был возведен во дворянство только в 1731 году, на закате жизни. Это дало ему возможность купить имение в Сульце, где и родился Жорж Дантес. Его прадед, дед и отец породнились с древнейшими фамилиями Германии и Франции. Сестра его бабушки по материнской линии, графиня Шарлотта Амалия Изабелла Вартенслебен (1759–1835), в 1788 году вышла замуж за русского дипломата графа Алексея Семеновича Мусина-Пушкина, бывшего посланником в Стокгольме и дослужившегося до чина действительного тайного советника. Поселившись в России, она звалась Елизаветой Федоровной, стала кавалерственной дамой и закончила свои дни в Москве 27 августа 1835 года. Так что Дантес оказался в родстве с фамилией, кровь которой текла в жилах Натальи Николаевны и у которой были общие предки с Пушкиным.

Блондин и приверженец белого королевского стяга, он, по одной из версий, явился в Россию в свите голландского посланника барона Якоба Борхарда ван Геккерена[106] де Беверваарда, возвращавшегося из отпуска в Петербург. Они познакомились якобы по пути в Россию в маленьком городке, где остановились в одной гостинице, и посланник взял Дантеса под свое покровительство. Его связи, а также рекомендательное письмо прусского принца Вильгельма должны были обеспечить Дантесу карьеру в России.

Все три участника будущей трагедии еще ничего не знают о том, что судьба сведет их. Пушкин в день прибытия в Россию Дантеса пишет жене о хорошей погоде, которую бы не сглазить…

Пройдет четыре с половиной месяца, и 26 января 1834 года, в пятницу, Пушкин запишет в дневнике: «Барон д’Антес и маркиз де Пина, два шуана, будут приняты в гвардию прямо офицерами. Гвардия ропщет». Таков был первый выпад Пушкина в адрес своего будущего противника, а пока новоявленного кандидата в кавалергарды. Нужно быть человеком той эпохи или основательно вжиться в нее, чтобы вполне оценить это как бы случайное замечание Пушкина. Дорога в гвардию открывалась далеко не каждому, тем более сразу с офицерским чином. Хотя бы кратковременное юнкерство являлось обязательной ступенью перед производством в офицеры даже для представителей самых знатных российских фамилий. Пушкин ошибся: в гвардию сразу зачислили только Дантеса, маркиз де Пине был определен в армию. Шуанами, как именует их поэт, называли роялистов, участников восстания 1783 года в Вандее в поддержку свергнутой монархии. Основу движения составляли крестьяне, действовавшие партизанскими методами и преимущественно ночью. Отсюда и происходит их прозвище[107]. Шуанами стали называть и тех, кто, оставшись верен свергнутому Карлу X Бурбону, объединился в 1832 году в Вандее вокруг невестки короля, герцогини Беррийской. Среди них был и воспитанник Сен-Сирской военной школы в Париже барон Жорж Шарль Дантес, сражавшийся во время Июльской революции 1830 года на площади Людовика XV против восставших. Ему, ровеснику Натальи Николаевны, было в ту пору 18 лет. Уже в России в память о тех событиях он носил на руке перстень с портретом Генриха V, внука свергнутого короля. Пушкин же, только что помолвленный с Натальей Гончаровой, в те июльские дни пребывал в радужном, еще ничем, кроме выпадов будущей тещи, не омраченном настроении.

О том, что барона Дантеса и маркиза де Пине принимают в гвардию, Пушкин услышал, скорее всего, накануне события, 25 января 1834 года, на балу в доме князя Василия Сергеевича Трубецкого, генерала от кавалерии, сенатора и члена Государственного совета. Этому балу, на котором присутствовал император, посвящена предыдущая запись в дневнике Пушкина: «В четверг бал у кн. Трубецкого, траур по каком-то князе (т. е. принце). Дамы в черном. Государь приехал неожиданно. Был на полчаса. Сказал жене: Est-ce a propos de bottes ou de boutons que votre man n’est pas venu derni?rement?[108] (Мундирные пуговицы. Старуха Бобринская извиняла меня тем, что у меня не были они нашиты)».

Сразу же за этими словами и следует запись о Дантесе. «Роптать» в первую очередь должны были кавалергарды. В доме Трубецкого они были всегда, так как два его сына, Александр и Сергей, состояли в Кавалергардском полку, причем второй был зачислен в него только в сентябре 1833 года по окончании Пажеского корпуса. Впоследствии они, особенно Александр, подружатся с Дантесом, но в тот день у них были все основания быть недовольными. Вяземский вспоминал позднее о тех днях: «Дантес приехал в Петербург в 1833 году и обратил на себя презрительное внимание Пушкина. Принятый в кавалергардский полк, он до появления приказа разъезжал на вечера в черном фраке и серых рейтузах с красной выпушкой, не желая на короткое время заменять изношенные штаны новыми». Это писалось Вяземским уже после гибели Пушкина, и постфактум отношение поэта к новоявленному гвардейцу было представлено как изначально презрительное. Однако никаких других свидетельств в том же роде не сохранилось. Сделанная Пушкиным запись о Дантесе не выражала к нему лично никакого отношения, отражая лишь неудовлетворенность порядком, по которому иностранец, в отличие от русских подданных, проходивших все необходимые ступени перед тем, как быть причисленными к самому привилегированному полку гвардии, мог быть тотчас принят в него. Пушкин конечно же не знал, что Дантес прибыл в Россию с рекомендательным письмом принца Вильгельма Прусского, будущего германского императора, родного брата императрицы Александры Федоровны, которая была шефом Кавалергардского полка. Императрица даже назначила ему, по его тогдашней бедности, выплату из «своей шкатулки». Запись Пушкина была сделана ровно за четыре года до того дня, когда была решена дуэль между ним и Дантесом.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.