Пророчества отшельника

Пророчества отшельника

Пилсудский ушел с государственной службы и из публичной политики в тот момент, когда в Польше разворачивался послевоенный экономический кризис. Аналогичные трудности пережили все государства, участвовавшие в Первой мировой войне, но раньше, чем Польша, вступившая в этап мирного развития только в конце 1920-го – начале 1921 года. Отложенный спрос, лимитируемый низкой покупательной способностью обедневшего за время войны населения, был удовлетворен достаточно быстро. Традиционные рынки сбыта польской сельскохозяйственной и промышленной продукции (Россия, Германия, Австро-Венгрия) стали практически недоступными, а внутренний рынок не отличался большой емкостью. Крестьянство, составлявшее 2/3 населения страны, в первую очередь думало о приобретении земли, а не инвентаря, машин и другой продукции тяжелой и легкой промышленности. Экономика нуждалась в серьезной реструктуризации, чтобы приспособиться к потребностям государства, составленного из земель, более ста лет развивавшихся независимо друг от друга. Казна была пуста, а нужно было помимо всего прочего погашать государственные долги и кредиты, полученные на ведение войны. Особенно острый кризис переживала финансовая система возрожденной Речи Посполитой. Правительство для удовлетворения текущих потребностей государства все чаще прибегало к услугам печатного станка, увеличивая в обороте количество ничем не обеспеченных бумажных денег. Так, только за первые пять дней октября 1923 года официальный биржевой курс вырос с 350 тысяч до полумиллиона польских марок за доллар, но реальная стоимость американской валюты достигала 1,4 миллиона марок. Розничные цены увеличивались за день на 10 – 20 процентов.

Больше всего, как это всегда бывает, от гиперинфляции страдали мелкие предприниматели, крестьяне, рабочие, государственные служащие. Они требовали от правительства решительной борьбы с кризисом, а оно к этому по объективным и субъективным причинам не было способно. Растущее на глазах недовольство населения своим положением заставляло оппозицию ужесточать критику правительства, а у радикальных элементов, особенно у коммунистов, действовавших в Польше в нелегальных условиях, вызывало надежды на скорое начало пролетарской революции. Одним словом, копившийся в обществе разрушительный потенциал явно превосходил по силе готовность к конструктивному взаимодействию с правительством. В результате росла вполне привычная для Восточной Европы пропасть между обществом и правительством.

Доминирующая роль сейма в утвердившейся в Польше политической системе, когда ему принадлежали функции не только законодательной, но опосредованно и исполнительной власти, предопределила возникновение крайне неблагоприятного для польского парламентаризма явления. Он стал восприниматься не как устойчивое направление в общественно-политическом развитии, а как не очень удачное заимствование, инородное тело, не сдавшее экзамена в польских условиях. Возникло общественное ожидание диктатуры как единственно возможного способа выведения страны из постоянного кризисного или полукризисного состояния, в котором она пребывала в 1923 – 1926 годах. Одни ждали пролетарской диктатуры, полезность которой для страны отстаивали коммунисты. Но они были в явном меньшинстве и не делали погоды. Вторые – правой диктатуры, задачу установления которой должны были взять на себя национальные демократы, или правоцентристской диктатуры так называемого польского большинства, совместного детища эндеков и партии Витоса.

В лагере национальной демократии как раз в 1923 году стало зарождаться праворадикальное течение сторонников сильной исполнительной власти, эталоном для которого служил итальянский фашизм. Лидером этого течения был Роман Дмовский, несомненно, наиболее авторитетный человек среди национальных демократов. Он раньше других пришел к выводу, что закрепленная в конституции 1921 года модель политического устройства для Польши не годится, не соответствует ее текущим условиям и потребностям. Поскольку его партийные коллеги так не считали, Дмовский, избранный в 1922 году в сейм, отказался войти в парламентскую фракцию национальных демократов, остался независимым депутатом. Но это течение, представленное в основном публицистами и партийными интеллектуалами, было слабым, не имело опоры в массовом движении и в ближайшее время не могло рассчитывать на реализацию своих достаточно туманных теоретических представлений. Но со временем оно могло набрать силу. А пока непрерывные дискуссии, организовывавшиеся ими в прессе, давали противникам национальных демократов повод для утверждения, что правые вот-вот попытаются установить в стране диктатуру. Поэтому многие антикризисные действия правительства Витоса преподносились оппозицией как шаги к диктатуре.

Наконец, немалая часть общества ожидала установления диктатуры Пилсудского. Непрерывная критика «отшельником из Сулеювека» партийного эгоизма и чрезмерного влияния на жизнь страны сейма, непоследовательного в своих действиях, неспособного создать прочное, устойчивое большинство, малодумающего об интересах всей страны, расколотого по партийному, классовому и национальному признакам, воспринималась именно как свидетельство его неверия в пригодность парламентаризма образца 1921 года к польским условиям. Пилсудский больше других подходил на роль диктатора. Он имел в своем распоряжении силу (бывшие легионеры и члены Польской военной организации), поддержку в офицерском корпусе и у влиятельных левых и частично центристских политиков. У него был серьезный опыт управления государством, общество не связывало с его пребыванием у власти экономических потрясений, ценило за победу над Красной армией и создание большой Польши, выходящей за этнографические пределы на исторические земли. Что уж совсем удивительно для восточноевропейского политика, бывший террорист не использовал своего пребывания у власти для личного обогащения и не позволял этого своему окружению. То есть Пилсудский обладал массой достоинств, позволяющих надеяться, что он не будет использовать диктатуру в приватных интересах, только ради того, чтобы удовлетворить свои властные амбиции. Правда, сам Пилсудский никогда прежде не признавался, что считает диктатуру панацеей для Польши.

Внешне его жизнь в Сулеювеке в первое время представлялась спокойной и размеренной, как и положено высокопоставленному пенсионеру, не обремененному заботами о хлебе насущном. Первый маршал просыпался в 10 часов утра, завтракал в постели (стакан крепкого горячего чая, булочка с маслом, иногда с медом) и читал «Курьер поранны»[196] и «Экспресс», после чего часто снова засыпал до полудня. Рядом с кроватью всегда должна была стоять тарелка с фруктами и леденцами. В 12 часов он съедал второй, более плотный завтрак. Проснувшись окончательно, шел в сад, проверял недавно посаженные фруктовые деревья, а также пчел – у него было несколько ульев. Любовался цветами, но за ними не ухаживал.

Ровно в три часа пополудни семья обедала. Кухарка Аделя и ординарцы были из его родных мест. Пилсудский гурманом не был, но ел только любимые кушанья. При этом он не любил фирменные виленские блюда – бигос (кислая капуста, тушенная с различными сортами мяса, ветчины и колбас) и литовские колдуны (пельмени), а также супы. Водки почти не пил, иногда рюмку хорошего венгерского вина. Обожал домашнее печенье и сладкие сухарики. Из напитков признавал только крепкий, горячий, очень сладкий чай, который целый день должен был быть под рукой.

За обедом он всегда демонстрировал хорошее настроение, поддерживал веселую беседу, рассказывая анекдоты или забавные случаи из истории, поощряя у дочерей интерес к этой науке, знание которой считал очень важным в жизни. После обеда общался с детьми или читал на веранде. Его домашняя библиотека насчитывала около тысячи томов. Его интересовали воспоминания, и он часто перечитывал письма Наполеона, кумира всей своей жизни.

Настоящая работа начиналась вечером и продолжалась до глубокой ночи. Писал сам или диктовал жене, а порой К. Свитальскому – так быстро, что они не всегда поспевали за ним записывать. В сулеювекский период жизни он создал много работ на исторические темы из далекого и недавнего прошлого Польши.

Его повседневной одеждой был военный китель без знаков различия (излюбленная для той эпохи одежда полководцев из бывших террористов) и всегда чересчур длинные брюки. Если предстояла встреча с важным гостем или иностранцем, облачался в маршальский мундир с аксельбантами и польскими наградами. Зарубежные награды надевал очень редко.

Осенью и зимой больше времени уделял шахматам, а также пасьянсам. Как и у каждого аматора этого увлекательного занятия, у него было несколько любимых, предназначенных главным образом для двух колод карт, что существенно удлиняет процесс и делает его более захватывающим. По крайней мере, в его арсенале были: «Могила Наполеона» (очень редко сходится), «Простыня», «Коса Венеры», «Косынка», «Пирамидка», «Уземблина» (по имени научившей его этому пасьянсу женщины по фамилии Узембло, у которой он скрывался до войны), «Смиглина» (этимология та же), «Часы» и т. д. Временами, если хотел, чтобы пасьянс сошелся, он жульничал.

Сам спортом не занимался, но любил смотреть соревнования, особенно футбольные матчи. Сохранились свидетельства того, как он горячо переживал не только за профессиональные команды Кракова, но и за любительские игры полковых команд.

Пилсудский активно занимался благотворительностью. Положенное ему почетное пожизненное содержание в размере около тысячи злотых (новых, твердых, после финансовой реформы 1924 года) в основном тратил на пожертвования Виленскому университету имени Стефана Батория, созданному его декретом в 1919 году и избравшему его своим почетным доктором, солдатским вдовам и сиротским приютам, военным инвалидам, школам и т. д.[197] На это же шли 300 долларов, ежемесячно получаемые им от Комитета национальной обороны из США. Уходя с государственной службы, маршал решил жить собственным литературным трудом и публичными лекциями. Эта деятельность приносила ему около 400 злотых в месяц, что соответствовало жалованью капитана. Летом 1923 года американская Полония организовала комитет имени Пилсудского, который стал высылать ему ежемесячно определенную сумму, предназначенную лишь на личные нужды. Адресат, однако, с таким условием не согласился, заявив, что в состоянии прокормить свою семью и что полученные деньги будет тратить на помощь убыточным издательствам и дорогостоящие разъезды.

Помогал Пилсудский нуждающимся и позже, уже будучи диктатором. Так, осенью 1928 года он потребовал от редакции «Экспресса поранного» 8 тысяч злотых в качестве гонорара за эксклюзивное интервью и передал их затем семье, переживавшей серьезные материальные трудности.

Выбранный им образ жизни требовал постоянных разъездов по стране, обычно на поезде, в том числе и вторым классом, в компании обычных обывателей. Бывало и так, что обратный билет в Варшаву ему покупали почитатели. Довольно часто он встречался со своими соратниками, причем его старые коллеги по ППС (кроме Валерия Славека) явно отошли на второй план. Встречи политического характера происходили или у него на вилле, или в Варшаве, на квартире у Свитальского. Кроме того, во время кратковременных наездов в столицу он останавливался или у Суйковских, у которых в свое время снимала квартиру Александра, или у генерала Яна Кшеменьского, которого знал со времен легиона. Много ездил по стране с лекциями и докладами.

С 1924 года его любимым местом летнего отдыха стали Друскеники (ныне Друскининкай), небольшое курортное местечко (даже в 1931 году там насчитывалось всего 2 098 жителей), расположенное тогда у самой литовской границы. В первый раз семья остановилась в доме без электричества, где на всех была одна керосиновая лампа. Здесь Пилсудский работал над «1920 годом», много гулял, встречался со знакомыми.

С переездом в свой дом появилась проблема охраны маршала и его семьи. Ни до, ни после 1926 года он терпеть не мог, чтобы рядом с ним находились телохранители. В Сулеювеке были отмечены случаи, когда в сад забирались какие-то неизвестные люди. Возникло подозрение, что это были что-то замышлявшие коммунисты. Свой вклад в нагнетание страха внесла и разведка, якобы установившая, что советские спецслужбы готовят покушение на Пилсудского. Начали на ночь запирать двери и ставни, а расквартированный в близлежащем Рембертове 7-й уланский полк организовал постоянную охрану виллы. Ответственность за ее безопасность была возложена на бывшего легионера, заместителя командира полка Казимежа Стамировского. Полк и Стамировский сыграют важную роль в осуществлении государственного переворота в 1926 году.

Рядом с Пилсудским в трудном для него 1923-м были люди еще достаточно молодые, энергичные, честолюбивые, познавшие вкус власти. В разное время они связали свою судьбу с комендантом, бригадиром, маршалом, всегда были его верными соратниками, вместе с ним достигли цели своей борьбы, добыли для Польши независимость. И вот теперь пришедшие на готовое политиканы игнорируют их вклад в борьбу за польское государство, предлагают отойти на второй план, унижают их вождя. Они видят, что польское политическое поле уже занято другими и для них на нем нет места. Полная неудача созданной некоторыми из них партии «Национально-государственная уния» на выборах 1922 года утвердила их в убеждении, что им никогда не удастся завоевать не то что доминирующей позиции в политической системе, но и просто закрепиться в ней. Оставалось только одна возможность – вернуть к власти своего вождя и править от его имени. Тем более что они прекрасно знали, что маршала интересуют только внешняя политика и армия. И для полного контроля за другими сферами государственной жизни ему потребуются они, верные и точные исполнители всех его планов. Существование подобных настроений в лагере пилсудчиков не было тайной для их противников, они внимательно отслеживали их действия, в каждом их шаге стремились увидеть второе дно – в какой степени они служат делу возвращения Пилсудского на политический олимп.

В начале октября 1923 года Владислав Барановский в разговоре с Пилсудским упомянул, что в обществе и армии появилась мысль об организации заговора против существующего правительства. Весьма показательна реакция маршала. Он замахал руками и заявил, что не одобряет и не позволяет этого делать, «если вы спросите о моем мнении и с ним считаетесь. Как политики можете поступать так, как считаете нужным. Но армии таких предложений не делайте, она должна остаться вне политики, даже вопреки своим желаниям и чувствам ко мне».

К числу попыток силового возвращения Пилсудского к власти можно, пожалуй, отнести события осени 1923 года, часто называемые по главному их месту действия краковскими. Непрерывно ухудшающееся экономическое состояние страны, разбушевавшаяся инфляция, нарастающие трудности повседневной жизни стали причиной мощного подъема забастовочной волны в промышленных центрах Польши. Особенно встревожила правительство забастовка железнодорожников в Кракове и окрестностях, парализовавшая основной в то время вид транспорта в важном регионе. Не будучи в состоянии удовлетворить требования бастующих, правительство 25 октября 1923 года решилось на крайнюю меру, введя на железных дорогах военное положение. С этого момента все железнодорожники 1883 – 1901 годов рождения считались призванными на действительную воинскую службу. Одновременно командующий Краковским военным округом ввел военно-полевые суды для лиц, подлежащих военному судопроизводству. Уклоняющиеся от призыва транспортники считались дезертирами.

Это решение правительства вызвало резкое противодействие партий оппозиции. ППС пригрозила объявлением всеобщей стачки своих профсоюзов, если правительство не отменит своего распоряжения. Аналогичную позицию заняли руководители Национальной рабочей партии (НРП) и коммунисты, также имевшие свои профсоюзные центры. В воздухе запахло серьезным социальным конфликтом, а коммунисты даже ожидали революции. Единственным средством избежать его был компромисс, но правительство, не желая показывать свою слабость, на него не пошло.

5 ноября всеобщую стачку членов своих профцентров объявили ППС и НРП, а в Кракове забастовали все предприятия и учреждения. Полиция получила приказ разогнать собиравшихся на улицах в районе Рабочего дома людей, в результате столкновений с обеих сторон появились первые раненые. На следующий день на помощь полиции были направлены воинские подразделения. Краков стал ареной уличных боев. Манифестанты не только оказывали сопротивление силам правопорядка, но и сумели разоружить ряд подразделений, и даже захватили броневик. При этом раздавались возгласы: «Да здравствует Пилсудский!», «Да здравствует народное правительство!», «Долой Витоса!» Некоторые районы города полностью контролировались участниками акций протеста. Общий итог столкновений в Кракове – 32 убитых и более 100 раненых с обеих сторон, жертвы были и в других городах. И правительству, и оппозиции стало ясно, что ситуация может выйти из-под контроля. Поэтому стороны наконец-то пошли на компромисс. Правительство отменило свои распоряжения последних дней и пообещало рассмотреть экономические требования забастовщиков, а ППС и ее профсоюзы прекратили всеобщую и железнодорожную забастовки.

В ходе краковских событий и правительство, и руководство ППС получали информацию, что большой интерес к событиям проявили пилсудчики, что в Краков прибыла большая группа вооруженных и проинструктированных людей, целью которых было дальнейшее обострение конфликта, занятие восставшими Кракова и организация марша на Варшаву. Трудно судить о степени достоверности этой информации, однако ряд биографов Пилсудского считают ее заслуживающей доверия. Они полагают, что это была уже вторая за год попытка людей из окружения отставного политика создать благоприятные условия для его возвращения во власть. Но если в декабре 1922 года это был экспромт, намерение, то в ноябре 1923 года, когда у пилсудчиков было некоторое время для подготовки, можно говорить о попытке практических действий. Причина неудач в обоих случаях была общая: нежелание социалистов взаимодействовать в кризисных ситуациях с пилсудчиками и предпочтение политическим методам разрешения конфликтных ситуаций[198].

Несомненно одно – Пилсудский хотел вернуться к активной деятельности, предпочтительно в армии. Но при этом он желал всей полноты военной власти и независимости от непредсказуемых изменений на политической сцене. Это стало очевидным на рубеже 1923 – 1924 годов. Пока у власти было правоцентристское правительство Витоса, о каком-либо возвращении в армию не могло быть и речи. И не только потому, что проект генерала Шептицкого об организации высших военных властей абсолютно противоречил представлениям Пилсудского по этому вопросу. В речи в Малиновом зале «Бристоля» он прямо сказал, что служить национальным демократам не намерен. Но в декабре 1923 года ситуация изменилась. Правительство, после раскола в парламентском клубе партии Витоса, подало в отставку. Проект Шептицкого перестал быть актуальным.

Первоначально миссия создания правительства была поручена лидеру левой крестьянской партии Станиславу Тугутту. Он предложил Пилсудскому пост военного министра и получил согласие последнего, но на определенных условиях: восстановить действие январского 1921 года декрета об организации высших военных властей. Как записал в своем дневнике Свитальский: «Комендант все время подчеркивал, что в ходе этого кризиса нужно избавить от партийной игры портфели министра военных дел и министра иностранных дел. Это должна быть первая фаза ограничения парламента до надлежащих границ»[199]. Однако Тугутт не сумел сформировать кабинет.

Так как парламентское большинство создать не удалось, Польша вновь была обречена на внепарламентское правительство. О роспуске сейма и назначении новых выборов большинство партий не хотели слышать. Новый кабинет возглавил известный экономист, общественный и политический деятель Владислав Грабский, долгое время связанный, как и его брат Станислав, с национальной демократией, но постепенно отошедший от нее. Это правительство оказалось весьма устойчивым, просуществовав почти два года, то есть дольше всех кабинетов парламентского этапа в истории межвоенной Польши. Грабский предложил сейму радикальную программу выхода из кризиса и получил поддержку правых и центристских партий. Важнейшими его достижениями, несомненно, были преодоление финансового кризиса, введение стабильной национальной валюты – польского злотого, обеспеченного золотовалютными резервами, – создание независимого от правительства эмиссионного Польского банка, успехи в стабилизации экономики.

Военное министерство в правительстве Грабского возглавил Казимеж Соснковский. Он связал свое назначение на этот пост с согласием премьера на возвращение Пилсудского в армию. Но условия Пилсудского по-прежнему противоречили конституции, поэтому президент Войцеховский не согласился с назначением маршала начальником Генерального штаба. 9 января 1924 года «отшельник из Сулеювека» дал интервью, в котором изложил условия, на которых он готов вернуться в вооруженные силы: аполитичность армии, неучастие правительства в решении ее кадровых вопросов, возобновление действия декрета об организации высших военных властей от 7 января 1921 года, поручение ему постов председателя Узкого военного совета и начальника Генерального штаба. Поскольку Соснковский на последнее условие не согласился (против был и президент Войцеховский), то маршал отказался от его предложения. Скорее всего, прав А. Гарлицкий, считающий, что Пилсудский избрал тактику игры на повышение ставок. Как только правительственная сторона соглашалась на его требования, он тут же выдвигал новые, заводя переговоры в тупик. Как заметил в связи с этим Свитальский: «Комендант идет на углубление кризиса, желая освободить Польшу от сволочи и дать возможность работать сильным личностям. Иначе все и дальше будет гнить»[200]. Одновременно его окружение развернуло шумную кампанию, убеждая общество, что армия без Пилсудского успешно развиваться не может.

8 феврале общество было взбудоражено известием, что II отдел Генштаба якобы вел слежку за маршалом.

Соснковский подготовил новый проект закона об организации военных властей, попытавшись максимально совместить в нем конституционные возможности и постулаты маршала, но Пилсудский его отверг как непригодный. В феврале 1924 года Соснковский, воспользовавшись формальным предлогом, подал в отставку. Он, видимо, так и не понял стратегической цели и тактики маршала, а также того, что ему на этом важном посту нужен был доверенный человек, который согласовывал бы с ним все свои решения по интересующим «отшельника из Сулеювека» вопросам. Нужно сказать, что он достиг этой цели. Соснковский действительно заложил традицию согласования проектов закона о высших военных властях с пенсионером, не занимавшим никаких государственных постов. То есть практически официально признал право Пилсудского решать вопрос, относящийся к прерогативам правительства.

По следам Соснковского последовал и Владислав Сикорский, сменивший его на посту военного министра. Он разработал новый проект, правда, существенно отличавшийся от того варианта, на котором настаивал Пилсудский. Проект предусматривал, что наряду с ответственным перед сеймом военным министром и его исполнительными органами (Генштаб, руководитель администрации армии, Генеральный военный контроль) будут существовать Военный совет, наделенный совещательными функциями, и генеральный инспектор войск. Председателем Военного совета должен был стать военный министр, а генеральным инспектором – генерал, предусмотренный на должность главнокомандующего во время войны. Его должен был назначать президент по представлению министра с контрассигнацией премьера. Генеральный инспектор войск, подчиняющийся министру и являющийся постоянным заместителем председателя Военного совета и вторым заместителем председателя Совета обороны государства, отвечал бы за работу Генерального штаба, связанную с подготовкой к войне и т. д.

Ознакомившийся с новым проектом Пилсудский направил Сикорскому составленное в чрезвычайно неприличных выражениях письмо. Он заявил, что не согласен с самим принципом, положенным в основу проекта, что «в этом семейном треугольнике офицеров – министра, начальника штаба и, пускай уж, инспектора или председателя Узкого совета – у начальника штаба роль потаскушки, которая отдается двоим одновременно, чтобы получать выгоды от такой проституточной жизни с обеих сторон»[201]. Как уже упоминалось, после ухода Пилсудского из публичной политики он в политических выступлениях начал прибегать к похабному, солдафонскому языку, показывая, как низко он оценивает людей, что-то значащих в политической и государственной жизни страны.

Как отмечает В. Енджеевич, друзья пытались уговорить его не использовать бранных слов в политических выступлениях, потому что это создавало ненужные дополнительные трудности в их переговорах с оппозицией, мешало достижению нужных соглашений. Но он ничего не хотел менять в своем поведении, а со временем эта его привычка даже усугублялась.

Показательно в этом отношении совещание с участием премьера Грабского, маршала сейма Ратая, военного министра Сикорского и министра по делам образования и культов Тугутта 11 декабря 1924 года, посвященное обсуждению проекта закона о высших военных властях. Инициатором его проведения был премьер. Договориться с Пилсудским о встрече было поручено Тугутту. По свидетельству последнего, он специально просил маршала провести встречу в спокойном, деловом тоне и получил заверение: «Буду гладкий, как атлас». Совещанию должен был предшествовать совместный завтрак.

Пилсудский, несмотря на обещание, завтрак проигнорировал, но на совещание прибыл. Ратай так описал случившееся далее: «С проектом закона в руках Пилсудский стал анализировать его положения, предварив это не обещающим ничего хорошего вступлением: проект или фиктивный, или я должен думать, что генеральный инспектор – осел, военный министр – негодяй, а начальник штаба – вошь за воротом генерального инспектора. Проект закона – нонсенс, это – комическое, то – просто смешное, это – ерунда, то – идиотизм. Не найдется уважающего себя офицера, который был бы на основании этого закона генеральным инспектором или министром военных дел; начальника штаба, вошь, засунутую за ворот генеральному инспектору, последний должен отхлестать по морде, поддать под зад и т. д. и т. п. Все выступление путаное, хаотичное, хотя и не лишенное дельных замечаний по существу, было набором хамских, брутальных и мелочных нападок на Сикорского. Тот пытался объяснить, что многие положения закона продиктованы конституцией, старался разрядить ситуацию, был крайне любезным, но на Пилсудского объяснения министра не произвели ни малейшего впечатления. Его ответ был еще более грубым и кончился неприличным, грязным предложением в адрес правительства как автора проекта»[202].

Самые нетерпеливые пилсудчики ждали от своего героя решительных действий; другие пытались решить вопрос его возвращения в армию путем переговоров с членами правительства и влиятельными политиками. Однако Пилсудский раз за разом разрушал их комбинации и успокаивал их тем, что он сам решит эту проблему, а они должны оставаться на своих постах, ждать и верить в неизбежный успех.

В период пребывания в Сулеювеке Пилсудский много писал на традиционные для себя темы: восстание 1863 года, мировая война, первые дни независимости. Наиболее известным из созданных в эти годы трудов является «1920 год. По поводу работы М. Тухачевского „Поход за Вислу“», увидевший свет в 1924 году. Фактически он посвящен только Варшавскому сражению. В нем маршал сделал немало нелицеприятных замечаний в адрес генералов Шептицкого, Розвадовского и даже Сикорского; что же касается его собственных действий, то они представлены как практически безупречные. Это было вполне ожидаемо, если принять во внимание склонность Пилсудского к преувеличению собственной значимости и умению даже неудачи представлять в выгодном для себя свете.

Большое внимание Пилсудский уделял консолидации легионеров, поддержанию в них убежденности в том, что именно они своей героической борьбой открыли польскому народу путь к свободе. Он участвовал в их ежегодных многотысячных съездах, каждый раз проводившихся в других городах, выступал с публичными лекциями, посещал различного рода торжественные мероприятия, так или иначе связанные с его именем. Широко были отмечены его именины в 1924 году. Накануне профессора варшавских вузов дали в его честь банкет в гостинице «Бристоль», а в филармонии Союз обществ легионеров организовал торжественный концерт. Прибывшему на него Пилсудскому была устроена горячая овация. В день именин Сулеювек посетили тысячи людей, особенно много было молодежи. В 1925 году в этот день Сулеювек посетили многие генералы, в том числе Люциан Желиговский, Густав Орлич-Дрешер, Фелициан Славой-Складковский, Якуб Кшеменьский, Даниэль Конажевский. В Варшаве состоялся прием, в театрах шли торжественные спектакли, которые Пилсудский посетил к великой радости публики. Его сторонники на различных массовых мероприятиях добивались принятия резолюций с требованием возвращения маршала на государственную службу. Город за городом присваивали ему звание почетного гражданина.

Трибуну IV съезда легионеров в Варшаве в 1925 году маршал использовал для начала кампании против Сикорского, который также был не прочь стать центром притяжения для легионеров. Для своего выступления Пилсудский использовал сюжет сказки о Золушке. Золушкой в его интерпретации был легион, а злыми мачехой и сестрами – Австро-Венгрия и военный департамент Главного национального комитета, возглавлявшийся Сикорским. Но самая большая неожиданность ждала слушателей в конце его выступления, когда он обвинил историческое бюро Генерального штаба в сознательной фальсификации и уничтожении документов. К тому же спустя три дня после съезда он опубликовал свое февральское 1924 года письмо Сикорскому по поводу его проекта закона о высших военных властях.

Скандал стал предметом обсуждения в прессе и в обществе, была создана специальная комиссия историков для изучения состояния дел в архиве Генерального штаба. Обвинения конечно же не подтвердились, но это мало волновало Пилсудского. Была брошена тень на текущее руководство армии. Сикорский, не желая способствовать усилению влияния Пилсудского на армию, запретил в 1925 году офицерам, находившимся на действительной военной службе, участвовать в мероприятиях, организуемых ветеранскими обществами. Но это не могло существенно сказаться на имидже Пилсудского, который со страниц центральных и региональных газет – в то время главного, а в Польше единственного широкодоступного средства массовой информации – регулярно напоминал о себе и своих заслугах, акцентировал фундаментальную роль для судьбы государства морали, духовности и патриотизма, носителями которых были он сам и его легионеры.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.