Пляски на костях: июльский пленум 1953 года

Пляски на костях: июльский пленум 1953 года

Берия был еще жив, еще сидел под арестом в бункере Московского военного округа, но для своих товарищей по верхнему эшелону власти он был уже человеком мертвым. Члены Президиума поспешили оформить его падение соответствующим постановлением высшего партийного органа, срочно созвав внеочередной Пленум ЦК. Он проходил шесть дней, со 2 по 7 июля 1953 года. Все выступавшие клеймили Берию и вешали на Лаврентия Павловича все грехи, накопившиеся у партии за годы сталинского правления. Отборный партийный народ мстил Лаврентию Павловичу за десятилетия собственного страха. Берия стал своеобразным козлом отпущения. На него решили повесить все грехи партии и Советской власти, чтобы потом чувствовать себя спокойно, чтобы обрести уверенность в том, что уж их-то теперь не будут преследовать за прежние преступления, раз все списано на врага народа и агента международного империализма Лаврентия Павловича Берию. Члены ЦК свято следовали законам аппаратной морали: падающего — толкни, а то завтра товарищи по партии тебя самого утопят. Правда, кое-кто из клеймивших Берию все равно потом не уцелел.

Главные же обвинения против Берии прозвучали в основном докладе Маленкова и установочных речах Хрущева и Молотова. Георгий Максимилианович утверждал: «Уже вскоре после смерти т. Сталина мы, члены Президиума, начали убеждаться в том, что Берия нечестно и, как в дальнейшем все больше и больше выяснялось, в преступных целях стал пользоваться нашим стремлением к единству, к дружной работе в руководящем коллективе (здесь можно усмотреть скрытый намек на то, что до самого последнего момента действия Берии не вызывали возражений со стороны коллег по Президиуму ЦК. — Б. С.).

Прежде всего Берия стал ловко и умело пользоваться своим положением министра внутренних дел и развил активную деятельность в том преступном направлении, чтобы поставить МВД над партией и правительством».

Доносы Строкача и Патоличева также использовали в ходе следствия по делу Берии. Получив указание собирать материалы о партийных органах, Баскаков, как и Строкач, выполнять их не стал, а тотчас доложил Хрущеву и главе белорусских коммунистов Н.С. Патоличеву. Разумеется, он немедленно, 6 июня 1953 года был снят со своего поста. Терять Михаилу Ивановичу все равно было нечего. Ранее, до 1951 года, он был министром госбезопасности Узбекистана, но проштрафился и был смещен с этого поста. Ему на смену был послан в чрезвычайном порядке бериевский ставленник Гоглидзе, три месяца исправлявший баскаковские ошибки. Так что Баскаков понимал, что вопрос о его смещении с поста министра внутренних дел Белоруссии — лишь вопрос времени. Но, опять-таки, совершенно невероятно, чтобы он решился на такой демарш, как отказ выполнять приказ министра внутренних дел Союза, не получив гарантий от вождей — Хрущева и Маленкова, что ему ничего за это не будет. И действительно, уже в июле 1953-го, сразу после ареста Берии, его восстановили во главе белорусского МВД (назначить ему преемника Лаврентий Павлович так и не успел — еще одно доказательство того, что с преданными кадрами чекистов у Берии было туговато). В письме на имя Хрущева Баскаков показал, что указания со стороны Берии «вызвали у меня явное сомнение. Данные, которые требовали, не имели никакого отношения к работе органов МВД. Несмотря на предупреждение о недопущении разглашения этих указаний, я сразу же после разговора поехал в ЦК Компартии Белоруссии, к первому секретарю тов. Патоличеву, и все ему доложил о полученных указаниях и о характере разговора, который был с Берией и Кобуловым…

Не успел я еще возвратиться от т. Патоличева, как Кобулов еще раз позвонил и передал через секретаря, чтобы я в субботу 6 июня был в Москве… 6 июня с. г., днем, я прилетел в Москву, и в этот же день, примерно в 20 часов, я был вызван к министру Берии, где мне было объявлено, что я освобожден от должности министра внутренних дел Белорусской ССР».

Берия искренне верил, что Маленков, а возможно, и Хрущев поддерживают идею сместить центр власти из партийных в советские органы, и соответствующим образом инструктировал подчиненных, что они отныне не должны подчиняться обкомам, а замыкаться непосредственно на центральный аппарат МВД. И, строго говоря, никакого криминала в этом не было.

На июльском пленуме Маленков также инкриминировал Берии его внешнеполитические инициативы: «На прошлой неделе, накануне того дня, как мы решили рассмотреть в Президиуме ЦК дело Берия, он пришел ко мне с предложением предпринять через МВД шаги к нормализации отношений с Югославией. Я заявил ему, что надо этот вопрос обсудить в ЦК. Какое же это предложение? В изъятых теперь у Берия материалах есть следующий документ:

«Пользуюсь случаем, чтобы передать Вам, товарищ Ранкович (шеф МВД и второй человек в югославском руководстве после Тито. — Б. С.), большой привет от товарища Берия, который хорошо помнит Вас.

Товарищ Берия поручил мне сообщить лично Вам строго конфиденциально, что он и его друзья (в рукописном оригинале записки, написанном рукой Берии, было: «Маленков, Берия и их друзья», но свою фамилию Маленков предпочел не называть. Иначе бы всем участникам пленума стало ясно, что черновик письма Ранковичу Берия составлял с одобрения Маленкова и других членов Президиума ЦК. — Б. С.) стоят за необходимость коренного пересмотра и улучшения взаимоотношений обеих стран.

В связи с этим товарищ Берия просил Вас лично информировать об этом товарища Тито, и если Вы и товарищ Тито разделяете эту точку зрения, то было бы целесообразно организовать конфиденциальную встречу особо на то уполномоченных лиц. Встречу можно было бы произвести в Москве, но если вы считаете это почему-либо неприемлемым, то и в Белграде.

Товарищ Берия выразил уверенность в том, что об этом разговоре, кроме Вас и товарища Тито, никому не станет известно».

Маленков соврал, когда убеждал участников пленума, будто Берия внес предложение о нормализации отношений с Югославией в самый канун своего ареста. В действительности Лаврентий Павлович, как мы помним, десять дней, вплоть до рокового дня своего падения, пробыл в командировке в ГДР, где подавлял антикоммунистическое народное восстание. Но сам факт этой поездки Маленков и другие члены Президиума утаили от участников пленума. Ведь не может заговорщик и агент империализма подавлять путч, инспирированный, по официальной советской версии, «силами империализма».

И следующим пунктом обвинений Берии в докладе Маленкова стало утверждение о намерении Лаврентия Павловича реставрировать в ГДР буржуазный строй: «Мы все пришли к заключению, что в результате неправильной политики в ГДР наделали много ошибок, среди немецкого населения имеет место огромное недовольство, что особенно ярко выразилось в том, что население из Восточной Германии стало бежать в Западную Германию. За последний период, примерно за 2 года, в Западную Германию убежало около 500 тыс. человек.

Мы объяснили нашим немецким друзьям, и они вполне согласились с этим, что нельзя в современных международных условиях проводить курс на форсированное строительство социализма в ГДР…

Мы имеем налицо опасность внутренней катастрофы. Мы обязаны были трезво смотреть в глаза истине и признать, что без наличия советских войск существующий режим в ГДР непрочен…

Мы считали, что самая неотложная задача состоит в том, чтобы наши немецкие друзья быстро и решительно осуществили меры по оздоровлению политической и экономической обстановки в ГДР. События в ГДР показали правильность этих мер. Мы даже запоздали с их осуществлением, чем враг… воспользовался». И ни слова о том, кто именно предложил эти меры, а потом подавлял «вражеское восстание».

Наоборот, Маленков постарался максимально развести позицию Берии и других членов Президиума ЦК по германскому вопросу: «Мы считали и считаем вместе с немецкими друзьями, что надо поправить курс на форсированное строительство социализма…

Берия при обсуждении германского вопроса предлагал не поправить курс на форсированное строительство социализма, а отказаться от всякого курса на социализм в ГДР и держать курс на буржуазную Германию… Ясно, что этот факт характеризует его как буржуазного перерожденца». Что ж, может быть, здесь Георгий Максимилианович был кругом прав. Технократ-прагматик Берия давно уже осознал неэффективность социалистической экономики и не имел ничего против реставрации капиталистических порядков не только в Восточной Германии, но и в СССР.

Кстати сказать, опыт ГДР наглядно свидетельствовал о крахе надежд на построение социализма и коммунизма. Ведь, согласно марксистской теории, такая промышленно развитая страна, как Германия, представляла собой идеальное поле для социалистического эксперимента. И вдруг выясняется, что германские рабочие социализма не хотят, и от курса на его ускоренное строительство приходится отказаться.

Маленков помянул и осуществленную по предложению Берии амнистию, правда, не сказав прямо, что именно он был ее инициатором. Зато приписал поверженному Лаврентию Павловичу то, что он никогда не делал, — инициативу по освобождению воров-рецидивистов. На что тут рассчитывал Маленков, сказать трудно. Разве что на то, что участники пленума газет не читают. Ведь в действительности в указе об амнистии и речи не было насчет освобождения уголовников-рецидивистов, поскольку все они получали срок больше 5 лет. Хотя, конечно, некоторые рецидивисты могли выйти на свободу, попав в категорию инвалидов и участников Великой Отечественной войны.

Фантастическим выглядит и следующее обвинение, предъявленное Маленковым Берии: «Я должен сказать Пленуму ЦК и о таких преступных действиях Берия, как использование охраны членов Президиума ЦК для контроля за ними. Теперь нам известно, что о каждом передвижении членов Президиума Берия немедленно узнавал через охрану. Известно также, что разговоры по телефону с членами Президиума ЦК подслушивались и докладывались Берия. Мы располагаем на этот счет документальными данными». Однако ни тогда, ни в последующем никаких документов, свидетельствующих, что охрана осведомляла Берию о передвижении членов Президиума, или о том, что он организовал прослушивание их телефонных разговоров, предъявлено не было. Да и каким образом, интересно, Маленков, Хрущев и прочие смогли бы организовать заговор против Берии, если бы все время находились у него под колпаком.

Наоборот, по некоторым косвенным данным можно судить, что Берия распорядился прекратить практику прослушивания и слежки за высокопоставленными партийными и советскими чиновниками. На следствии по его делу бывший начальник 1-го спецотдела МВД А.С. Кузнецов (при Берии он также возглавлял комиссию по пересмотру дел высланных из Грузии по «мингрельскому делу») показал: «Берия дал мне указание связаться со всеми начальниками управлений МВД СССР и передать им его приказание сдать на хранение в 1-й спецотдел все оперативно-агентурные материалы, собранные на руководящих работников партийных и советских органов, в том числе на руководителей партии и правительства.

Такие материалы были к нам сданы, в том числе 248 опечатанных пачек с материалами техники подслушивания и наблюдения 1 спецотдела.

Описи поступивших материалов я передал 25 мая Кобулову с моим рапортом на имя Берии, в котором я писал, что ряд материалов носит провокационный характер и поэтому необходимо создать авторитетную комиссию для проверки…»

Однако Кузнецов не подтвердил то, что очень хотели от него следователи: будто Берия распорядился продолжать прослушивать членов Президиума ЦК и других высокопоставленных лиц. Наоборот, сдача всех ранее накопленных материалов проводилась в связи с тем, что отныне прекращалась практика оперативно-агентурной разработки членов высшего эшелона власти. А что делать с уже накопленным материалом, наверняка должен был решать не Лаврентий Павлович единолично, а комиссия из членов Президиума ЦК.

На Берию свалили и то недоверие, которое Сталин в последние годы жизни испытывал к Молотову и Микояну. Маленков утверждал: «В выступлении И.В. Сталина на Пленуме ЦК после XIX съезда партии под влиянием клеветнических наветов со стороны вражеских элементов из Министерства внутренних дел была дана неправильная, ошибочная характеристика товарищу В.М. Молотову, которого партия и страна знает десятки лет как верного и преданного борца за коммунизм, как виднейшего деятеля партии и Советского государства. Также неправильными мы считаем и замечания, сделанные на том же Пленуме в адрес т. Микояна с обвинением его в нечестности перед партией».

Тут уж Георгий Максимилианович совсем зарапортовался. МВД в 1952 году занималось исключительно гулаговскими стройками и никакого компромата на Молотова предоставить при всем желании не могло. Да и возглавлял его близкий к Маленкову Круглов. Вероятно, в докладе имелось в виду МГБ. Но и тут Берия на самом деле был ни при чем, поскольку во главе МГБ был еще один маленковский ставленник, Игнатьев. К тому же Маленков предпочел забыть то резкое письмо Сталину против Молотова, которое осенью 1945-го подписали не только Берия, но и Маленков с Микояном.

Та речь Сталина на октябрьском пленуме 1952 года не стенографировалась. Судить о ней мы можем только по мемуарам Никиты Хрущева и Константина Симонова и записям отдельных участников Пленума. Хрущев сообщает, что Сталин назвал Молотова и Микояна «агентами определенных западных держав», хотя одновременно, вопреки всякой логике, оставил их в составе Президиума ЦК (при этом, правда, они не вошли в состав более узкого Бюро Президиума, где была сосредоточена реальная власть). Симонов же так передает содержание сталинской речи: «Главной особенностью речи Сталина было то, что он не счел нужным говорить вообще о мужестве или страхе, решимости и капитулянтстве. Все, что он говорил об этом, он привязал конкретно к двум членам Политбюро… о которых я… меньше всего ожидал услышать то, что говорил о них Сталин.

Сначала со всем этим синодиком обвинений и подозрений, обвинений в нестойкости, в нетвердости, подозрений в трусости, в капитулянтстве он обрушился на Молотова… Я сначала не поверил своим ушам, подумал, что ослышался или не понял. Оказалось, что именно так. Из речи Сталина следовало, что человеком, наиболее подозреваемым им в способности к капитулянтству, человеком самым в этом смысле опасным был для него в этот вечер, на этом пленуме Молотов… Он говорил о Молотове долго и беспощадно, приводил какие-то не запомнившиеся мне примеры неправильных действий Молотова, связанных главным образом с теми периодами, когда он, Сталин, бывал в отпусках, а Молотов оставался за него и неправильно решал какие-то вопросы, которые надо было решить иначе… Обвинения, которые он излагал, были какими-то недоговоренными, неясными и неопределенными…

Я так и не понял, в чем был виноват Молотов, понял только то, что Сталин обвиняет его за ряд действий в послевоенный период, обвиняет с гневом такого накала, который, казалось, был связан с прямой опасностью для Молотова, с прямой угрозой сделать те окончательные выводы, которых, памятуя прошлое, можно было ожидать от Сталина… Главное содержание своей речи, всю систему обвинений в трусости и капитулянтстве и призывов к ленинскому мужеству и несгибаемости Сталин конкретно прикрепил к фигуре Молотова: он обвинялся во всех тех грехах, которые не должны иметь места в партии, если время возьмет свое и во главе партии перестанет стоять Сталин… Такая же конструкция была и у следующей части его речи, посвященной Микояну, более короткой, но по своим оттенкам, пожалуй, еще более злой и неуважительной…

Лица Молотова и Микояна были белыми и мертвыми (бедняги, наверное, думали, что их сейчас арестуют. — Б. С.). Такими же белыми и мертвыми эти лица остались тогда, когда Сталин кончил, вернулся, сел за стол, а они — сначала Молотов, потом Микоян — спустились один за другим на трибуну, где только что стоял Сталин, и там — Молотов дольше, Микоян короче — пытались объяснить Сталину свои действия и поступки, оправдаться, сказать ему, что это не так, что они никогда не были ни трусами, ни капитулянтами и не убоятся новых столкновений с лагерем капитализма и не капитулируют перед ним…

Не знаю, почему Сталин выбрал в своей последней речи на Пленуме ЦК как два главных объекта недоверия именно Молотова и Микояна. То, что он явно хотел скомпрометировать их обоих, принизить, лишить ореола одних из первых после него самого исторических фигур, было несомненно. Он хотел их принизить, особенно Молотова, свести на нет тот ореол, который был у Молотова, был несмотря на то, что, в сущности, в последние годы он был в значительной мере отстранен от дел, несмотря на то, что Министерством иностранных дел уже несколько лет непосредственно руководил Вышинский, несмотря на то, что у него сидела в тюрьме жена, несмотря на все это, многими и многими людьми — и чем шире круг брать, тем их будет больше и больше, — имя Молотова называлось или припоминалось непосредственно вслед за именем Сталина. Все это Сталин, видимо, и не желал. Это он стремился дать понять и почувствовать всем, кто собрался на пленум, всем старым и новым членам и кандидатам ЦК, всем старым и новым членам исполнительных органов ЦК, которые еще предстояло избрать. Почему-то он не желал, чтобы Молотов после него, случись что-то с ним, остался первой фигурой в государстве и в партии. И речь его окончательно исключала такую возможность.

Допускаю, что, зная Молотова, он считал, что тот не способен выполнять первую роль в партии и в государстве. Но бил он Молотова как раз в ту точку, как раз в тот пункт, который в сознании людей был самым сильным «за» при оценке Молотова. Бил ниже пояса, бил по представлению, сложившемуся у многих, что как бы там ни было, а Молотов все-таки самый ближайший его соратник. Бил по представлению о том, что Молотов самый твердый, самый несгибаемый последователь Сталина. Бил, обвинял в капитулянтстве, в возможности трусости и капитулянтства, т. е. как раз в том, в чем Молотова никто и никогда не подозревал. Бил предательски и целенаправленно, бил, вышибая из строя своих возможных преемников. Вот то главное, что сохранилось в моем сознании в связи с этой речью».

В данном случае важны не конкретные обвинения, предъявленные Сталиным Молотову и Микояну, а убежденность в том, что Сталин по своей инициативе выбрал две последние жертвы своего гнева. И никак не связывал это с происками Берии или кого-либо еще. Не такой был человек Иосиф Виссарионович, чтобы в решении столь жизненного вопроса, кого и когда казнить, поддаваться чьим-либо влияниям.

Сталин, безусловно, не хотел видеть своими преемниками Молотова или Микояна, опасаясь, что они могут сделать слишком большие уступки англо-американцам, а это, в свою очередь, приведет к «буржуазному перерождению» Советской власти и вхождению СССР в Pax Americana. Однако нет никаких данных полагать, что он когда-либо считал Берию реальным кандидатом на пост своего преемника. Скорее в этом качестве Сталин видел Маленкова, но прямо об этом тоже не говорил.

Речь Сталина на октябрьском Пленуме сохранилась также в записи секретаря Курского обкома Л.Н. Ефремова. Там Сталин следующим образом обосновал значительное расширение состава ЦК и Президиума ЦК: «Мы, старики, все перемрем, но нужно подумать, кому, в чьи руки вручим эстафету нашего великого дела. Кто ее понесет вперед? Для этого нужны более молодые, преданные люди, политические деятели. А что значит вырастить политического, государственного деятеля? Для этого нужны большие усилия. Потребуется десять, нет, все пятнадцать лет, чтобы воспитать государственного деятеля».

Уже эти слова должны были серьезно напугать старую гвардию. Получалось, что Сталин надеялся пробыть у власти еще лет пятнадцать, и за это время рассчитывал основательно «перебрать людишек», не зная, что жить ему осталось неполных пять месяцев. А прямой намек, что именно молодые кадры отличаются особой преданностью вождю, тогда как ветераны, наоборот, подозреваются в отсутствии лояльности и профессионализма, содержал скрытую угрозу ветеранам с дореволюционным партстажем. Иосиф Виссарионович не критиковал никого из молодых, а вот старикам досталось: «Спрашивают, почему мы освободили от важных постов министров видных партийных и государственных деятелей… Мы освободили от обязанностей министров Молотова, Кагановича, Ворошилова и других и заменили их новыми работниками. Почему? На каком основании? Работа министра — это мужицкая работа. Она требует больших сил, конкретных знаний и здоровья. Вот почему мы освободили некоторых заслуженных товарищей от занимаемых постов и назначили на их место новых, более квалифицированных, инициативных работников. Они молодые люди, полны сил и энергии. Мы их должны поддержать в ответственной работе…

Нельзя не коснуться неправильного поведения некоторых видных политических деятелей, если мы говорим о единстве в наших делах. Я имею в виду товарищей Молотова и Микояна.

Молотов — преданный нашему делу человек. Позови, и, не сомневаюсь, он, не колеблясь, отдаст жизнь за партию. Но нельзя пройти мимо его недостойных поступков. Товарищ Молотов, наш министр иностранных дел, находясь под «шартрезом» на дипломатическом приеме, дал согласие английскому послу издавать в нашей стране буржуазные газеты и журналы. Почему? На каком основании потребовалось давать такое согласие? Разве не ясно, что буржуазия — наш классовый враг и распространять буржуазную печать среди советских людей — это, кроме вреда, ничего не принесет. Такой неверный шаг, если его допустить, будет оказывать вредное, отрицательное влияние на умы и мировоззрение советских людей, приведет к ослаблению нашей, коммунистической идеологии и усилению идеологии буржуазной. Это первая политическая ошибка товарища Молотова.

А чего стоит предложение товарища Молотова передать Крым евреям? Это — грубая ошибка товарища Молотова. Для чего это ему потребовалось? Как это можно допустить? На каком основании товарищ Молотов высказал такое предположение? У нас есть Еврейская автономия. Разве этого недостаточно? Пусть развивается эта республика. А товарищу Молотову не следует быть адвокатом незаконных еврейских претензий на наш Советский Крым. Это — вторая политическая ошибка товарища Молотова. Товарищ Молотов неправильно ведет себя как член Политбюро. И мы категорически отклоняем его надуманные предложения.

Товарищ Молотов так сильно уважает свою супругу, что не успеем мы принять решение Политбюро по тому или иному важному вопросу, как это быстро становится известно товарищу Жемчужиной. Получается, будто какая-то невидимая нить соединяет Политбюро с супругой Молотова, Жемчужиной, и ее друзьями. А ее окружают друзья, которым нельзя доверять. Ясно, что такое поведение члена Политбюро недопустимо.

Теперь о товарище Микояне. Он, видите ли, возражает против повышения сельхозналога на крестьян. Кто он, наш Анастас Иванович? Что ему тут не ясно?

Мужик — наш должник. С крестьянами у нас крепкий союз. Мы закрепили за колхозами навечно землю. Они должны отдавать положенный долг государству. Поэтому нельзя согласиться с позицией товарища Микояна.

(А.И. Микоян на трибуне оправдывается, ссылаясь на некоторые экономические расчеты.)

Сталин (прерывает Микояна): Вот Микоян — новоявленный Фрумкин (экономист школы Бухарина. — Б. С.). Видите, он путается сам и хочет запутать нас в этом ясном, принципиальном вопросе.

(В.М. Молотов на трибуне признает свои ошибки, оправдывается и заверяет, что он был и остается верным учеником Сталина.)

Сталин (прерывая Молотова): Чепуха! Нет у меня никаких учеников. Все мы ученики великого Ленина.

(Сталин предлагает решить организационные вопросы, избрать руководящие органы партии. Вместо Политбюро образуется Президиум в значительно расширенном составе, а также Секретариат ЦК КПСС — всего 36 человек.

В списке, говорит Сталин, находятся все члены Политбюро старого состава, кроме А.А. Андреева. Относительно уважаемого Андреева все ясно: совсем оглох, ничего не слышит, работать не может. Пусть лечится).

Голос с места: Надо избрать товарища Сталина Генеральным секретарем ЦК КПСС.

Сталин: Нет! Меня освободите от обязанностей Генерального секретаря ЦК КПСС и председателя Совета Министров СССР.

Г.М. Маленков (на трибуне): Товарищи! Мы должны все единогласно и единодушно просить товарища Сталина, нашего вождя и учителя, быть и впредь Генеральным секретарем ЦК КПСС.

Сталин (на трибуне): На Пленуме ЦК не нужны аплодисменты. Нужно решать вопросы без эмоций, по-деловому. А я прошу освободить меня от обязанностей Генерального секретаря ЦК КПСС и председателя Совета Министров СССР. Я уже стар. Бумаг не читаю. Изберите себе другого секретаря.

С.К. Тимошенко (сталинский свояк: его дочь Екатерина была замужем за Василием Сталиным. — Б. С.): Товарищ Сталин, народ не поймет этого. Мы все, как один, избираем вас своим руководителем — Генеральным секретарем ЦК КПСС. Другого решения быть не может.

(Все стоя горячо аплодируют, поддерживая Тимошенко. Сталин долго стоял и смотрел в зал, потом махнул рукой и сел.)»

Молотов не купился на лицемерное замечание Сталина о том, что он, Вячеслав Михайлович, не задумываясь отдаст свою жизнь за партию. Фактически в выступлении Сталина было вполне достаточно материала, чтобы МГБ, если будет дана команда, соорудило дело о Молотове — британском шпионе и сионистском агенте. Тут речь могла идти не просто о том, чтобы исключить Молотова из числа претендентов на сталинское наследство. Похоже, старый друг Коба собирался исключить его из числа живых. Недаром П.С. Жемчужину в конце января 1953 года доставили в Москву и начали допрашивать о ее связях с арестованными по «делу врачей». Тут уж выходил чистой воды умысел на теракт против Сталина. Заодно в феврале 53-го арестовали бывшего посла в Англии и заместителя Молотова И.М. Майского, а также трех сотрудников посольства в Лондоне. Это позволило бы при необходимости придать заговору во главе с Вячеславом Михайловичем международный характер и подтвердить версию о нем как о матером британском шпионе.

Микоян же, вероятно, попал под огонь сталинской критики как новый «правый уклонист», пытающийся «заигрывать с мужиком». В будущем, возможно, Молотова и Микояна планировалось обвинить в «буржуазном перерождении», в шпионаже в пользу Англии и в связях с еврейскими националистами и сионистами. Здесь Анастас Иванович был очень подходящей фигурой. В 1918 году он был арестован вместе с 26 бакинскими комиссарами, но каким-то образом избежал расстрела, хотя был одним из наиболее известных большевистских руководителей в Закавказье. Ходили слухи, что избежать гибели на 207-й версте Закаспийской железной дороги Микояну помогли старые связи с дашнаками, замолвившими слово перед эсеровским правительством в Ашхабаде. Кстати сказать, по мнению некоторых историков и самого Микояна, расстрел 26 бакинских комиссаров осуществлялся по списку, обнаруженному у одного из них. В этот список попали те руководители Бакинского Совета, которые в промежуток между падением большевистского правительства в Баку и занятием города турецкими войсками оказались в тюрьме. Кстати сказать, среди расстрелянных действительно оказались более-менее случайные люди, отнюдь не являвшиеся видными партийными функционерами. Например, коллега Берии — беспартийный делопроизводитель Бакинского Совета и Военно-Революционного Комитета Кавказской армии Исай Абрамович Мишне. Если бы тогда случайно был арестован не он, а Лаврентий Павлович Берия, не стал бы тот никогда грозным «лубянским маршалом», а остался бы навсегда лежать с простреленной головой в закаспийской пустыне. Но история со списком не все объясняет. Кое-кого к упомянутым в списке добавили, когда расстреливали, а вот Микояна трогать не стали. И тут вполне годилась бы версия, что Анастас Иванович был не только дашнакским, но и британским агентом, потому что и без англичан, по официальной советской версии, не обошлось при расстреле бакинских комиссаров. Англичане завербовали Микояна, он завербовал Молотова, а тот умышленно шел на уступки Англии и США при проведении советской внешней политики, а потом, опять же по заданию иностранных разведок, через свою жену связался с еврейскими националистическими кругами и организовал «заговор врачей» с целью убийства Сталина. Правда, к моменту естественной смерти Иосифа Виссарионовича от инсульта ни от одного из арестованных еще не начали выбивать показаний на Молотова — не было команды (Жемчужину последний раз допрашивали 2 марта 1953 года).

Возможно, Сталин собирался разыграть очередной спектакль — до последнего момента демонстрировать соратникам, что несмотря ни на что верит Молотову и лишь под тяжестью неопровержимых улик вынужден просить товарищей по ЦК дать санкцию на его арест. Допускаю, что он хотел повторить сценарий, опробованный в свое время в деле «правотроцкистского блока». Сначала прошел бы «процесс врачей», может быть, с участием Жемчужиной. На нем впервые было бы упомянуто имя Молотова. Затем против Вячеслава Михайловича стали бы выбивать показания из того же Майского, посольских работников, еще не расстрелянных еврейских деятелей культуры, из той же Жемчужиной, если бы ее оставили в живых. И потом бы уже, году в 1954-м, состоялся бы громкий процесс с участием «новых правых», заговорщиков и английских шпионов, покровителей «безродных космополитов» Молотова и Микояна. К ним вполне могли бы пристегнуть и Ворошилова (как-никак жена — еврейка) и даже вышедшего в тираж Андреева, благо тоже был женат на еврейке. Членов Политбюро, по состоянию здоровья утративших возможность трудиться в полную силу и потому более ненужных Сталину, как показал пример Я.Э. Рудзутака и В.Я. Чубаря, Иосиф Виссарионович предпочитал в живых не оставлять. Хотя, кто знает, может быть, на старости лет диктатор стал чуточку сентиментальным и готов был дать возможность ставшим инвалидами соратникам умереть в своей постели. Так и не оправившегося от последствий инсульта Л.З. Мехлиса Сталин даже оставил на XIX партсъезде в составе ЦК, хотя понимал, что к активной политической деятельности Лев Захарович уже никогда не вернется. Может быть, и Андрея Андреевича Андреева тихо оставили бы доживать свой век. При Хрущеве он получил чисто декоративную должность члена Президиума Верховного Совета СССР, пока не был окончательно отправлен на пенсию в 1962 году. Может быть, и Сталин готов был не трогать бывшего главу КПК.

В своей последней речи вождь ни разу не упомянул персонально ни одного из молодой гвардии соратников — ни Маленкова, ни Берию, ни Хрущева. Но проверить их на вшивость все-таки решил, попросившись в отставку с руководящих постов. И Сталин повел себя так же, как Иван Грозный с боярами в известной сцене из фильма Эйзенштейна. Можно не сомневаться, что если бы кто-нибудь из присутствовавших предложил избрать генеральным секретарем партии Маленкова, очень скоро Георгий Максимилианович оказался бы среди заговорщиков. Константин Симонов вспоминал: «На лице Маленкова я увидел ужасное выражение — не то чтоб испуга, нет, не испуга, — а выражение, которое может быть у человека, яснее всех других, во всяком случае, многих других осознавшего ту смертельную опасность, которая нависла у всех над головами и которую еще не осознали другие: нельзя соглашаться на эту просьбу товарища Сталина… Лицо Маленкова, его жесты, его выразительно воздетые руки были прямой мольбой ко всем присутствующим немедленно отказать Сталину в его просьбе».

Маленков, хорошо помнивший сталинский отпуск в Сочи в 1945-м, первым, а за ним и все остальные, очень быстро сориентировался. Раз Сталин в самом начале намекнул, что ему еще нужен не один год для воспитания достойной смены руководителей, значит, ответ на неожиданное предложение мог быть только один: просить дорогого и любимого Иосифа Виссарионовича остаться, не покидать своих товарищей по ЦК. Неудивительно также, что Сталин не назвал имени своего возможного преемника. Он вполне мог рассматривать вариант, что им окажется не Маленков, не Хрущев, не Берия, а совсем другой человек, не входящий пока в состав высшего партийного руководства. Как знать, не собирался ли Иосиф Виссарионович сделать кронпринцем своего сына Василия, заставив его таки взяться за ум. Хотя, наверное, Сталин все-таки понимал, что его легкомысленный сын не способен быть правителем.

Интересно, что обвинения, предъявленные летом 1953 года Берии, практически совпадали с теми, которые Сталин собирался предъявить Молотову и Микояну. Только теперь их все сконцентрировали на одном человеке, дашнаков заменили на мусаватистов да убрали «еврейский вопрос». Победителям, против которых он совсем недавно мог быть направлен, затрагивать тему борьбы с «безродными космополитами» было явно не с руки. В июле 1953-го Маленков, Молотов, Хрущев, Микоян и их товарищи на пленуме мстили за пережитый в октябре 1952-го смертельный страх. Они вовсю опускали Берию в глазах партийной номенклатуры, били и по голове, и ниже пояса, полоскали грязное белье «лубянского маршала», представляли его авантюристом, заговорщиком, выродком, монстром. То, чем больше всего гордился Лаврентий Павлович, атомный и водородный проект, старались у него отнять, представить его деятельность в этой области как голый карьеризм, если вообще не вредительство. Но в отличие от Молотова и Микояна тогда, в октябре 1952-го, сейчас Берия уже сидел в бункере под арестом, на обвинения ответить не мог, не мог никому ничего объяснить, да никто и не собирался слушать его объяснений.

Выступая 2 июля 1953 года, Маленков продолжил: «Далее, товарищи, известно, что Берия ведал специальным комитетом, занятым атомными делами (большинство присутствовавших, думаю, об этом узнали впервые. — Б. С.)… И здесь он обособился и стал действовать, игнорируя ЦК и правительство в важнейших вопросах работы специального комитета. Так, он без ведома ЦК и правительства принял решение организовать взрыв водородной бомбы. Надо ли говорить о значении этого факта. Когда ему руководящие работники специального комитета (они здесь — тт. Ванников, Завенягин) дали проект решения для внесения в правительство, он, Берия, перечеркнул этот документ и единолично вынес решение, скрыв его от ЦК и правительства».

Тут передергивание фактов соседствует с откровенной ложью. Разумеется, вопрос о времени испытания водородной бомбы решался Берией не единолично, а вместе с тремя коллегами по руководящей четверке Президиума ЦК, что и было оформлено рядом правительственных постановлений. Что же касается Спецкомитета, то он действительно не подчинялся ни ЦК, ни правительству, но только потому, что подчинялся непосредственно Сталину. Ему Берия и докладывал о ходе работ по созданию атомной и водородной бомб.

В заключение же доклада Маленков сделал ряд важных проговорок: «Прошло… около 4 месяцев после смерти т. Сталина. Надо было разгадать и разглядеть Берия во всей его красе. Надо было всем увидеть его как нарушителя, подрывника единства нашего ЦК. Надо было сплотиться, чтобы единодушно, я подчеркиваю — вполне единодушно, решить вопрос о Берия.

Когда мы в Президиуме ЦК все убедились, с кем имеем дело, мы созвали заседание Президиума ЦК и в присутствии Берия предъявили ему обвинения. Он вел себя нечестно. Фактов отрицать не мог, но стал трусливо, подло прятать концы, заявляя, что он исправится…

Президиум пришел к выводу, что нельзя с таким авантюристом останавливаться на полпути, и решил арестовать Берия как врага партии и народа. (Голоса: «Правильно!») (Бурные аплодисменты.)

Разоблачив и изгнав такого перерожденца, каким оказался Берия, наш ЦК будет еще более сплоченным и монолитным (Георгий Максимилианович не догадывался, что всего через четыре года будет низвергнут с партийного олимпа. — Б.С.).

Принимая эти крутые меры, Президиум ЦК руководствовался убеждением, что в данном случае единственно правильными являются именно эти меры, Президиум ЦК руководствовался убеждением, что так поступил бы Ленин, так поступил бы Сталин. (Бурные аплодисменты.)

Мы уверены, что наши действия будут единодушно одобрены Пленумом ЦК. (Бурные аплодисменты.) Что же касается отдельных ошибок и неправильностей, допущенных в период, пока мы после смерти товарища Сталина на протяжении 3–4 месяцев разоблачали Берия, эти ошибки и неправильности мы дружно поправим.

Я бы сказал — хорошо, что понадобилось только 3 месяца (Возгласы: «Правильно!»), чтобы разглядеть подлинное лицо авантюриста, и невзирая на его положение и значительные возможности, вполне единодушно отсечь эту гадину, этот больной нарост на здоровом теле (Аплодисменты.)».

Если верить Маленкову, то получается, что Берию «заманивали»: дали ему за неполных четыре месяца, прошедших после кончины «великого кормчего», раскрыть свою реформаторскую сущность, а затем обвинили в попытках поставить МВД над партией и захватить власть. Тут уж поверишь Серго Берии, что его отец именно по настоянию Хрущева с Маленковым принял пост министра внутренних дел. Но вряд ли это был один из хитрых ходов в сложной комбинации по дискредитации Берии в глазах партаппарата. Скорее таковым его стремились сделать задним числом, чтобы оправдать назначение Берии одним из четырех членов коллективного руководства и главных преемников Сталина.

Вслед за Маленковым, согласно месту в партийной иерархии, выступил Хрущев, а за ним Молотов, № 3 в партийном руководстве, после падения Берии из четверки превратившемся в тройку. Никита Сергеевич сделал упор на то, как ловко он вместе с товарищами по Президиуму ЦК провел Берию: «Берия был большим интриганом при жизни товарища Сталина. Это ловкий человек, способный, он очень… крепко впился своими грязными лапами и ловко навязывал другой раз свое мнение товарищу Сталину. Он ловко, умело, другой раз намеком каким-то глухим, другой раз более определенным образом посеет сомнение или в тот или иной вопрос, или так или иначе показать в каком-то нехорошем свете того или иного товарища и нервировать без всякого основания товарища Сталина, добиваясь на какое-то определенное время восстановления товарища Сталина против того или другого товарища… Ловкость, нахальство и наглость — это основные качества Берия…

При жизни товарища Сталина, когда мы дежурили у него по два члена Бюро ЦК неотступно… Я товарищу Булганину тогда сказал: «Николай Александрович, вот Сталин безнадежно больной, умрет, что будет после Сталина?»…

Я говорю, вот моя тревога: после смерти Сталина Берия будет всеми способами рваться к посту министра внутренних дел. Зачем ему этот пост? Этот пост ему нужен для того, чтобы захватить такие позиции в государстве, с тем чтобы через свою разведку установить шпионаж за членами Политбюро, подслушивать, следить, создавать дела, интриговать, и это приведет к очень плохим последствиям, а может быть и больше, для партии.

Булганин. Был такой разговор.

Хрущев. Нельзя, я говорю, допустить до этого, гибель будет всем. Но вы скажете, ну хорошо, потом умер товарищ Сталин, а все-таки, мол, Берия стал министром и, мол, ты также думал и говорил с Булганиным, но и ты, и Булганин не выступили, когда было формирование и распределение обязанностей…

Я вам скажу, почему. Одно дело, когда думаешь: умирает, но еще живет, и другое дело психологическое состояние, когда уже умер Сталин… Я считал, что при обсуждении выступить и сказать это мнение не совсем правильно. Вы, дорогие товарищи, имейте в виду, что Берия добился своего еще при жизни Сталина, он разобщения между членами Бюро ЦК добился… Еще не остывший труп товарища Сталина — и поднять этот вопрос, скажут: воспользовался смертью товарища Сталина, сразу вносит раскол и смятение в руководство партии, и, таким образом, ловко используя это, выставят против тебя, и будешь в дураках, да еще в каких! Могло это быть… Берия очень домогался этого. Берия стал министром внутренних дел. Вы, товарищи, каждый знаете, какой удельный вес этой «персоны» в партии. Довольно большой».

Разговор Булганина и Хрущева о том, что делать после смерти Сталина, наверняка был. Но весьма сомнительно, что они уже тогда думали о том, как сместить и уничтожить Берию. Более вероятным кажется предположение, что столь прозорливыми Никита Сергеевич и Николай Александрович стали задним числом, уже после ареста Берии, и та версия разговора, которую озвучил Хрущев перед участниками пленума, должна была оправдать выдвижение Лаврентия Павловича в состав высшего руководства после смерти Сталина. Хрущеву надо было создать впечатление, что он с самого начала предупреждал о кознях Берии. Хотя при распределении постов Никита Сергеевич ни слова не сказал против назначения Берии — а ведь по логике, казалось бы, требовалось активно возражать против столь опасного, как он уверял Булганина, развития событий.

Хрущев предложил разобрать «10 лет пройденной нами деятельности. Берия скажет, что он это время не был министром. Возьмем позже период. Давайте разберем, какие заговоры внутри нашей страны были открыты Министерством внутренних дел, Министерством госбезопасности? За исключением липовых, дутых — ничего».

Из этого факта Хрущев сделал неожиданный вывод: Берии МВД нужно было, чтобы «взять в руки этот орган бесконтрольный… Вот смотрите, любого министра, любого работника, выполнение плана контролируем, там партийная организация выступит, там что-то мы видим, а в МВД все покрыто тайной. Он говорит: иду на конспиративную квартиру принимать какого-то агента, а какого агента там принимать, кто-нибудь знает? Никто не знает. Вот что ему нужно было, товарищи. Вот поэтому-то он и пошел на этот пост, против партии, против Правительства.

Вот какая цель у него. Интересная такая деталь, я обратил внимание. Я считаю позорное дело с врачами, грузинское дело — это позор. Мы, члены Президиума, между собой несколько раз говорили, я говорил Лаврентию. Я получил письмо в ЦК… от генерал-полковника Крюкова, и Жуков получил это письмо. Я показал Президиуму ЦК, нужно рассмотреть. Там десятка два с половиной генералов осужденных, и Крюков осужден на 25 лет. Берия не берется за это дело разбора, а что это липа — это бесспорно…

Почему? Я думаю, что это делал Берия в тех целях — он хотел поработать с этими генералами, а потом освободить. Потому что он освобождал не просто, а он освобождал, и эти люди выходили, а он им внушал, что это Берия им вернул жизнь, не партия, не правительство, а Берия.

Вот был арестован Кузьмичев. Я думаю, что его освободить нужно было, но нужно ли было этого Кузьмичева, освобождая из тюрьмы, сразу одеть в генеральский костюм и назначить начальником охраны членов Президиума ЦК (логика у Никиты Сергеевича прямо-таки замечательная: невинного человека освободить можно, а вот восстанавливать в генеральском звании и в прежней должности не стоит, поскольку он-де будет чувствовать себя обязанным Берии, а не Президиуму ЦК. — Б. С.)? Думаю, что вряд ли это нужно было, а он был назначен. Почему? Потому что Кузьмичев стал тенью Берия, ему нужен был такой человек.

Вот почему нужен был пост МВД, вот в каких целях он брал этот орган в свои руки. В преступных целях».

Сразу скажу, что аргументация Никиты Сергеевича могла бы убедить разве что школьников, начитавшихся детективов и романов Дюма о разведчиках и коварных заговорщиках, устраивающих дворцовые перевороты. Люди же, сколько-нибудь осведомленные о работе органов госбезопасности, хорошо знали, что сами министры на конспиративные квартиры не ходят. Что же касается закрытости системы МВД-МГБ, то в части агентурной деятельности, будь то за рубежом или внутри страны, она была, есть и будет. В тоталитарном же или просто авторитарном обществе подобная завеса секретности неизбежно распространяется и на все стороны деятельности правоохранительной системы. И тут совершенно без разницы, кто стоит во главе органов — Ежов или Берия, Круглов или Серов. Что же касается только что освобожденного генерала С.Ф. Кузьмичева, арестованного по «делу врачей», то его вновь арестовали, уже по делу Берии, год продержали в тюрьме, а потом опять освободили, так и не предъявив никаких обвинений. Назначение Кузьмичева начальником управления охраны выглядело вполне логичным. Он уже занимал этот пост в 1949–1950 годах, но был уволен в связи с развитием «дела врачей». Формальным поводом для ареста Кузьмичева послужило дело о злоупотреблениях бывшего начальника Главного управления охраны Н.С. Власика. Теперь же, после того, как все обвинения по «делу врачей» были признаны сфальсифицированными, а по делу о Главном управлении охраны выяснилось, что Кузьмичев ничего из казенного имущества не присваивал, никаких оснований не доверять ему вроде бы не было.

Хрущев продолжал рисовать образ коварного заговорщика: «Вот этот сбор всяких сведений. Вы знаете, например, что Берия поставил так вопрос. Я даже сам винюсь перед Пленумом.

Он мне один раз звонит и говорит: «Знаете, у вас работник Административного отдела позвонил Кобулову и спрашивает его, как дела идут. Это невозможно. Я член Президиума, и вроде какая-то тень наводится, кто-то вызывает моего первого заместителя, а не меня». Одним словом, этим самым он ставит вопрос, что ни в ЦК не вызывать, а это значит освободить от всякого партийного контроля органы МВД для произвола…

Вот чего хотел Берия, и я бы, товарищи, сказал, он этого добился. Факт. Ведь вот эти записки по Украине, по Латвии, по Белоруссии. Это же факт, что они собраны не через обкомы, не через центральные комитеты, они собраны через работников МВД, хотя эти материалы имеются все в Центральном Комитете. Значит, он своего добился».

Данный текст является ознакомительным фрагментом.