«Много писали, что Югославия распадется, когда я уйду»

«Много писали, что Югославия распадется, когда я уйду»

Еще в 1962 году Тито заявил: «Мы решили национальный вопрос!» Югославия была самой многонациональной страной Европы — в ней проживало более двадцати народов и народностей — и всем им предоставлялись равные права. В Югославии появилось немало людей, которые считали себя именно «югославами». Власти поддерживали подобное «самоопределение», и сам Тито несколько раз заявлял, что ощущает и считает себя югославом. Жители Югославии любили тогда говорить, что у них в стране шесть республик — тут они загибали пальцы, — а все вместе они — как один кулак.

Но уже тогда в стране шли процессы, которые подтачивали это единство.

Словения и Хорватия оставались наиболее развитыми республиками. Близость к Западу, наличие морского побережья, на котором отдыхали миллионы иностранных туристов, развитие инфраструктуры давали солидные валютные доходы, большая часть из которых уходила в «общий котел» Югославии, что вызывало недовольство в этих республиках.

Югославское руководство еще с 1940-х годов взяло курс на выравнивание экономического и социального уровня развития всех регионов страны. К середине 1960-х годов объем промышленного производства по сравнению с довоенным 1940 годом в Черногории вырос в 21 раз, в Македонии — в 8,4 раза, а в Косове — в 5,6 раза. Но Словению и Хорватию они догнать не могли. Сильно отставали Сербия и Босния и Герцеговина[692].

Экономические реформы 1960-х годов еще больше усиливали процесс неравномерного развития республик. Большинство инвестиций направлялось туда, где они приносили быструю и более эффективную отдачу — в Словению и Хорватию, в то время как убыточные предприятия в Черногории, Македонии и Косове закрывались. Появились и внутренние «гастарбайтеры»: косовские албанцы и македонцы ехали на работу на север страны. Со временем различия в уровне жизни и оплаты труда увеличивались — к 1989 году в Словении средняя зарплата составляла 154 процента по отношению к среднему уровню по стране, в Хорватии — 101 процент, а в Косове всего лишь около 60 процентов[693].

Словенцы и хорваты говорили, что кормят всю страну, — зарабатывают больше всех, а получают из союзного бюджета лишь жалкие крохи, и их деньги оседают в сербских банках. В самой Хорватии росла эмиграция на Запад, что и породило хорватскую поговорку: «Деньги из Хорватии идут в низовья Савы, а люди из Хорватии — в верховья Савы». Сава — приток Дуная, и на месте слияния этих рек стоит Белград.

Еще в 1850 году сербские и хорватские филологи пришли к соглашению: сербы и хорваты говорят на одном языке, но на разных диалектах и пользуются для письма как кириллицей, так и латиницей. В декабре 1954 года сербские и хорватские лингвисты, писатели и общественные деятели подписали второе соглашение о единстве языка. В нем говорилось, что сербы, хорваты и черногорцы говорят на одном языке и что в нем равноправными признаются два диалекта — экавский и иекавский (если серб из Белграда произносил слово «молоко» как «млеко», то черногорец — как «млиеко»; хорваты произносят его также, как и черногорцы, но пишут латиницей).

По Конституции СФРЮ 1963 года единство языка было закреплено. Теперь он назывался «сербскохорватским/хорватскосербским». Но 17 марта 1967 года известный загребский литературно-политический журнал «Глобус» напечатал декларацию нескольких хорватских литературных кружков (самым влиятельным из них был «Матица Хрватска»), которая требовала признания хорватского языка самостоятельным. Декларацию подписали 13 хорватских писателей, среди них и Мирослав Крлежа — член ЦК СКЮ и друг Тито.

В ответ на это 42 сербских писателя опубликовали свое заявление. Они предложили признать сербский и хорватский языки самостоятельными, а сербских детей в Хорватии — в этой республике проживало более семисот тысяч сербов — учить только на сербском языке и на кириллице.

Эти события произошли после того, как на очередном Пленуме ЦК СКЮ Тито заявил, что у писателей слишком много свободы. «Мы пожимали плечами и думали, что никому не повредит, если всем позволим говорить и писать все, что они хотят, — сказал тогда Тито. — Но мы зашли слишком далеко. Мы, конечно, никому не будем вправлять мозги и указывать, что ему говорить, но и никому не позволим выступать или писать что-то против нашего общественного строя. Мы не позволим распространять идеи раздора, национальной нетерпимости и шовинизма… Коммунисты обязаны пресекать подобные действия…»[694] И вот теперь склока, устроенная писателями, касалась самой опасной в Югославии темы — национальной.

Тито был возмущен. Он нанес удары по обеим группам сразу. Сербским писателям сделали строгий выговор, а с хорватами обошлись еще круче. По непосредственному указанию Тито Мирослава Крлежу исключили из ЦК СКЮ. Его не спасла даже дружба с маршалом. Правда, как показало время, хорватов удалось успокоить ненадолго.

Осенью 1968 года резко ухудшилась обстановка в автономном крае Косово и Метохия. Участники выступлений требовали изменения национально-территориального устройства титовской Югославии.

Корни межнациональных противоречий в этом регионе уходили в далекое прошлое. Сербы называли эти места своей колыбелью — когда-то они были центром первых сербских государств. Значительная часть сербов покинула Косово во время османского господства. Репрессии против сербов совершались и во время Второй мировой войны, когда Косово входило в состав «Великой Албании», оккупированной и аннексированной Италией.

Косовские албанцы к концу 1960-х годов составляли примерно 67 процентов населения края, а сербы — 23,5 процента. Это был, как уже говорилось, один из самых отсталых районов страны. Ситуация в крае была сложной. Радикально настроенные албанцы хотели объединения с Албанией.

В марте 1967 года Тито совершил поездку по Косову. Он заявил, что Косово должно стать «примером края, где братство и единство осуществится в полной мере», что противоречия развития Косова и Метохии «идут из прошлого» и их невозможно разрешить «сразу, за одну ночь, а только в ходе длительного процесса»[695].

27 ноября 1968 года в столице края Приштине начались демонстрации. Их участники вышли на улицы с флагами Албании и под лозунгами «Хотим республику!». Милиция стреляла в воздух и применяла слезоточивый газ. Были ранены 28 милиционеров и несколько десятков демонстрантов. Кроме лозунгов «Косово — республика!» звучали также и другие: «Хотим отделения!», «Хотим присоединения к Албании!».

Демонстрации застали Тито в городе Яйце, где проходили торжества по случаю 25-й годовщины II сессии АВНОЮ и где находились почти все югославские руководители. Тито спросили, что произошло в Косове. «Мало в каких странах не бывает таких случаев», — ответил он. После пресс-конференции Тито отправился на медвежью охоту[696].

Частично албанцам удалось добиться выполнения своих требований. В конституцию внесли поправки, по которым из названия края убрали старое сербское название «Метохия». Оно менялось на «Социалистический Автономный Край Косово». Признавался флаг косовских албанцев. По конституции автономные края получили право принимать собственные конституционные законы. Признавалось равноправие албанского и сербского языков в образовании. К середине 1970-х годов по числу студентов на каждые 100 жителей край Косово занимал в Югославии первое место.

Между тем служба государственной безопасности отмечала, что националистические настроения в Косове ширятся, охватывая ряды интеллектуалов, школьников и студентов. «В средних школах, средних специальных учебных заведениях, гимназиях и учительских школах молодежи легально преподают национализм, — подчеркивалось в одном из донесений. — Враждебность растет…»[697] Уже к 1971 году доля албанского населения увеличилась до 73,7 процента[698]. Стали учащаться случаи дискриминации неалбанских национальностей — в судах, при приеме и увольнении с работы. Среди албанцев все больше и больше распространялась идея так называемой «этнической чистоты» края. Сербов и черногорцев вынуждали уезжать: в 1961–1980 годах из Косова уехали 92 197 сербов и 20 424 черногорца[699].

Несмотря на весьма натянутые отношения Тито с Энвером Ходжей, между Косовом и Албанией с начала 1970-х годов начала проводиться политика «открытых дверей». Университету в Приштине было дано право приглашать преподавателей из Албании, а студентам — учиться по албанским учебникам. По замыслу югославского руководства, это должно было убедить албанцев Косова, что их жизнь лучше жизни в соседней Албании. Но на деле все оказалось по-другому: в Косове быстро распространялись проалбанские настроения. Руководству СФРЮ ничего не оставалось, как увеличивать финансовую помощь краю в надежде «залить» денежным потоком разгорающееся пламя сепаратизма. Однако это получалось плохо.

Вообще, вся история социалистической Югославии сопровождалась смелыми экспериментами в национальной политике. Нациями были признаны македонцы и черногорцы, а также представители исламской церкви. Их стали называть Мусульманами (название национальностей в сербскохорватском языке пишется с заглавной буквы).

Большое число мусульманского населения всегда было главной особенностью югославской республики Босния и Герцеговина. Ее столица Сараево не зря считалась «самым восточным городом Европы» из-за множества мечетей и исторического центра Башчаршии, где и в середине XX века человек ощущал себя словно в каком-нибудь городке Оттоманской империи. Боснийские мусульмане отличались весьма свободными нравами.

Английский журналист Ричард Уэст, побывав в Сараеве в конце 1970-х годов, писал: «Боснийские мусульмане любят приударить за женщинами не меньше, чем посидеть за чаркой… В витринах Сараева, как и по всей Югославии, выставлены откровенно порнографические издания… Даже серьезные журналы считают полезным делом поместить на обложке голую красотку и отвести под эротику несколько последних страниц. В одном таком журнале, имевшем на развороте изображение нефа, одновременно совокупляющегося с двумя женщинами, была напечатана интересная, содержательная статья, в которой ставился вопрос, не захотят ли советские мусульмане повторить исламский пуританизм Афганистана и Ирана. Автор полагал, что эта проблема стоит перед Советским Союзом, а не Югославией»[700].

Автор впервые побывал в Боснии и Сараеве на несколько лет позже Уэста. В городе прошла Зимняя Олимпиада 1984 года, чем боснийцы очень гордились. Сараево был настоящим городом контрастов во всех смыслах — эротические журналы продавались рядом с мечетями. Висели портреты Тито и партийные (красные) флаги. Студенты из мусульманских семей довольно скептически отзывались об исламе. С коммунизмом они тоже не связывали своего будущего. В основном говорили о своих возможных перспективах на Западе.

Во время предыдущих переписей населения большое число жителей страны заявляли о себе как о «сербах-мусульманах», «хорватах-мусульманах» или «македонцах-мусульманах». Немало среди приверженцев ислама было и тех, кто называл себя «югославами». В 1961 году в Югославии насчитывалось более миллиона граждан, которые считали себя мусульманами. 10 марта 1970 года Исполнительное бюро Президиума ЦК СКЮ постановило, что во время предстоящей переписи населения эти люди могут называть себя «Мусульманами в смысле национальности». Особо указывалось, что необходимо четко различать «приверженцев исламского вероисповедания и Мусульман по национальности». Однако чуть позже это решение скорректировали: указывалось, что признавать себя Мусульманами могут только жители Боснии и Герцеговины, а также Санджака, говорящие на сербскохорватском языке[701].

По переписи населения 1971 года мусульмане оказались третьим по численности народом Югославии после сербов и хорватов (позже их оттеснили с этой позиции албанцы). Результаты были такими: сербы — более 8,1 миллиона человек; хорваты — более 4,5 миллиона; мусульмане — более 1,7 миллиона; словенцы — около 1,7 миллиона; албанцы — более 1,3 миллиона; македонцы — около 1,2 миллиона; черногорцы — около 510 тысяч; венгры — более 477 тысяч; турки — 128 тысяч человек; 273 тысячи объявили себя югославами. Большинство из мусульман действительно проживали в Боснии, в которой стали одним из трех «титульных» народов республики[702].

Вряд ли Тито мог тогда представить, что все эти эксперименты в национальной области превратятся в мины замедленного действия, которые взорвутся в начале 1990-х годов и обратят все результаты многолетнего труда маршала в груду развалин.

В начале 1969 года в Словении разразилась так называемая «дорожная афера». Югославское правительство взяло за границей очередной кредит для строительства дорог. Словения запротестовала — она считала, что ей из этого кредита выделили слишком мало средств. Словенские коммунисты во главе со Станетом Кавчичем заявили, что республика не хочет быть только источником средств для развития отсталых республик и автономных краев. Тито предупредил словенских руководителей, что своими действиями они «ставят под угрозу монолитность Югославии». Кавчич был осужден за «либеральные тенденции» и отправлен в отставку.

Но «федералисты» все громче и громче говорили о необходимости реформы югославской федерации. Это означало — нужно еще больше усилить позиции республик за счет полномочий Союзного центра.

В марте 1970 года Тито собрал заседание Исполнительного бюро Президиума ЦК. Оно продолжалось три дня. Центральный доклад сделал главный идеолог реформы федерации Кардель. Партийные руководители всех республик согласились начать реформу.

Сегодня, через сорок с лишним лет, когда федеративной Югославии больше не существует, по архивным документам можно наблюдать, как югославские руководители сами подпиливали сук, на котором сидели. В апреле 1970 года Кардель предложил подумать о том, как будет меняться система командования в Югославской народной армии, где команды отдавались только на сербскохорватском языке. «Это очень серьезная политическая проблема», — заметил он. «Это необходимо изучить», — поддержал его Тито. «Берем решительный курс на равноправное положение языков народов и народностей в ЮНА», — заключил Кардель. Тито согласился[703].

Через два месяца на встрече с руководством Македонии Тито говорил, что не следует бояться того, что у каждой республики может появиться фактически собственная армия — Территориальная охрана. Она даст возможность республикам почувствовать себя более защищенными. Последнее звучало весьма двусмысленно. От кого они должны чувствовать себя защищенными? Не от соседних ли югославских республик? «В этом есть гарантия, что потом, в будущем, никто не сможет подумать о какой-нибудь гегемонии», — говорил Тито[704]. Но, как показало будущее, он сильно ошибся.

…В мае 1970 года Тито исполнилось 78 лет. Несмотря на бодрость, энергичность и сохраняющуюся любовь к жизни в полном объеме, он все же начинал чувствовать возраст. Он пополнел, его беспокоило сердце; появились проблемы с печенью, и врачи посадили его на диету. Но Тито не всегда следовал их рекомендациям.

Он мог выкуривать до 120 сигарет в день. От курения у Тито стало слабеть зрение, и врачи предупредили, что если он не бросит курить, то может вообще ослепнуть. Сын Тито Мишо Броз рассказывал, что под давлением врачей его отец все-таки бросил курить, но после этого стал раздражительным и рассеянным. Тито не курил более года, а потом стал покуривать сигары[705], иногда Тито ходил, опираясь на трость — он страдал от ишиаса. Впрочем, свои недомогания он не скрывал только перед самым близким окружением — другие о них не знали[706].

В 1970 году Тито впервые стал публично обсуждать вопрос о том, что будет со страной после его смерти. В сентябре он выступал перед политическим активом Загреба. Активисты услышали, как маршал вдруг начал рассуждать, что нужно предпринять после того, как он умрет. В зале повисла мертвая тишина, а Тито между тем спокойно и по-деловому описывал, что может случиться в Югославии, если сейчас не принять срочных мер. «За границей много писали о том, что Югославия распадется, когда я уйду, — говорил он. — Да и у нас было много спекуляций на тему: кто придет на мое место?.. Чтобы в нашем социалистическом содружестве не возник такой кризис, который многие хотели бы видеть, мы должны провести реорганизацию (власти. — Е. М.). Мы должны сделать все, чтобы наше социалистическое содружество — Югославия — оставалось крепким вне зависимости от того, кто будет сидеть на этом месте»[707].

Идея Тито заключалась в следующем: необходимо еще при его жизни создать новый, коллективный орган высшей государственной власти. Таким органом стал Президиум СФРЮ. После смерти маршала его ехидно называли «коллективным Тито».

Президиум должен был состоять из девяти человек — шестерых руководителей республик, двоих руководителей автономных краев и руководителя СКЮ. Каждый из них избирается в Президиум сроком на пять лет. Из членов Президиума СФРЮ каждый год избирается председатель, выполняющий функции главы государства. Тито этот план поддержал. Позже принцип его формирования изменился. В Президиум входили 22 человека: по три от каждой республики, по два — от автономных краев. Члена Президиума сроком на семь лет выбирали республиканские скупщины и скупщины автономных краев.

Поскольку Президиум СФРЮ должен был быть сформирован еще при жизни Тито, возникал вопрос: что делать с ним самим? Кардель предлагал ввести пост заместителя председателя Президиума — чтобы «облегчить работу товарища Тито, который по конституции не подлежит ротации». Кардель, вероятно, рассчитывал, что этот пост может достаться ему.

В апреле 1971 года Тито заговорил о сложении с себя части своих полномочий. «Я физически не смог бы выполнять эту работу больше года, — сказал Тито. — Я сделаю об этом заявление и разъясню причины, по которым не хотел бы быть председателем больше года»[708]. И кто знает, возможно, так бы и получилось, если бы не события, которые укрепили в нем опасения, что без него не справятся.

Поправки к Конституции вносились четыре года подряд — с 1967 по 1971 год. Они серьезно расширили права республик и автономных краев: те получили экономическую и политическую самостоятельность. Однако, когда принятие поправок закончилось, Тито не выступил с обещанным заявлением. Он так и остался и президентом, и председателем Президиума СФРЮ. Ситуация в стране не располагала к тому, чтобы Тито удалялся на покой или хотя бы частично отходил от государственных дел.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.