Очевидные истины

Очевидные истины

Талант, профессия, мастерство и призвание. Какая между ними разница и взаимосвязь?..

Талант, по-моему, не может быть, например, неумен, но мастерство без таланта возможно. Любая профессия, по моему убеждению, это призвание. Актерская — в особенности. Ибо нигде так явно не бросается в глаза несоответствие человека и выбранной им профессии, как в искусстве. Не надо бояться, что не успеешь сыграть какую-то роль, но надо бояться того, что рано или поздно тебе скажут: «А король-то голый».

Овладев в школе актерским мастерством, ты еще не мастер, как это ни парадоксально. Чем должен обладать начинающий актер? Воображением, чуткостью, эмоциональной заразительностью, спокойствием, мышечной свободой, умением хорошо говорить, слушать, изящно двигаться. Но это азбука, это ремесло актера. Овладев этими азами, актер становится, в лучшем случае, ремесленником и никогда не поднимается до открытий.

Когда мы говорим о современном актере, мы имеем в виду прежде всего его индивидуальность. Но мы забыли значение этого слова. Индивидуальность — это то, чем человек отличается от других людей. Индивидуальность — это значит видеть иначе. И чем ярче и глубже эти черты, тем больше мы ценим это в талантливом человеке, ибо талант — это сочетание легкости с индивидуальным видением мира. Об этом мы хорошо помним, оценивая труд живописца и литератора. А от актера мы требуем, чтобы он обязательно походил на нашего соседа дядю Мишу, или Марью Матвеевну, или на нас с вами.

Полное отсутствие индивидуальности — что может быть ужаснее для актера? А ведь в театрах полно актеров, у которых голос как у Тарасовой или Смоктуновского, например; внешность чем-то напоминает Брижит Бардо; жесты взяты у известной роли Качалова; пластика — у западных кинообразцов.

Конечно, оригинальность поначалу отпугивает. Люди подозрительно относятся к непривычному и к новому, идет долгое привыкание. Поначалу талант узнает и открывает только талант. (Прислушивайтесь к талантливым критикам!) Лишь понемногу круг почитателей таланта расширяется. Чем ярче индивидуальность, тем больше понадобится времени, чтобы наступил момент, когда у актера появится своя публика. Работать нужно упорно и долго. Без поддержки своего зрителя. Для этого требуется вера, бесконечное терпение, умение сносить разочарования. Бывают полосы вынужденного безделья, простоя, и в это время нужно особенно много работать. Успехи редки и преходящи. К тому же завоеванное положение очень непрочно. Ведь может оказаться, что при всей неповторимой индивидуальности сказать человеку абсолютно нечего. Его время уходит. Вкусы публики переменчивы. Актеров быстро забывают. Поэтому прощайте капризы актерам, которые сегодня на гребне славы — пусть! Ведь это так недолго. И так ненадежно.

* * *

На первых курсах театральной школы лучше совершенствовать, шлифовать свои природные данные. Не стараться сразу играть то, что, может быть, и никогда не придется играть в своей жизни, то есть не работать на первых порах на «сопротивление материала». На первых курсах лучше развивать собственные, природные способности: заниматься произношением, голосом, жестом, пластикой. Совершенствоваться через усердную работу. Не останавливаясь. Не давая себе передышки. Потому что такие паузы в работе зачеркивают уже начатое, и потом каждый раз надо начинать сначала.

Я это знаю по себе и по другим актерам. Я помню, как трудно было стать перед камерой Смоктуновскому в «Степени риска», после двухлетнего перерыва.

И не спешить. Не суетиться: «а вдруг не успеешь…» Даже трава прорастает через асфальт, а уж талант, если он в тебе есть… Все равно прорвется. Того же Смоктуновского мы узнали, когда ему было за тридцать.

Что такое талант? И как он проявляет себя? Как узнать, есть он в тебе или нет?

Талант невозможно приобрести, хотя он может проявиться у человека и очень поздно. Талант — это предрасположение к какому-то занятию.

Материал и сырье актера — это не только его жизнь и чувства, это еще жизнь и чувства других.

Хорошие актеры, я заметила, почти всегда «ведуны», то есть, зная человеческий характер, они могут предугадать поступки людей. Как палеонтолог по одной найденной кости может восстановить весь скелет, так и актер по одной черте характера может воссоздать целый образ.

Помимо изучения своей профессии и изучения характеров людей, нужно учиться у других искусств. Чаще ходить в театры, кино, слушать хорошую музыку, читать прекрасные книги, посещать выставки. Эти истины известны. Но я не могу удержаться, чтобы не повторить их. Потому что это формирует вкус и вырабатывает чувство отбора. Хороший чужой результат в искусстве всегда подхлестывает к работе, хочется и самому сделать что-нибудь хорошее; плохой результат учит, как не надо делать. Правда, чужой результат — это пока все окна и форточки в чужой мир; но самому заставить людей смотреть на мир через свою форточку — это уже свойство таланта, а умение быть в этом убедительным — это мастерство, а невозможность ничем другим заниматься — это уже призвание.

Вы никогда не задумывались, почему так много людей мечтают играть на сцене и особенно — в кино? Почему так много драматических актеров? Почему девочки и мальчики мечтают быть актерами, а не скрипачами, не пианистами, например, если их влечет исполнительская профессия?

Ответ напрашивается сам собой: кажется, что играть на сцене или в кино очень просто. А чем лучше актер, тем легче кажется его работа со стороны.

Как-то в кино я видела хронику боя быков. Знаменитый тореадор очень легко, почти не двигаясь, а только шутя поводя плащом, убивал быка. Казалось, выйди на арену и ты сможешь сделать то же самое.

Как часто мы слышим: «И я бы так сделал» или «Я бы тоже так написал…» Попробуй! Места хватит всем!

И кажется, что нет ничего легче актерской профессии…

Пианист, чтобы держать себя в форме, каждый день по нескольку часов должен сидеть за роялем. А есть актеры, которые обходятся даже без ежедневной пятиминутной гимнастики и при этом хорошо играют.

Зачем заниматься движением, предположим, если следующая роль потребует полной статики. Голосом? Но я знаю много прекрасных актеров с плохой дикцией и тусклым голосом, и именно это невнятное бормотание делает их вроде бы неповторимыми.

И потом… Ремесла в профессии добиться не так уж трудно. Занятно наблюдать за актером, который играет на «голой технике». Но мне интереснее не как играет, а чем живет…

Человеческая сущность и актерская (сценическая) неразрывно связаны. Сцена проявляет все твои душевные качества. Так как же жить? Бросаться во все перипетии или сосредоточиться в домашнем одиночестве? Читать? Смотреть фильмы, слушать музыку? Но это результат чуждого творчества, к собственно актерскому искусству он никакого отношения не имеет. Человеку нельзя уговорить себя быть лучше или стать другим. Единственно, чему можно научиться, — быть естественным в проявлении своих чувств. Для того чтобы быть хорошим актером, недостаточно каждый вечер выходить на сцену в чужом костюме и не своим голосом говорить чужие слова. Недостаточно заражать своим весельем, волновать своими страданиями — ведь это умеет делать любой человек, рассказывая о своих горестях.

Нужно уметь творить.

Вы скажете, что во всех творческих профессиях люди творят. Но во всех искусствах творец отделен от материала, из которого он творит. Для того чтобы получилась скульптура, скульптор, творец, сначала создает в уме образ, затем ищет материал, из которого будет создан этот образ, и от этого материала, по прекрасному выражению Родена, отсекает все лишнее, оставляя только то, что увидел первоначально в своем воображении.

Как известно, великое счастье актера (а может быть, трагедия, смотря как к этому относиться) состоит в том, что актер одновременно творец и материал, скульптор и глина, исполнитель и инструмент.

Инструмент актера — его душа, тело, голос, мимика. Но если он хочет играть не на балалайке в три струны, а на скрипке Страдивари, предположим, — нужно шлифовать свое тело, свои движения, мимику лица, выразительность голоса, добиваться совершенного владения каждым мускулом. А душа? Инструмент сам по себе еще не делает играющего на нем мастером, художником. Скрипка Страдивари может попасть в руки Иегуди Менухину — и это будет гениально. А может — ремесленнику без души, слуха, чувства стиля и вкуса, и, Боже мой, что он с ней сделает!

Но, допустим, актер великолепен и как инструмент, и как исполнитель. Однако и это еще не все. Прекрасный рояль может быть расстроен, и тогда даже Рихтер не сумеет извлечь из него чистый звук. Значит, актеру необходима еще и способность мгновенно настраивать себя, включаться в рабочее состояние, входить в атмосферу спектакля, сцены, в жизнь образа. А для всего этого нужна воля, активная творческая воля, опыт и работа.

Но как работать?

Я знаю актеров, очень много работающих над ролью и пьесой. Они долго говорят на репетициях в застольный период и ищут смысл между строк, забывая о первом плане текста. Они любят комментировать автора, открывая у него намерения, о которых автор, возможно, и не думал. (Признаюсь, что к таким актерам принадлежу и я. Единственно, я не люблю говорить о роли много, когда над ней работаю, этот процесс идет подсознательно и в слова не облекается.) Такие актеры играют так же, как говорят, с тысячью тонкостей и оттенков, которых публика не замечает, даже не подозревает, что они есть. Это немного похоже на историю того музыканта, который так хорошо играл, что мог извлекать звуки даже из палки, которую он держал в руках. Но, к несчастью, только он и слышал свою игру.

Другие актеры совсем не работают. Учат текст только на репетициях или на съемочной площадке, полагаясь только на собственную органику и индивидуальность. Иногда это проходит в современных ролях, но в классике такие актеры вряд ли сделают что-нибудь новое и интересное. Чтобы дать свою трактовку классической роли, мало знать всех исполнителей этой роли, мало изучить исторический материал, а для этого нужно действительно много времени потратить на книги (прошло время тех легенд, когда «темные» актеры блестяще играли классические роли. И было ли это время? Я в это слабо верю). Помимо знания, опыта, совершенного владения мастерством нужно еще уловить верную ноту, почувствовать, как эта роль может прозвучать в сегодняшнем дне, нужно соотнести себя со временем, в котором живешь. Соединить «связь времен».

Актер не может работать один. Сейчас много режиссеров постановщиков, которые занимаются общими вопросами, и почти не стало режиссеров-педагогов. У певцов и танцоров до конца жизни есть учителя и репетиторы. Счастье, если режиссер-постановщик еще и педагог, которому веришь, который не требует сразу результат, а вместе с актером выстраивает непрерывное существование образа на сцене, когда нет логических разрывов в роли из-за ритма, режиссерской идеи, светового эффекта, монтажных ножниц (которые иногда существуют сами по себе, вне зависимости от происходящего на сцене). Когда актеру оставляют чисто функциональную роль, зритель видит только режиссерские намерения и с сожалением говорит о неподготовленности актеров к постановочному решению. В таких случаях проигрывают и актер и режиссер.

Я не открою истины, если скажу, что театр — искусство коллективное. Но по истории развития театрального искусства можно заметить одну особенность: когда общественному развитию нужен коллектив, братство, объединение — наблюдается расцвет театра; когда высвобождается индивидуальность, личность — развивается творчество индивидуальное: литература, музыка, живопись.

Русский театр всегда славился прочным коллективом, спаянной единой школой, единым руководителем, единой идеей и направлением. Примеров много: ансамбль Большого театра, Таганка, театры Мейерхольда, Вахтангова, Товстоногова и т. д. На Западе — только отдельные примеры: в Германии были Мейнингенцы, сейчас театр Питера Брука, театр Штайна, театр Стреллера — в Италии.

Сегодня, когда в обществе идут процессы расколлективизации — разрушаются театры, которые раньше держались на ансамблевой идее, в нашей жизни появился особый интерес к индивидууму — отсюда пристальное внимание к актеру-личности.

Ансамблевые спектакли делались долго. По году и больше. Любимов, например, репетировал «Гамлета» около двух лет. Без денежной помощи государства это невозможно. Такой театр — дорогое удовольствие. Сейчас, когда наши театры перешли на самоокупаемость, — пойдут спектакли «малых форм».

* * *

— Что для вас предпочтительнее; форма или содержание?

— У Николая Заболоцкого есть прекрасные строчки:

…что есть красота

И почему ее обожествляют люди?

Сосуд она, в котором пустота,

Или огонь, мерцающий в сосуде?

По-моему, красота — это и форма, и содержание. Но прежде всего форма. У Брехта: «Блюди форму, содержание подтянется». Это шутка, но это так. Потому что в произведении искусства содержание — это сам художник, его талант. Главное — найти нужную форму для самовыражения, которое и есть содержание. И чем именно крупнее талант, тем у него основательнее содержание, его базис, суть, фундамент.

Форма всегда содержательна. Правда, содержание иногда бывает формально.

А впрочем, это все теории. Кто-то из мудрых сказал: «Впустите в свою душу систему, и она убьет там и красоту, и гармонию; и форму, и содержание».

* * *

Простота — не цель искусства. К простоте в искусстве приходят не сразу, через сложное восприятие реального смысла вещей, и приходят помимо своего желания.

Но что такое в искусстве — просто и сложно? Ведь просто — не примитивно. Простая форма и сложное содержание? Или ясное, простое содержание, облеченное в сложную форму? Что предпочтительнее? Казалось бы, именно первое!

Прочитала я «Повесть о Сонечке» Цветаевой, где вроде бы простое содержание и сложная форма изложения. Однако ведь в этой форме изложения и есть содержание. Как прекрасно многосложно Цветаева выражает свои чувства и мысли! Какое наслаждение окунуться в эту сложную форму.

На каком же разрыве цивилизации мы растеряли все эти прекрасные слова, которыми можно было бы выразить, предположим, сегодняшнее мое состояние.

Моя приятельница мне звонит, спрашивает: «Как дела?» Я ей отвечаю: «Так себе», или еще более ужасно односложно: «Нормально». (Словечко вдруг проявилось в последнее время в лексиконе моих знакомых, и им прикрывают или открывают любое состояние души.) И моя приятельница меня отлично понимает: за этим «нормально» мне, предположим, плохо, у меня болит голова, и все тело разбито от перепада давления, и я ничего не могу делать. Или, наоборот, — за этим «нормально», сказанным другим тоном, чуть-чуть растянутым «а» («нормааально»), она понимает, что не так уж все и плохо, и что в театре — как всегда — привычно, без эксцессов, и дома — мир, и чувствую себя «нормально», то есть не так уж и хорошо, но и не очень плохо. Почему мы так односложно общаемся? А если не с близкими друзьями, то, помимо «нормально», какими-то готовыми блоками, как кассетами для магнитофона. Мне блок о мистике, летающих тарелках, ауре, биоэнергии, я в ответ — готовый блок-рассказ, как я ездила к знаменитой ясновидящей Ванге в Болгарию. А если и мелькнет какая-то новая мысль в таких беседах — то ее не развиваешь, даже и не высказываешь вслух, а глушишь в себе, и она уходит куда-то в подсознание, во всяком случае если и возвращается, то неожиданно, ассоциативно. Но потом я подумала, что растеряли мы слова не на разрыве цивилизации: если такой разрыв и был, то там мы потеряли более ценное — культуру человеческих отношений.

Процесс шел постепенно, я думаю. Уже в драматургии Чехова слово не выражает чувство, как у Толстого, например, или у Островского. Словами у Чехова прикрываются. Есть огромные монологи, но они очень редко «открывают душу», как монолог Раневской о грехах, например. Монологи у Чехова — это, с одной стороны, мне кажется, дань многословному времени, традиции, а с другой — ведь самые скрытные люди — люди болтливые, разговорчивые. Но рядом с этими огромными монологами реплика Чебутыкина: «Тарара бумбия — сижу на тумбе я» — раскрывает нам человека полнее, чем многословье. А знаменитое «та-та-та» Вершинина и Маши? Тут уж скрытое, бессловесное, телепатическое общение доведено вообще до простого звука.

Суть человеческую мы научились определять без слов.

* * *

Недавно по радио я услышала спектакль МХАТа «Вишневый сад», записанный в 1949 году. Обычно я не люблю слушать «театр у микрофона» и почти всегда в таких случаях выключаю радио. А тут два с половиной часа напряженно слушала пьесу, которую знаю наизусть… Помимо любви к слову, к слову — как орудию мысли, я, пожалуй, впервые здесь почувствовала глубокое уважение к своей профессии и от этого, как следствие, огромное человеческое достоинство.

Я так же, как и вы, читаю и слышу со всех сторон нарекания на современных актеров. Что, мол, раньше были крупные актерские имена, что на спектакль с участием такого актера шли как на праздник, как на встречу с любимым человеком, с мудрым учителем и что, мол, где теперь такие актеры?

Два последних десятилетия на театре был абсолютный диктат режиссера… Актеру отводилась чисто исполнительская роль. И на этом уровне «чего изволите?» мы растеряли свое профессиональное достоинство. Мы научились приспосабливаться к обстоятельствам: к режиссерской диктатуре, к чужой воле, к чужой идее, к суетности нашего времени… Я говорю здесь только о профессиональной зависимости и опускаю зависимость вообще человека от общества и системы.

Я не хочу сейчас говорить о всех цеховых обидах и искать оправданий — почему, мол, наш брат, актер, так «измельчал»… Видимо, актер как абсолютное зеркало лишь отразил на какой-то период существующую действительность. Но я рада, что наше время потребовало рождения крупного актера, «властителя дум», актера-философа, отвечающего своей игрой на проблемы сегодняшнего дня. Как бывший экономист могу сказать так: спрос определяет предложение. Но каким бы умным и начитанным ни был актер, он не выполнит своей задачи, если не будет подходить к ней с той же огромной ответственностью, с тем же святым чувством преклонения перед своей профессией, перед своей миссией, с каким подходили к работе старые мастера. Этому нужно у них поучиться, порой мы слишком самоуверенны без достаточных на то оснований.

И я не боюсь впасть в назидательство, потому что оно обращено и ко мне самой, сказав словами одного бога из «Доброго человека из Сезуана»: «Не теряйте достоинства, дорогие мои, не теряйте достоинства…»

Данный текст является ознакомительным фрагментом.