Начинается самая суровая из всех зим

Начинается самая суровая из всех зим

Наступила осень. Наши войска продвигались все дальше и дальше в глубь территории России. Обычно им удавалось подавить сопротивление. Конечно, стали появляться незначительные признаки того, что дела идут не так успешно, как прежде, и что захват огромных пространств распылил наши силы. Однако преимущество оставалось подавляющим, и головокружение от успехов продолжалось. Германские танковые части стояли в пригородах Москвы. Громадные колонны, состоявшие из новых пленных, двигались в тыл со стороны фронта. Гитлер пребывал в твердой уверенности, что мы уже выиграли войну с Россией и что капитуляция советского правительства и его замена на другое – всего лишь вопрос времени.

Затем, вслед за промозглой осенью, наступила зима 1941/42 года, подобная которой даже в России случается раз в сто лет. Солдаты испытывали страшные мучения, и даже техника не выдерживала такой холод. Горючее замерзало, двигатели не заводились. Танки, тягачи и другие тяжелые машины вставали намертво. Горючее превращалось в лед или становилось вязким, а затворы примерзали к орудиям, и их невозможно было сдвинуть.

Хуже всего, что в таких условиях невозможно было вовремя доставить на фронт продовольствие и медикаменты. Я до сих пор помню, как государственный секретарь Ганценмюллер ежедневно зачитывал список поездов, которые застряли где-то в пути. Согласно подсчетам каждый день к линии фронта должно было подходить примерно шестьдесят пять составов, чтобы обеспечить войска всем необходимым. Часто нам приходилось слышать, что на самом деле туда подходило двадцать пять, а то и двадцать составов. Эти составы тащили локомотивы, поврежденные или же просто замерзшие. Делалось все необходимое, но недостатки в снабжении боевых частей продолжали ощущаться. Солдатам пришлось столкнуться с температурой ниже 50 в обледенелых блиндажах; они были в том же обмундировании, которое носили летом. В Германии начали собирать теплую одежду, но до некоторых участков фронта эта одежда дошла не ранее Пасхи. Во всем обвинили командующего сухопутными войсками генерал-полковника фон Браухича, и он был понижен в должности.

Даже при таком сильном холоде мы продолжали летать над русской территорией. В нашем распоряжении имелись самолеты Хейнкеля, модель He-111. Рассчитанные на перевозку шести пассажиров, они могли летать на скорости 360 километров в час, быстрее любого самолета того времени. Однако, как выяснилось, в условиях суровой зимы они теряли слишком много тепла через верхние и нижние люки для пулеметов.

Во время одного полета в Мариуполь – на побережье Азовского моря – на борту самолета находились Гитлер, его адъютант генерал-майор Шмундт и доктор. Вылетев из Растенбурга, мы сделали промежуточную посадку в Киеве. Оттуда по телефону предупредили генерала, ответственного за этот участок фронта, о нашем скором прибытии. Гитлер просидел около сорока пяти минут в здании аэропорта. Вернувшись, он заявил: «Баур, в твоем самолете очень холодно. Мои ноги превращаются в сосульки!» Гитлер был одет легко, не по погоде. Я предложил ему летные ботинки. Он отказался по той причине, что «они не являются его привилегией». В Мариуполе Гитлера встретили генерал-фельдмаршал Лееб и генерал СС Зепп Дитрих, начальник его личной охраны. В их сопровождении он отправился в Таганрог, там возникли очень серьезные проблемы.

Я со своим экипажем остался на аэродроме в Мариуполе, где базировалось несколько эскадрилий истребителей. Здесь я занялся поисками для Гитлера подбитых мехом сапог. Прежде чем их выдать, квартирмейстер этой базы потребовал ордер, подписанный самим Гитлером, и фюрер подчинился этому требованию. Фельдмаршал Лееб пытался возражать, но Гитлер правильно оценил ситуацию и всю важность его подписи. Впоследствии я часто бывал в Мариуполе и видел эту бумагу с подписью, висящую под стеклом на почетном месте в офицерской столовой.

Когда Гитлеру приходилась летать вместе с другими высокопоставленными лицами, он никогда не допускал, чтобы все садились в один самолет. Он хотел избежать вероятности того, что во время катастрофы погибнут несколько человек из высшего руководства. Однажды, когда мы возвращались из Мариуполя, поступил приказ лететь не в Растенбург, а в Полтаву. Наши грузовые самолеты к тому времени уже летели в Растенбург, и я попытался связаться с ними по радио, но расстояние между нами не позволило этого сделать.

В соответствии с вышеупомянутым распоряжением Гитлера фельдмаршал фон Рейхенау летел на другом самолете. Когда мы в густом тумане совершили посадку в Полтаве, то оказалось, что мы там одни. Фон Рейхенау туда не прибыл. Его самолет поднялся в воздух одновременно с нами, но по пути мы потеряли его из виду. Гитлер заметно разнервничался, когда мы выяснили по радиосвязи, что пилот этого второго нашего He-111 проскочил Полтаву и теперь находился недалеко от линии фронта. Но мы благополучно довели его по радио до Полтавы за полтора часа.

Фельдмаршал разместил свою штаб-квартиру в полуразрушенной старой крепости, где Гитлер провел ночь. Я сказал ему, что самолет с нашим багажом уже в Растенбурге, но я могу предложить свои туалетные принадлежности и ночную пижаму. Он попросил только бритвенный станок и лезвие. Гитлер в ту ночь что-то очень долго обсуждал с Рейхенау и в результате отправился спать очень поздно. В крепости было полно клопов, из-за чего мы так и не смогли уснуть.

В случае крайней необходимости и нам приходилось участвовать в снабжении армии. Так, однажды Гудериан запросил помощи у ставки. Многие из водителей танков и других машин обморозили ноги. Я немедленно отправил несколько «Кондоров» в Минск, где незадолго до этого большая войлочная фабрика начала выпускать валенки. В очень короткий срок несколько тысяч пар валенок доставили по воздуху в Орел. В те дни стояла очень ветреная погода. Один из самолетов разбился, немного не долетев до Орла. Нас очень опечалило известие, что в результате этой катастрофы погибли двое летчиков. Еще двое были тяжело ранены. К счастью, через две недели мы смогли доставить по воздуху этих раненых в Кёнигсберг.