Безоружный против русского

Безоружный против русского

Гитлер провел лето 1942 года на Украине. За это время я доставлял фельдмаршала фон Клюге в Винницу, а затем обратно в Смоленск по крайней мере десять раз. Когда Гитлер приказывал мне отправляться за фельдмаршалом, он обычно говорил: «Баур, отправляйся за „умным Гансом“ из Смоленска!»

6-я армия достигла Сталинграда. Германские войска стояли на Кавказе. Подразделение горных стрелков водрузило германский флаг на Эльбрусе. В штабах царило приподнятое настроение, а генерал Йодль мне однажды сказал: «Баур, скоро мы будем в Тифлисе! Гитлер приказал мне лететь вместе с тобой в Тифлис и там обсудить планы дальнейших операций вместе с командирами воинских частей». Я был весьма доволен таким приказом, но ситуация стала развиваться несколько иначе.

Под Сталинградом возникли проблемы, и нам пришлось возвращаться в ставку фюрера «Вольфшанце» под Растенбургом. Мы получили приказ использовать самолеты для транспортировки раненых в тыл. В большинстве случаев для этой цели мы использовали четырехмоторные самолеты. Профессор Брандт, доктор, который сопровождал Гитлера, извещал по телефону или по телеграфу полевой госпиталь, чтобы там приготовились к приему пятидесяти, шестидесяти или даже восьмидесяти раненых. Это были тяжелораненые, те, чью жизнь можно было спасти, только быстро доставив в госпиталь. Часто среди них были люди, получившие ранения в горло, легкие или глаза. Каждый самолет сопровождала медсестра. Во время полетов на фронт мы доверху загружали самолеты одеялами и медикаментами, недостаток которых остро ощущался в полевых госпиталях. В Растенбурге был склад, забитый многими тысячами одеял.

Я очень хорошо запомнил один полет в Николаев. Когда мы там совершили посадку, раненые уже находились в аэропорту. Мы дозаправились, приняли их на борт, и я уже начал выруливать по взлетной полосе, когда охранник дал нам знак взлетать как можно быстрее. Через мгновение я увидел впереди себя брызги грязи, хотя и не было дождя. Я сразу же понял, что по мне стреляют сзади. Над аэродромом кружились русские самолеты, для которых громадный четырехмоторный личный «Кондор» Гитлера D-2600 выглядел очень заманчивой целью. Я немедленно прибавил обороты и оторвался от земли. Набрав необходимую высоту, я развернулся и полетел навстречу одному из русских самолетов. У моего «Кондора» не было никакого вооружения, а на борту находилось двадцать шесть раненых. Русский увидел, что я приближаюсь, и, вероятно, понял, что скорость у меня гораздо выше, поэтому предпочел со мной не связываться. Он отвалил вбок и исчез в облаках. Под собой я больше никого не видел. Мы были счастливы, что отделались только несколькими пулевыми отверстиями в крыльях.

Находившиеся на борту медсестра и доктор ухаживали за тяжелораненым, которого надо было доставить в Кёнигсберг. Оттуда его можно было быстро перевезти в один из германских госпиталей. Поскольку на борту находились солдаты с легочными ранениями, мы не могли подниматься слишком высоко. За год мы перевезли в Германию тысячи раненых. Во время других вылетов, когда, например, я доставлял на фронт командующих группами армий, обратно я забирал раненых или, если не было раненых, солдат, которые отправлялись в отпуск в Германию. И всегда старался доставить возвращавшихся из отпуска солдат поближе к фронту.

Когда я находился в заключении, один из фронтовиков выказал мне свою признательность. В Красногорске ко мне обратился бывший лейтенант: «Генерал, в свое время вы мне очень помогли. Я работаю на пошиве одежды и хочу в знак благодарности помочь вам. Нужно ли вам сшить что-нибудь?» Я в тот момент не мог сообразить, что же такое сделал для этого человека. Он объяснил мне, что находился в Пскове, когда я прилетел туда с генерал-фельдмаршалом Кюхлером. А этот лейтенант побывал в Демьянском котле и, вырвавшись из него, получил отпуск. Из многих других, которые хотели лететь вместе со мной, я выбрал именно его, самого чумазого, и взял с собой. Затем мы развлекали его в офицерской столовой и проследили за тем, чтобы он уехал на ночном курьерском поезде. Таким образом, он выиграл драгоценных сорок восемь часов. И вот теперь он выразил мне свою признательность, сшив для меня очень красивую шляпу, которую я носил до окончания срока заключения.