Глава 15 СТОЛКНОВЕНИЕ

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Глава 15

СТОЛКНОВЕНИЕ

После ста дней спокойствия на Восточном фронте вновь разверзся ад.

5 июля 1943 года.

Это был Курск, величайшая битва всех времен (Сталинградская и Московская по масштабам, потерям и длительности превосходят Курскую битву. – Ред.).

Вступили в схватку друг с другом почти миллион солдат. В битве участвовали три сотни дивизий.

Сражение было ужасным.

Битву начали армии фон Клюге, атакуя по фронту шириной около 50 (40. – Ред.) километров. Наступление на столь узком фронте сопровождалось беспрецедентной концентрацией артиллерийского огня.

Сотня дивизий, треть из них танковых и десять моторизованных, обрушилась на позиции красных (на северном фасе у немцев было 15 пехотных, 6 танковых и одна моторизованная дивизии, на южном фасе 15 пехотных, 8 танковых и 1 моторизованная дивизии. – Ред.).

Но плотность огня орудий, тысячи тяжелых и средних танков, воздушные армады из тысяч самолетов и сотни тысяч русских солдат создали преграду из брони и огня, которую вермахт не смог прорвать.

На этот раз красные убедились в собственной мощи.

За два года боев они могли довести свою военную машину до совершенства. В течение двух лет страха, лишений и беспрерывной работы поднялись из земли, как по волшебству, тысячи металлургических и других заводов, предприятий по производству боеприпасов.

Германская бронетанковая ударная группировка не смогла продвинуться более чем на 15 километров (на северном фасе немцы продвинулись на 10–12 км, на южном фасе – на 35 км. – Ред.). И это продвижение стоило 100 тысяч убитых солдат и 3 тысяч подбитых танков (немцы потеряли в Курской битве около 1500 танков).

Затем 15 июля Красная армия предприняла контрнаступление.

Тысячи советских танков были брошены на Орел и Харьков.

Орел пал 5 августа, Харьков – 23-го того же месяца.

30 августа ликующие полчища Толбухина (Южный фронт) из 30 тысяч казаков захватили Таганрог.

4 (8. – Ред.) сентября мы оставили Сталино (Донецк). 24 сентября (25 октября. – Ред.) после ожесточенного сражения был потерян Днепропетровск.

Днепр был достигнут большевиками 5 октября (22 сентября – 13-я армия, захватившая плацдармы в междуречье Днепра и Припяти. – Ред.), а их передовые части переправились через реку у Кременчуга и Переяслава-Хмельницкого.

Плацдармы, захваченные свежими дивизиями с Дальнего Востока, были быстро превращены в оплоты. К 2 ноября под контроль Красной армии попало почти все левобережье Днепра.

На центральном участке фронта положение было по меньшей мере столь же серьезно. Советская ударная группировка преодолела наши ключевые позиции у Смоленска.

Фронт разваливался.

На короткое время вермахту удалось сдержать за Днепром гигантскую военную машину русских у Кривого Рога и Черкасс. Но советские армии остановились лишь для передышки и перегруппировки. Вскоре они возобновили продвижение к границам, и гигантский «паровой каток» красных продолжил сокрушать отчаянное сопротивление немцев.

На Рождество 1943 года советские армии начали новое наступление на запад.

Корсунь-Шевченковский, Шендеровка… адские котлы, в которых погибли лучшие из наших товарищей.

4200 погибших за три недели – таковы были ужасные потери нашей дивизии в ходе оборонительных боев в Черкасском мешке.

«Викинг», приданный теперь 8-й армии, был окружен в декабре к западу от Днепра вместе с моторизованной бригадой «Валлония» и остатками 72-й и 112-й пехотными дивизиями. (В окружение вместе с танковой дивизией «Викинг» и моторизованной бригадой «Валлония» попали 72, 57, 82, 88, 112, 168, 198, 255, 332 и 389-я пехотные дивизии. – Ред.)

В начале января стальные челюсти начали сжиматься. Со своих укрепленных позиций вдоль притоков реки мы видели в полевые бинокли, как быстро скользят по снегу советские аэросани, доставляя пушки и минометы, которые сразу же приводятся в боевую готовность.

Наши позиции вскоре стали непригодными после постоянных обстрелов крупнокалиберными минометами, ужасными самоходными установками, получившими название «Молотов», и еще больше дьявольскими «катюшами».

Одновременно бьют шесть, девять, двенадцать, двадцать четыре ствола.

К концу обстрела мы даже не смеем поднять головы. Постоянное ощущение неминуемой смерти полностью лишило нас реакции.

Воспользовавшись туманной ночью и предприняв отчаянную атаку, три роты «Викинга», включая мою, сумели чудесным образом вырваться из окружения.

За нами челюсти русских продолжали неумолимо сжиматься.

Через несколько дней мы узнали из шведских газет и передач Московского радио, каковы были последние дни «Викинга» и «Валлонии». Они оказали героическое сопротивление.

8 февраля они отвергли ультиматум.

18 (17. – Ред.) февраля красные дали сигнал к проведению окончательной операции по уничтожению противника.

Пятнадцать свежих дивизий были брошены на немецкие позиции, удерживавшиеся солдатами, которых ослабили голод, холод и лишения. (Автор неверно описывает последние часы окруженных. Не на их позиции были брошены советские войска, а немцы пошли на прорыв, в ходе которого были в большинстве истреблены под Шендеровкой. – Ред.)

Выжили немногие.

Однако они не сдались. (Сдались в плен 18,2 тыс., 55 тыс. было убито. – Ред.)

3 марта 1944 года. Остатки дивизии «Викинг» были переброшены приказом сверху в Красныстав, маленький городок к юго-востоку от Люблина.

Мы на реке Вепш, примерно в сорока километрах (по прямой около 90. – Ред.) от Равы-Русской. Этот городок мы проходили однажды в июне 1941 года, наступая на восток, сейчас же почти в ста километрах отсюда находятся русские.

Дивизия быстро пополняется. Несколько тысяч человек прибыли из Германии и оккупированных стран. Среди них много бельгийцев, голландцев и норвежцев.

Генералу Гилле, командиру дивизии, стоило многих трудов добиться от штаб-квартиры СС этих подкреплений, а также нового вооружения и оружия. Высокие чины в Шарлоттенбурге реально не требовали от него полагаться на собственные грузовики и пушки, но, видимо, думали именно так.

Удобно устроившись в подземных бункерах, эти деятели плохо представляли себе, как проходит военная кампания на Украине.

8 марта. Мы подняты ночью по боевой тревоге и посланы в направлении Ковеля, которому угрожают армии 2-го Белорусского фронта.

Длинная колонна грузовиков с погашенными фарами везет полк к фронту.

19 марта. Ковель исчез в огненном урагане.

Советские штурмовики носятся над городом, чуть не задевая крыши домов. Мы можем наблюдать пилотов в шлемах, сидящих в своих кабинах из плексигласа.

Русские летчики бьют по нам из пулеметов и пушек своих самолетов. С каждой новой очередью падают, смертельно раненые, несколько наших товарищей. Люфтваффе все еще нигде не видно.

Мы окопались в окрестностях города, рядом с Турьей, убогой речушкой, которая течет неизвестно куда (на север, где впадает в Припять. – Ред.). Немецкие танки глубоко врыты в землю, образуя рубеж обороны. Каждый из них сам по себе миниатюрная крепость. Они обстреливают позиции большевиков.

Над нашими головами разрываются тяжелые снаряды, превращающиеся в тысячи мелких и смертоносных раскаленных осколков, которые со свистом зарываются в землю.

Земля дрожит, словно наступил катаклизм, извещающий о конце света.

Через несколько часов страшного грохота, постоянных взрывов от артобстрела человеческая психика парализуется.

Иногда нелишне увидеть людей, встречающих смерть как избавление. На самом деле это очень легко. Смерть означает тишину, мир и покой.

Ад продолжается два дня. Однако в течение этих двух дней постоянные атаки красных отбиты повсеместно. Нам приказывают держаться до конца.

20 марта. Лейтенант из оперативного отдела штаба дивизии сообщает, что красные просочились вдоль набережной. Нам следует встретить их и прикрыть железную дорогу.

Мне дают приказы по радио из выдвинутого вперед штаба, который расположен где-то возле Ковельского вокзала.

Следуя за тремя «Тиграми», посланными командованием дивизии, моя рота медленно приближается к русским.

За тупым грохотом раздаются глубокие мощные вздохи, как печная тяга.

– Бьют из большого «Карла»! – кричит кто-то рядом. («Карл» – тяжелая 600-миллиметровая немецкая мортира на железнодорожной платформе.)

Раз в бой вступает тяжелая артиллерия, значит, на дивизию накатываются новые советские танковые части с востока. Русским нужно любой ценой захватить Ковель. Город лежит на пересечении дорог, ведущих в Польшу и Словакию.

Почти все солдаты моей боевой группы – новобранцы. Трудно заставить их маскироваться должным образом. Командирам взводов постоянно приходится выкрикивать соответствующие приказы и предостережения. Но даже несмотря на это, солдат все время подстреливают. Они катаются по земле, словно в удивлении тем, что случилось. Затем начинают негромко стонать. Некоторые зовут мам. Удивительные эсэсовцы эти ребята! Впрочем, верно и то, что бедных парней отправили на фронт сразу же после двухмесячной подготовки.

Бедные ребята… Я беседую с ними, словно сам стар и многоопытен. А ведь мне только двадцать четыре года. Однако эти тридцать два месяца почти непрерывной военной службы сильно меня состарили.

Следуя за «Тиграми», мы движемся вдоль оси того, что раньше было улицей, а сейчас превратилось в пустынную дорогу с развалинами по сторонам. Название улицы написано на табличке, которая свешивается небольшим кусочком жести со стены. Куда подевались жители этой улицы? Трудно поверить, что эти руины когда-то были домами, что среди этих разрушенных стен могли мирно жить люди.

Слева от нас занимает позицию рота противотанкового батальона. Она ведет огонь в направлении железнодорожного переезда.

Русские явно недалеко.

Вдруг совсем рядом мы слышим музыку. Смотрим вопросительно друг на друга. Что это могло быть?

Затем вижу в десяти или около того метрах от себя пропагандистский автофургон и понимаю, в чем дело. Артиллерия русских, должно быть, блокировала дорогу с самого начала боя, и грузовик не смог вернуться. Поэтому солдаты из подразделения пропаганды включили свой фонограф для забавы. Теперь я узнал все! Вальсы Штрауса среди боя.

Будет весьма оригинально, по крайней мере, если тебя прикончат под мелодию «Сказок Венского леса».

Однако мы слышим вдруг иного рода музыку.

Большевики атакуют. Выставив в авангарде около двадцати пулеметов «Максим» на колесах, они появляются густыми рядами из-за разбитого квартала зданий. Сейчас редко встречаешь эти старомодные «Максимы». Впрочем, у меня нет времени размышлять об этом!

Сразу открывают огонь 122-миллиметровые пушки «Тигров» (так в оригинале. Танки «Тигр» имели на вооружении 88-миллиметровую длинноствольную пушку. – Ред.) и станковые пулеметы. Красные скашиваются большими шеренгами, одна за другой. Однако медленно, метр за метром, они приближаются к нам. Их компактные группы пополняются в ходе наступления, явно не редея от потери стольких солдат. Они печатают шаг, как на параде, идут почти в полный рост, выставив перед собой ружья.

Их методы ведения войны сбивают нас с толку, поскольку не отвечают никакой стратегической концепции. Только войска, атакующие в лоб, способны вести огонь. Их командиры, очевидно, учитывают потери сотен, а может, и тысяч солдат. Но, видимо, полагают, что в конце концов пробьются сквозь наши позиции.

Мощный гул вдруг исходит от этих тысяч солдат, упорно шагающих навстречу смерти.

Они поют.

Большевики, должно быть, подумали, что музыка из пропагандистского автофургона придает нам храбрости, и для собственной бравады запели на пределе своих голосов.

Они часто поют украинские песни, когда идут в атаку. Но сегодня тяжелый топот тысяч сапог орды людей, безразличных к своей судьбе, артиллерийская перестрелка и диссонанс между нашей музыкой и пением русских создают ощущение чудовищного столкновения двух миров.

Военнослужащие подразделения пропаганды, засевшие в автофургоне, передают через усилитель марш СС.

Русские же все еще неумолимо движутся на нас маршем, скашиваемые массами нашим огнем из станковых пулеметов. Живые топчут тела мертвых.

А громкоговоритель работает на полную мощь.

Раскаленная сталь и свинец выигрывают наконец сражение против упрямства, решимости и отваги красных.

Экипажи трех «Тигров», к которым присоединились около десяти T-II, видят, что атака русских захлебывается. С оглушительным ревом они вступают в бой. На полной скорости несутся на авангард большевиков.

Ужасные крики, пронзительные вопли агонии, леденящий хруст человеческих костей, жуткое кровавое месиво из кишок и внутренних органов, прилипающее к гусеницам танков, и пулеметный огонь завершают операцию. Все кончено. (Весьма образное, но неправдоподобное описание «психической атаки» и ее подавления, начиная с 20 станковых пулеметов «Максим» в авангарде. Далее везде. – Ред.)

Железная дорога Львов – Белосток все еще свободна для проезда наших воинских эшелонов.

Задача выполнена…

30 марта. Карл получил ранение во время боев на окраинах Ковеля.

Я нашел время навестить его в полевом лазарете, перед тем как его доставили в санитарный поезд. Поезд переправит его в госпиталь Кракова, куда поступают все тяжелораненые из нашего сектора фронта.

Он лежал на носилках очень бледный. Лазарет помещался в старой текстильной фабрике, или так мне показалось при виде ряда разбитых механизмов, которые раньше были, должно быть, ткацкими станками.

– Привет, Карл. Ты воевал как надо, парень! Теперь наверняка закончишь войну в покое.

Я взглянул на запачканные в крови и гное бинты, покрывавшие нижнюю часть его туловища.

– Нога?

Он попытался улыбнуться:

– Обе ноги. Я убываю вторым из нас… Хотя после Черкасс (Корсунь-Шевченковского котла. – Ред.) мне показалось, что я избежал инвалидности.

– Избежал? Ты с ума сошел! Не унывай, Карл, ты ведь не позволишь легкой ране на ноге сделать из тебя нытика. Ты всегда жалуешься! Я бы на твоем месте не делал этого.

– Не шути, Петер. Моя левая нога совершенно изуродована. Врачи даже не сочли нужным извлекать осколки из другой ноги.

Карл говорил хриплым голосом, который я с трудом узнавал. Его лицо стало серым, дышал он с трудом. Меня вдруг охватил страх. Мне показалось, что Карл непременно умрет. Если это случится, то и я не избегну смерти.

К нам подошел армейский врач без знаков отличия СС.

– Оставьте его, лейтенант. Ему нужен покой.

Военнослужащие вермахта не обращают внимания на звания эсэсовцев. Они делают вид, что не знают, кто мы такие. Мне даже кажется, что они почти презирают нас.

Я отдаю честь.

– Понимаю.

– Он эвакуируется, я следую за ним.

– Простите, герр врач, вы наблюдаете за лейтенантом?

Он отвечает утвердительно.

– Тогда, может, вы скажете, серьезно ли у него ранение?

– Левую ногу придется ампутировать. Другую надеемся спасти, но будет трудно. Во всяком случае, мы уделяем ему повышенное внимание. Ему не придется ждать санитарного поезда, его отправят «гофрированным». (Немцы обозначали этим названием самолет «Юнкерс-52», фюзеляж которого изготавливался из гофрированного металла.)

Я благодарю его и возвращаюсь к Карлу.

– Что он сказал? – спрашивает Карл.

– Что все в порядке и что ты будешь в течение двух месяцев в Закопане. (Здесь, близ границы со Словакией, на известном горном курорте располагался эсэсовский госпиталь для выздоравливающих.)

Я пожал ему руку:

– До свидания, Карл. Передай от меня привет всем знакомым, когда будешь в Виттенберге.

Он мрачно смотрит на меня.

– Прощай, Нойман. Удачи!

Я не решаюсь обернуться, идя к двери, но чувствую, как его взгляд сверлит мою спину.

Его, должно быть, ободрял без меры вид человека, который еще может ходить.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.