Глава третья «Моим героем с юности был Дубровский»

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Глава третья

«Моим героем с юности был Дубровский»

1

Как утверждает Ф. Зинько, «дореволюционные дела Котовского полностью «испарились» из архивов: после гибели из него стали лепить большевистского героя без страха и упрека, а прошлое Котовского в Бессарабии и Одессе тянуло на банальную уголовщину. Пусть даже с неким эсеровским душком. Кстати, именно в кассу этой партии Котовский частенько отдавал свою добычу. Небольшая часть доставалась беднейшим крестьянам, самому же, кроме коня и оружия, ничего не надо было».

Вот в этом «ничего не надо было» и кроется тайна той разбойничьей жизни Григория Ивановича, которой он станет жить после окончания училища. И по сей день эта тайна до конца не раскрыта. Ведь еще никто из биографов Котовского точно не ответил на самый главный вопрос: почему до революции он жил вне закона Российской империи, а после, вдруг круто изменившись, принял новую власть и стал ее героем? Ну не может же рецидивист, познавший тюремные нары, побеги, вольную жизнь и огромные деньги, через много лет вдруг, как в сказке, сразу стать положительным героем. Это невозможно в принципе. А здесь совершенно уникальный случай такого перерождения.

Вспомним знаменитого героя А. С. Пушкина Дубровского. Ведь он стал разбойником только потому, что у него отобрали имение и обрекли на смерть отца. То есть именно эти события и стали причиной его жизни вне закона.

Как писал один из видных теоретиков в области уголовного права А. Н. Трайнин, «преступность же самая значительная сторона в социальной жизни, но преступность обладает иным весьма важным свойством: она отражает и резюмирует все влияние окружающей среды. Оттого преступность неубывающая, а тем более преступность растущая — грозное свидетельство неблагополучия в самих основах современного общества». Словом, все-таки общество…

Как свидетельствуют биографы Котовского, в роли помощника управляющего в имении «Валя-Карбуна» близ станции Кайнары у молодого помещика Мечислава Скоповского, поляка по происхождению, он проработал всего два месяца. Его изгнали за обольщение жены помещика. Историк Борис Соколов на основе изученного им биографического материала о Григории Ивановиче излагает свое личное видение тех событий.

«В автобиографии Котовский так объяснял свой уход от Скоповского: «…И здесь с ужасающей ясностью сталкиваюсь с огромной нищетой того, кто создает все богатства помещику, с беспросветной жизнью батрака, с его 20-часовым рабочим днем; я сталкиваюсь с батраком, у которого нет во всей его тяжелой, кошмарной жизни ни одной светлой, человеческой минуты — с одной стороны. И со сплошным праздником, полной роскошью жизни, жизни паразитов, безжалостных, беспощадных эксплуататоров — с другой». Будто бы помещик прогнал его за то, что он слишком гуманно относится к батракам, которых, правда, по 20 часов в день трудиться никто не заставлял — иначе бы они просто спали в поле. Однако, учитывая, что некоторое время спустя Котовский оказался в имении того же Скоповского, вряд ли тот подозревал его в излишней симпатии к батракам. (…)

После фиаско в «Валя-Карбуне» Котовский устроился помощником управляющего имением Максимовка Одесского уезда, принадлежавшем помещику Якунину, но опять был изгнан за хищение 200 рублей хозяйских денег. По этой причине Котовский так и не закончил шестимесячную практику и не получил ни положительных отзывав помещиков, ни документов об окончании училища.

В начале 1902 года наш герой вновь вернулся к помещику Скоповскому, который за это время развелся с женой и, за устранением предмета раздора, готов был простить Котовского. Может быть, за него успел похлопотать незадолго до смерти влиятельный в губернии Манук-бей. Но Григорий Иванович «по-своему» отблагодарил помещика за доброту. Он опять похитил 77 рублей, вырученных от продажи свиней, и сбежал. По версии, придуманной впоследствии Котовским, конфликт со Скоповским вышел из-за того, что помещик не хочет платить жалованье батракам, а помощник управляющего вступился за них. В наказание слуги помещика избили Григория Ивановича, связали его и бросили умирать в поле на февральском ветру, но он чудесным образом развязался. (…)

После смерти своего покровителя практикант, поняв, что университет в Германии ему больше не светит, пустился во все тяжкие. Эх, если бы Манук-бей догадался завещать хотя бы малую толику состояния своему крестнику, судьба Григория Котовского и история юга России, возможно, сложилась бы иначе.

Советский биограф Котовского Владимир Шмерлинг контаминировал два периода работы Котовского у Скоповского в один и нарисовал героико-романтическую картину их ссоры, ничего общего с действительностью не имевшую: «Как-то зимой Скоповский приехал в имение. Помещик был не в духе, вероятно, после большого проигрыша. Он ходил по имению и ко всему придирался. В казарме он застал отдыхающих рабочих.

— Я не потерплю у себя дармоедов! — рассвирепел Скоповский. Пинком ноги он поднял одного из лежавших, а когда тот вытянулся перед ним, схватил его за рубаху, начал трясти и бить хлыстом.

— Как вы смеете так обращаться с людьми?! — чуть заикаясь, заговорил Котовский.

Скоповский гневно посмотрел на Котовского (он не привык к возражениям), взмахнул хлыстом и ударил практиканта по щеке.

— Бунтовщик, ты будешь народ бунтовать?!

Удар помещичьего хлыста разъярил Котовского. Не помня себя, он схватил Скоповского, поднял его и с размаху выбросил в открытое окно. На Григория накинулись слуги помещика и начали избивать дубинками и плетками; одолев его, они связали Котовского и бросили в сарай. Потом к сараю подъехала подвода. Приказчик повез Котовского в степь. Григорий просил развязать ему руки и ноги, но приказчик не соглашался: барин приказал сбросить практиканта связанным, не доезжая верст пять до станции.

Приказчик выполнил приказание помещика. Оставленный в степи раздетым, без пальто. Котовский долго ползал по снегу, пока ему не удалось разорвать веревки. Он весь горел возмущением и обидой; он не ожидал такого дикого произвола, такой несправедливости. Он шел по степи и мысленно произносил слова клятвы: отомстить за все Скоповскому и другим помещикам-извергам.

Скоповский же не успокоился. После случившегося он долгое время ходил в кровоподтеках и пластырях. Горя местью, он сочинил донос на непокорного практиканта. Помещик обвинил Григория во всевозможных злоупотреблениях, а главное, в том, что Котовский настраивал против него батраков».

Однако если бы управляющий действительно побил Скоповского, да еще нанес бы ему ясно видимые телесные повреждения, то помещик прежде всего обвинил бы Котовского именно в этом, за что последнему мог грозить реальный тюремный срок. Но помещик в своем заявлении указал на кражу 77 рублей выручки от продажи свиней. Ни о побоях, ни о подстрекательстве крестьян к бунту он не упоминал.

Другой советский биограф Котовского, Геннадий Ананьев, дает версию происшествия, приведшего к окончательному изгнанию Котовского из «Вали-Карбуны», несколько ближе к действительности, хотя и оснащает происшествие фантастическими деталями из рассказов самого Григория Ивановича: «По распоряжению помещика Котовский переправил в Кишинев большую партию свиней и, выгодно продав их, вернулся в имение. Но вместо того, чтобы немедленно отчитаться перед хозяином, пошел проведать больного батрака и отдать купленные для него лекарства. И надо же такому случиться, что и Скоповский пожаловал в барак. И не один, а с ключником и конюхами. Помещик считал, что батрак симулирует, поэтому решил наказать. С бранью слуги Скоповского накинулись на больного батрака, начали бить, заставляя идти на работу.

— Прекратите! — не выдержав, крикнул Котовский и оттолкнул конюхов от больного.

Скоповского это вмешательство взбесило, и он приказал связать управляющего.

…В степи телега остановилась, Котовского сбросили на снег.

— Развяжите! — потребовал Котовский, понимая, что его хотят оставить на верную гибель.

— Барин не велел, — спокойно ответил приказчик. Февральский холод начал пробирать до самых костей, но, как ни напрягался Григорий Котовский, ему никак не удавалось даже хоть чуть-чуть ослабить веревки. Выход один — найти какое-нибудь дерево и тогда, поднявшись, перетереть веревку о шершавую кору. И Котовский покатился по снегу, проклиная Скоповского и его холуев.

— Дерево нужно. Дерево, — отчаянно повторял Котовский. — Тогда спасусь!»

И конечно же Григорий Иванович дерево нашел и спасся. Как бы иначе он стал героем Гражданской войны?

Несомненно, случай с батраком, которого избил хозяин и за которого заступился Котовский, Ананьев заимствовал у Владимира Шмерлинга. Но у Шмерлинга цель наказания, которому подверг помещик Котовского, заключалась в унижении строптивого управляющего, но не в его убийстве. По версии Шмерлинга, Котовского сбросили с телеги недалеко от железнодорожной станции, и если бы даже он не сумел развязаться сам, его наверняка вскоре нашли бы пассажиры, идущие или едущие на станцию или со станции. Умереть он не мог. По версии же Ананьева, Скоповский рассчитывал, что Котовский умрет мучительной смертью от холода, и только находчивость спасла Григория Ивановича».

Вывод современного российского историка до банальности прост: «История с избиением Котовским помещика, а слугами помещика — самого Котовского понадобилась советским биографам «последнего гайдука» для того, чтобы объяснить его уход в лес и сколачивание разбойничьей шайки классовой ненавистью, а не банальной жаждой приключений и легких денег.

На самом же деле Скоповский, отчаявшись дождаться возвращения беглеца, подал на него в суд, но полиция не смогла найти вора, да и не особенно искала».

И все-таки первая и главная причина конфликта с первым помещиком — «шерше ля фам» (т. е. ищите женщину). Как утверждает двоюродная правнучка Котовского Галина Филатова, отстаивая свою версию биографии героя Гражданской войны, «в положенные лета Гришу и Мишу отдали учиться в Каракозовское сельскохозяйственное училище. Миша окончил училище с хорошими отметками, Гриша — с отличием! У приемыша оказался потомственный талант к управлению сельхозпредприятиями. Поэтому сразу после учебы Котовский был взят на должность управляющего крупным поместьем.

Но привычками пошел в отца. Завязал интрижку с супругой знатного помещика (своего работодателя), был изобличен, по приказу рогоносца избит и вышвырнут со службы. Легко отделался: рогоносец поначалу приказал убить Котовского, но раздумал. Испугался мести Шаллей: родня Григория славилась крутым нравом. Управление всем циклом опийного производства — от выращивания мака до его продажи — на тот день перешло к Михаилу Шаллю. На пару с отцом Михаил ввел на предприятии строжайшие порядки: воровство и связи с наркоторговлей пересекались железной рукой. В общем, рогоносцу было чего страшиться, дай он приказ убить Котовского.

Григорий вернулся в семью, где на семейном совете решили: Котовскому надо уехать из дому, пока скандал не уляжется. Тем более что его защитниками были лишь отец и брат. Родственники Софьи Шалль (весьма влиятельные) относились к байстрюку без симпатии».

2

Украинский историк В. Савченко продолжает уголовный путь Котовского не менее увлекательно: «В том же году молодой практикант оказывается в помощниках управляющего большого имения Максимовка Одесского уезда помещика Якунина. Но уже в октябре он был выгнан из Максимовки за похищение 200 рублей хозяйских денег, так и не закончив своей шестимесячной практики. Захватив деньги и инсценировав кражу со взломом, девятнадцатилетний Котовский направился в Одессу, манящую соблазнами. Он растратил все деньги в Одессе и был не только с позором выгнан из имения, но и не получил документов об окончании училища. (…)

Тогда же Котовский снова нанимается помощником управляющего к помещику Скоповскому, который к этому времени развелся с женой. На этот раз, узнав, что ему грозит скорый призыв в армию, Григорий присваивает 77 рублей, полученные от продажи помещичьих свиней, и ударяется в бега. Во время разборок со Скоповским помещик нагайкой отхлестал Котовского, а помещичьи холуи жестоко избили юношу. По словам самого Котовского, его, избитого и связанного, бросают в февральской степи. Но документы говорят о другом… Помещик не наказал беглеца физически, так как не мог его поймать. Скоповский подал на бежавшего с деньгами Котовского в суд, однако полиция полгода так и не смогла найти беглеца.

В это время (март — апрель 1902 года) Котовский пытается устроиться управляющим к помещику Семиградову. Но помещик соглашается предоставить ему работу только при наличии рекомендательных писем от предыдущих нанимателей. И Григорий Котовский подделывает документы о своей «образцовой» работе у помещика Якунина. «Низкий» слог и полная безграмотность этого документа заставили Семиградова усомниться в авторстве и перепроверить подлинность рекомендации. Связавшись с Якуниным, Семиградов узнал, что симпатичный молодой агроном — вор и мошенник.

За подлог Григорий Котовский получил четыре месяца тюрьмы. Отсидев этот срок, Котовский недолго был на свободе. В октябре 1902 года его арестовывают по делу о растрате денег Скоповского. Помещик представил следствию бумагу, в которой подсудимый сознался в содеянном…

Котовский был посажен в «грабительский коридор» кишиневской тюрьмы, где, по его словам, содержались «сливки преступного мира». В камере Григорий заболел «нервной горячкой» и попал в тюремный лазарет. Вскоре он освобождается до суда из-под стражи «по болезни». Григорий Котовский возненавидел своих обидчиков, поняв, что опороченное имя закрыло ему путь в «приличное общество». Позже, в 1916 году на суде он объяснял свое «падение» тяжелым детством и неспособностью общества «подать руку оступившимся»».

С 1903 года Григорий Котовский хотя и меняет места своей работы, меняет профессии, однако его по каким-то причинам более не преследуют «за растрату денег» и «воровство». Сначала он служит лесным объездчиком в селе Молешты Бендерского уезда у помещика Авербуха, потом обыкновенным поденным рабочим в имении помещика Недова и, наконец, рабочим на пивоваренном заводе Раппа в Кишиневе. Следующий арест Котовского произошел в январе 1905 года… За уклонение от призыва на военную службу. По этому поводу в истории известно вынесение следующего решения: «…Балтское уездное полицейское управление, рассмотрев переписку о задержанном в Кишиневе балтском мещанине Григории Ивановиче Котовском, нашло, что Котовский подлежал отбытию воинской повинности в 1902 году, но к исполнению таковой до сих пор не являлся, скрываясь в разных местах, а потому постановило: названного Григория Котовича, в целях воспрепятствования дальнейшего уклонения от исполнения воинской повинности, содержать под стражей при полиции, впредь до открытия заседания Балтского воинского присутствия 3 февраля 1905 года, о чем ему объявить, а копию сего постановления препроводить товарищу прокурора по Балтскому участку.

Пом. исправника: Журавский».

Как подчеркивает Б. Соколов, в феврале 1905 года Котовского направили «в 19-й Костромской пехотный полк в Житомир. Но он там не задержался. В Житомире находился запасной батальон полка, а его боевые части в это время перебрасывались в Маньчжурию. Но принять участие в боевых действиях он уже не успел. Котовский, однако, не знал, что война вот-вот закончится, и совершенно не горел желанием оказаться на фронте. Уже 31 мая 1905 года он бежал из полкового лазарета и в связи с дезертирством был исключен из полковых списков. 4 июня 1905 года он нелегально вернулся в родную Бессарабию».

Эти и другие факты из прошлого, к сожалению, подаются современному читателю без каких-либо комментариев, которые хоть немножко могли бы разъяснить ту атмосферу, в которой происходили конфликты Котовского с помещиками, а также его уклонение от службы в армии и дезертирство. Такие пояснения, например, можно найти в книге известного французского историка, специалиста по русско-советским исследованиям Н. Верта: «1901 г. оказался неурожайным, ему предшествовал 1900 г. достаточно средний по результатам. Повсюду в деревне давало себя знать перенаселение; и так уже нищенская оплата сельских тружеников упала еще ниже; традиционная задолженность крестьян-бедняков усилилась. Даже крупные помещики почувствовали на себе последствия кризиса: мировые цены на зерно снизились, что заметно повлияло на их доходы, так как не рос внутренний рынок. (…)

Лишенные возможности модернизировать свои хозяйства, доведенные до нищеты перенаселением и низкими урожаями, крестьяне вынуждены были по высоким ценам арендовать земли у помещиков или захватывать их силой. В 1902 г., впервые с 1861 г., поднялась настоящая волна беспорядков в деревне. На Украине и Среднем Поволжье разразились бунты. Ведомства царского правительства насчитали только за период с 1902 по 1904 г. 670 «крестьянских восстаний». Обычно они начинались с разгрома помещичьих усадеб, затем крестьяне занимали поля и угодья своих помещиков, присваивали себе скот и сельскохозяйственный инвентарь».

Весьма красочно картина последствий того кризиса в России дана в донесениях посла Франции М. Бомпара (1904): «Все классы общества пришли в смятение: в стране совершаются политические убийства, идут забастовки, крестьянские бунты, новые слои общества, охваченные идеями радикализма и обновленного народничества, превратились в оппозицию государству».

Как пишет Верт, назначенный в апреле 1902 года министром внутренних дел Плеве на все сложности обстановки реагировал политическими и административными мерами. Как результат в 1902–1904 годах в Кишиневе и Одессе прокатились массовые еврейские погромы. Для подавления же крестьянских восстаний и рабочих забастовок власти использовали армию. Именно этим и можно объяснить уклонение от службы в армии нашего героя. Никаких других объяснений в данном случае быть не может. Что же касается Русско-японской войны, то она, как чуждая национальным интересам, с самого начала воспринималась русской общественностью как бессмысленный конфликт, результат некомпетентности власти. Именно тогда умами оппозиционеров овладел дух пораженчества.

Достаточно вспомнить события Кровавого воскресенья, когда 9 января 1905 года армия открыла огонь по народному потоку, шедшему к Зимнему дворцу. А ведь тогда тысячи мужчин, женщин и детей несли иконы и хоругви, пели псалмы и «Боже, царя храни!» И армия стреляла в народ. Мог ли Котовский служить в такой армии? Думаю, что ответ здесь будет звучать однозначно отрицательно.

Сегодня мало кто может припомнить такую партию под названием «Бунд». Эта еврейская социалистическая партия, действовавшая в России, Польши и Литве, просуществовала недолго: с 90-х годов XIX века до 40-х прошлого. Но именно эта партия, возглавившая массовое еврейское рабочее движение, занималась и организацией армейской пропаганды. Как подчеркивает историк Й. Петровский-Штерн, «Бунд призывал своих активистов не бояться армии еще и потому, что агитация среди солдат, пусть даже и в стихийной форме, давала свои результаты. Уже в самом начале 1900-х годов командованию северо-западных округов пришлось признать, что нижние чины читают бундовские листовки, обсуждают их между собой и, в обход всех приказов и распоряжений, не спешат доносить о них начальству.

Призывную кампанию 1902 г. Бунд отметил пространным воззванием, отражавшим его концепцию: солдат есть рабочий в шинели. Воззвание призывало будущих солдат к классовой, преимущественно рабочей, солидарности, формулируя ее в откровенно марксистских метафорах: «Пусть казарма для вас будет школой, где вы научитесь владеть оружием, чтобы умело направить его против наших властителей. Пусть царизм встретит в вас не новых защитников, но новых могильщиков!» Пропагандистские усилия Бунд подкреплял непосредственной работой с новобранцами. Так, в Житомире за два дня до призыва (декабрь 1902 г.) еврейские призывники провели сходку в лесу, закончившуюся демонстрацией и пением революционных песен на улицах города». Далее автор книги «Евреи в русской армии» пишет: «К 1905 г. еврейские солдаты, с их допризывным опытом пропагандистской работы, оказались в роли ведущих армейских агитаторов. Военные власти испытывали растерянность: полиция требовала от военно-судного управления привлечь агитаторов к ответственности за антиправительственную деятельность, тогда как сами воинские начальники не находили в их действиях состава преступления и полагали, что они не обязаны заниматься преступлениями, совершенными за пределами армии». Почему Котовский не мог стать, так скажем, жертвой такой пропаганды? И тем более в те самые дни, месяцы и годы, когда происходили все вышеперечисленные исторические события. Кроме того, Григорий Иванович до самого конца своей жизни, в отличие от других, будет как-то особенно дружественно относиться к людям еврейской национальности. И это при том, что погибнет от руки близко стоявшего к нему еврея.

В своем последнем интервью заслуженный артист России Владислав Галкин, сыгравший главную роль в сериале «Котовский», так охарактеризует своего героя: «Сильная историческая личность, один из интереснейших персонажей начала прошлого века. Личность разносторонняя, многогранная, яркая. Мотивация его некоторых поступков объяснения практически не находит.

Это человек, который, с одной стороны, вызывает недоумение, некий шок, а с другой — уважение и интерес.

За все время своего бандитизма, с 1900 г. и до момента, когда его освободила революция, он не убил ни одного человека. Он сам всячески препятствовал такого рода действиям и, как мог, старался их предотвратить. И при всем том — это человек совершенно индивидуальной актерской природы…

Ну и надо учитывать, что человек встал на этот путь волею судьбы — это не был его свободный выбор.

Это, скорее всего, было стечение обстоятельств. Он был слаб по отношению к женщинам. Но при этом любил по-настоящему только одну.

Вся его преступная деятельность — это не то, чего он хотел и о чем мечтал. Он хотел заниматься сельским хозяйством, был прекрасным управляющим, но встал именно на путь разбоя. А началось с того, что, не удержавшись, завел роман с женой помещика, у которого работал управляющим. И эта женщина его приревновала к другой — и обвинила в воровстве драгоценностей. Его жестоко избили и связанного выкинули в лес. После чего Котовский решил «поправить ситуацию» и сжег поместье дотла. Этот факт явился началом его криминальной истории. С этого началась его бандитская жизнь».

Примечательно, что в далекие советские времена биографы Котовского, возможно, в чем-то приукрашивали жизнь своего героя. Наши с вами современники довольно легко «разоблачают» Григория Ивановича в преступлениях. Словом, у каждого из них была и есть своя правда, да вот истина находится где-то посредине.

3

Однажды в разговоре со своей женой Григорий Иванович сказал: «Моим героем с юности был Дубровский». И в этом нет ничего удивительного. Войти в этот образ помогла Котовскому первая русская революция. Ирония по этому поводу нынешних историков-«разоблачителей» так и останется иронией. Ибо невозможно понимание прошлого исключительно с современной колокольни.

В июне 1905-го Котовский нелегально возвращается на родину, в Бессарабию. Беспорядки с погромами помещичьих усадеб пришли и сюда. Одни местные крестьяне вели разговоры о самовольной запашке земель помещиков, другие просто приступили к самовольной порубке леса. За это их, безусловно, наказывали, и порой жестоко. Именно в это время Григорий Иванович собирает группу крестьян, куда вошли около десяти человек: Маноля Гуцуляк и Прокопий Демьянишин из села Трушены, Игнатий Пушкарев и Захарий Гроссу из села Бужоры и другие. Известно, например, что Игнатий Пушкарев уже успел отсидеть «за участие в аграрных беспорядках». Другие также были отобраны Котовским не «за красивые глаза».

Наш современник историк Савченко в своем разоблачении Котовского едва ли сдерживается от сарказма: «Отряд налетчиков Гриши Котовского — «атамана Адского» — базировался в Бардарском лесу, который находился у родных Ганчешт и Кишинева. Образцом для подражания атаман избрал легендарного молдавского разбойника XIX века Васыля Чумака. Уже 1 декабря 1905 года на большой дороге между Кишиневом и Оргеевом отряд Котовского конфискует деньги и ценности у дворянина Дудниченко, затем у купца Когана. Через двенадцать дней Котовский со своей группой в Бардарском лесу конфискует деньги у ганчештских купцов, а 22 декабря на дороге на Кишинев экспроприировал деньги у шестерых помещиков и купцов. Всего в декабре (время наибольшей разрухи в Российском государстве, локальных вооруженных восстаний в городах и селах) «котовцы» провели двенадцать нападений на купцов, царских чиновников, помещиков (в том числе на кишиневскую квартиру Семиградова).

В декабре 1905 года, когда Котовский грабил на больших дорогах, в соседнем городке Комрат восстали крестьяне и ремесленники. Они обезоружили и арестовали представителей местных органов власти и десять дней обороняли «Комратскую республику трудящихся». Но отряд Котовского и не думал помогать революционерам, хотя находился в нескольких десятках километров от этих событий. У Котовского были иные цели и задачи… Хотя рассказывают, что Котовский называл свою группу «черноморцами», якобы проводя какие-то аналогии с восстанием на броненосце «Потемкин».

С января 1906 года в банде Котовского уже 15–18 хорошо вооруженных человек, многие из которых действуют на конях. Оружие было захвачено у исправника, который вез винтовки в Оргеев в отделение полиции.

Штаб-квартира банды переместилась в Иванчевский лес на околицах Кишинева. Для Бессарабии это было крупное бандитское формирование, что могло соперничать с самой влиятельной там бандой Бужора, насчитывавшей до сорока бандитов.

Январь следующего года был также не по-зимнему «жарким». Начался он нападением первого января на купца Гершковича в Ганчештах. Однако сын купца выбежал из дома и поднял крик, на который сбежались полиция и соседи. Отстреливаясь, «котовцы» едва смогли унести ноги. 6–7 января банда совершила 11 вооруженных ограблений. Всего с 1 января по 16 февраля 1906 года было совершено 28 ограблений. Случалось, что за один день ограблению подвергались три квартиры или четыре экипажа. Известно нападение Котовского на имение своего бывшего благодетеля, которым владел, после смерти Манук-бея, помещик Назаров. В начале 1906 года за поимку уголовного авторитета Котовского полиция объявила премию в две тысячи рублей. Газеты «Бессарабская жизнь», «Бессарабец», «Друг» смаковали налеты Котовского, изображая его как атамана бандитской шайки, что отличалось крайней смелостью и строгой дисциплиной. Уже тогда, в 1905–1906 годах, «ковалась» легенда о «благородном разбойнике» Котовском».

Говорят, полиция очень долго не могла выяснить имя того, кто возглавляет некую банду разбойников, неожиданно объявившуюся на дорогах Бессарабии. Однако ее предводителя уже тогда называли «опытным и ловким начальником».

«Он появлялся всегда неожиданно, — констатировал Шмерлинг. — Когда Котовского ждали ночью, он появлялся на заре. Его искали в Бардарском лесу, по Ганчештской дороге — он же в это время выслеживал банкира в Кишиневе.

Котовский подобрал себе людей, каждый из которых действовал за десятерых. (…)

Котовский был непреклонен в своих требованиях к богачам. Он всегда знал, кому предъявить счет. Испуганным помещикам, торговцам и ростовщикам он говорил в лицо едкие, правдивые слова об их жадности и жестокости.

«Когда мои соучастники делали обыск у Сериогла, я все время стоял у дверей Сериогла, разговаривал с ним, говорил, что он сам вышел из бедных людей, а между тем обижает таких же бедняков, служащих у него» (из протокола допроса обвиняемого Г. И. Котовского от 26 февраля 1906 года. Смотритель Костюженской больницы Сериогла отличался злоупотреблениями по службе и жестоким обращением с подчиненными).

Котовский часто читал в газетах, как хроникеры искажали правду о его действиях. Ему приходилось даже посылать свои опровержения в газету «Бессарабская жизнь». Нередко приписывали ему поступки, которых он не совершал. Казнокрады пытались скрыть свои преступления, сваливая их на Котовского. Но он каждый раз находил пути призвать таких людей к ответу.

Котовский всегда интересовался тем, как разные слои общества реагируют на его действия. Он знал, что слухи о каждом его поступке, как эхо, разносятся по Бессарабии. Бедняки обращались к нему со своими нуждами; многие искали случая передать ему жалобу на кулака-мироеда, на судью-взяточника, на доносчика. Часто приходилось ему менять свою черную сатиновую рубаху на смокинг, барашковую шапку — на цилиндр или котелок, а высокие охотничьи сапоги — на лакированные туфли. Не только он, но и его дружинники пользовались гримом. Котовский переодевался до неузнаваемости. Когда требовали обстоятельства, он мог выдавать себя то за купца, то за дипломата, то за приехавшего иностранца. Он вынужден был исполнять самые различные роли. Чтобы не выдать себя, он изменял голос, всячески стараясь скрыть свое заикание, становившееся особо заметным, когда он волновался. На собственном выезде, важно восседая в фаэтоне, появлялся Котовский в Кишиневе, останавливался в перворазрядных гостиницах, покупал первые места в театрах, посещал кондитерские и рестораны. Разодетым барином он прогуливался по кишиневским улицам, ожидая встречи с нужными ему людьми. Иногда же под видом бродячего музыканта или точильщика входил за ограду богатых особняков. В его «гардеробе» имелись также мундир городового и монашеская ряса.

Эти маскарады требовали от Котовского особой настороженности и напряжения. Оказавшись в доме богача, он в нужный момент медленно снимал со своих рук лайковые перчатки, а потом тихо, но внятно произносил: «Я — Котовский». Эти слова действовали сильнее всяких угроз.

Исправники, приставы и следователи уже давно вели «дело» Котовского. Папки распухали от разных свидетельских показаний, заявлений «потерпевших» и самых неправдоподобных донесений агентов. Но и Григорий Котовский также вел «учет». У него всегда была под руками небольшая книжечка, куда он записывал суммы, которые он отбирал у богачей и раздавал неимущим».

4

Как-то сына Котовского, Григория Григорьевича, напрямик спросили о разбойничьей деятельности отца, которая, мол, подпадает под уголовную категорию. Он ответил категорически: «Никогда не соглашусь. Предположим, отец и в самом деле был просто уголовником. Но как тогда объяснить такой факт: после того как он бежал с каторги из Сибири в Россию, он устроился управляющим крупного имения по подложным документам. Казалось бы, получил хорошее место с хорошим жалованьем. Блестяще справлялся со своими обязанностями. Что еще нужно? Но отец вновь начинает грабить богатых. Почему? Что, он уголовник по своему психофизическому состоянию? Конечно, рядом с ним были настоящие одесские бандюги, которые после грабежа получали свою часть (попробовал бы отец с ними не поделиться!). Но свою часть награбленного раздавал окрестным жителям и часть средств переправлял в Бессарабию. Значит, он действительно грабил по идейным соображениям и был своего рода Робин Гудом XX столетия. Это была «экспроприация экспроприаторов». Помнится, в 1940 году, когда состоялось воссоединение Бессарабии с Россией, органы НКВД устроили нам с мамой и сестрой поездку в Бессарабию, сперва в Кишинев, а потом в местечко Ганчешты, где родился и провел детство отец. Мы приехали как раз на торжества открытия первого в Молдавии памятника отцу работы скульптора Б. Н. Иванова. Этот памятник был просто отлит из бетона. (…) Все знали, что приедет семья Котовских. В старом «ЗИСе» мы подъехали к центральной площади Ганчешты. Сейчас это уже процветающий городок, в то время типичное захолустное румынское село. Ко мне подошли несколько местных стариков, стали целовать мне руки, говорили: «Мне ваш отец лошадь дал, забрал у богатых…, а мне корову…» и т. д. Эти старики были живыми свидетелями деятельности отца в 1915–1916 годах. Но главное не это, а жизнь отца после Революции. Если бы Котовский действительно был человеком с уголовными наклонностями, то и после Революции он продолжал бы грабить для собственного обогащения. Но Котовский был уникумом, человеком, у которого вообще не было личной собственности».

В контексте сказанного не менее важно и свидетельство Шмерлинга, которое он не мог просто «высосать из пальца»: «В Кишиневе, в Оргееве, в Бельцах и ганчештской школе Бабенко помнят о том, как неимущие студенты-бессарабцы в 1905–1906 годах ежемесячно получали пакеты с деньгами от неизвестного. Этим «неизвестным» был Григорий Котовский. Жительница Кишинева Рахиль Лукмер вспоминает, как Котовский помог ей деньгами, когда она осталась с маленькими детьми без средств к существованию. Возчик Дубоссарский рассказывает, как однажды зимой в сильную вьюгу он вез несколько женщин в город. Котовский остановил подводу и спросил:

— Куда вы в такую вьюгу?

— За пенсией, — услышал он в ответ.

— А сколько вам получать этой пенсии?

— Пять рублей.

Котовский тут же достал деньги и наделил ими удивленных женщин, которые не знали, как его благодарить, а возчику Дубоссарскому приказал повернуть подводу и развезти женщин по домам.

…Крестьянка Наталия Лясковская тоже не забыла свою встречу с Котовским.

— Я и мой муж работали в то время у помещика Сарацика, — вспоминает Лясковская. — Мой муж Игнат — садовником, я — прислугой в доме. Как-то помещик получил письмо и сообщил нам, что ждет к себе именитых гостей. Весь дом был поднят на ноги: чистили, варили, пекли. На другой день вечером подъехали два фаэтона с разодетыми «господами». Вошли в дом. Помещик, кланяясь, пригласил всех в столовую. Сели ужинать. А я как раз прислуживала за столом. Только начался ужин, вдруг я вижу, Сарацик, сильно побледнев, поднялся и вышел, пошатываясь, с одним из гостей, высоким и здоровым мужчиной, в свой кабинет. Скоро они вернулись. Гость этот был Котовский. Уходя, он сказал помещику: «Если вы и дальше будете мучить народ, я пущу вас по миру». Григорий Иванович с своими людьми направился к выходу. В передней он увидел меня и подозвал к себе. «Я знаю, что ты и муж твой люди бедные, — сказал мне Котовский. — Вот вам немного денег, купите корову, лошадь, заведите себе хозяйство. Бери, не бойся». Он протянул мне несколько бумажек. Я хотела их взять, но в это время показался помещик, и я, испугавшись его, отказалась от денег, хотя они нам были очень нужны. Котовский уехал, но через два дня к нам пришел какой-то неизвестный человек. Разыскал моего мужа и вручил ему конверт, в котором было тридцать рублей.

Котовский давал беднякам деньги на покупку волов, батраку помогал справить свадьбу, погорельцу — построить хату. Не забывал он и о своих давнишних «знакомых», которых запомнил с детства. Ганчештский богач Гершкович во время неурожайного года без зазрения совести грабил и разорял крестьян. Котовский нашел способ предупредить Гершковича, что, если он будет и дальше грабить бедных, все его добро будет сожжено. Вспомнил Котовский и о Семиградове, которого когда-то просил об устройстве на работу. Угроза Котовского подействовала на столбового дворянина, и ему пришлось отдать крупную сумму денег для раздачи беднякам. Не забыл Котовский и разбогатевшего Артема Назарова, который взял в аренду ганчештский винокуренный завод и другие угодья Манук-Бея».

По утверждению писателя Ананьева, «политический характер борьбы отряда Г. И. Котовского вынуждены были признать даже чиновники Кишиневского окружного суда и департамента полиции. Когда Григорий Иванович бежал из кишиневской тюрьмы, департамент полиции в секретной телеграмме сообщал: «Бежал опасный политический преступник»».

Оглядываясь в то далекое прошлое, трудно не заметить, что мы не только безжалостно отреклись от него, мы не только стали высмеивать героев той эпохи, но мы уже не хотим знать и правды, а уж тем более правдиво разобраться в доставшихся нам в наследство исторических нагромождениях. Проще высмеять то, что когда-то хвалили, лишь потому, что это было тогда, в «совке». Но не слишком ли это подло по отношению к нашим предкам? Да, они были недовольны многим, но не все они мазали черной краской. В их жизни были свои идеалы, свои понятия добра и зла. И это при том, что тогда людей духовно чистых было превеликое множество…

5

Полиция очень долго не могла взять неуловимого Котовского, но, как говорится, и «на старуху бывает проруха». «Однажды помощник пристава 3 участка Зильберг узнал, где скрывался Котовский, — читаем у Шмерлинга. — Но он не успел донести об этом, так как сам был арестован Котовским. Зильберт молил о пощаде, обещая быть полезным. Котовский отпустил его.

Зильберг и другие лица предупреждали Котовского о засадах и других мерах, предпринимавшихся полицией. Выслуживаясь же перед начальством, Зильберг сообщал полицмейстеру якобы полученные им агентурные сведения о том, кого готовится «посетить» Котовский. Но сообщал каждый раз так, чтобы Котовский смог вовремя исчезнуть. Полиция прибывала на место происшествия с опозданием. Котовский дразнил и водил за нос своих врагов».

Теперь он уже был уверен в своих «помощниках и информаторах», но, как известно, жадность не имеет границ. Все тот Зильберг и продал Котовского. Продал, естественно, выгодно…

«Зная одну из конспиративных квартир партизанского отряда (на улице Куприяновской, в доме 9), Зильберг долго держал ее под постоянным наблюдением. И вот 18 февраля 1906 года Котовский появился в этой квартире. Дом тут же оцепили, но ворваться побоялись. Ждали, когда Котовский выйдет на улицу.

Не подозревая измены, Котовский собирался в лес, к своему отряду. Он натянул ботфорты, надел мягкую куртку, шляпу и вышел на крыльцо. Тут его и схватили.

Сопротивляться было бесполезно. Вмиг с ним бы расправились. (…)

Полицейские перевернули в доме все. Но, увы, улик в их руках оказалось весьма немного: денег 4 рубля 25 копеек, свисток, маска и записная книжка.

В тот же день в доме на Киевской улице были арестованы и закованы в кандалы Прокопий Демянишин и Игнатий Пушкарев, а через несколько дней задержали и других членов отрада. Арестовали и хозяев конспиративных квартир отряда Ирину Бессараб и Акулину Жосаи.

Зильберг получил солидное вознаграждение — 1000 рублей».

Что касается той полиции, то, как верно подмечает А. Иконников-Галицкий, «хотя Российскую империю принято называть «полицейским государством», собственно силы охраны правопорядка в ней были немногочисленны, их структура разобщена, а управление ими раздроблено. Их ядро, так называемая общая, то есть неспециализированная, полиция находилась в двойном подчинении. На местах ею руководили губернаторы, из центра управляло Министерство внутренних дел». Кому, как не губернатору, про «свою полицию» было известно если не все, то очень многое.

Например, вот что вспоминает бессарабский губернатор князь С. Д. Урусов: «Мне пришлось, на первых же порах, обратить серьезное внимание на местную полицию, городскую и уездную. Вскоре оказалось, что состав ее, в отношении способностей и деловитости отдельных полицейских чинов, весьма удовлетворителен, что особенно стало заметно в городе Кишиневе после того, как руководство городской полицией принял на себя приглашенный мною, бывший когда-то полицмейстером в Риге, полковник Рейхарт, опытный и дельный исполнитель. Из пяти городских приставов — двое положительно выдавались, двое были вполне удовлетворительны, и только одного пришлось удалить за слишком бесцеремонное взяточничество.

Раз речь зашла о незаконных поборах, приходится на этом вопросе остановиться. Как раз я, при содействии одного из членов прокурорского надзора, знатока края, попробовал вычислить поддающуюся примерному учету часть поборов, производимых полицией по губернии. Вышло значительно более миллиона рублей в год. Чтобы несколько реабилитировать бессарабскую полицию в глазах наивных людей, которым когда-нибудь придется читать эти строки, я упомяну, что петербургская полиция, по самому тщательному дознанию знатока дела, служившего в градоначальстве, получает до 6-ти миллионов рублей в год одних подписных денег, т. е. таких, которые даются не за нарушение закона или злоупотребления по службе, а просто за то, что существуют обыватели-домовладельцы, лавочники, трактирщики, фабриканты и т. п. Поборы за нарушение законов, в интересах дающих, здесь в расчет не приняты, ввиду невозможности их учесть.

Итак, я скоро убедился, что взятка среди бессарабской полиции, за малыми исключениями, играет большую роль. В этом убедиться было нетрудно, глядя на то, как становые пристава разъезжают четверками, в рессорных колясках, ездят в первом классе по железным дорогам, приобретают дома и участки земель и проигрывают в карты сотни, а иногда и тысячи рублей. Нетрудно было узнать и об источнике их доходов. В развращении полиции оказались виновными все те же злополучные евреи — язва Бессарабии. (…)

Однажды я решил зайти в управление пристава одного из участков г. Кишинева, чтобы ознакомиться с его делопроизводством. Я прежде всего обратил внимание на помещение канцелярии, очень просторное и даже комфортабельное, уставленное столами, за которыми, несмотря на поздний час, занималось 6 человек. Я спросил каждого из них о размере содержания, получаемого ими, и выяснил следующие цифры. Старший делопроизводитель получал 600 р. в год, двое других — по 480 руб., и три писца вместе стоили 660 руб. На канцелярские расходы выходило, по словам пристава, от 200 до 300 руб. ежегодно. Составлялась цифра в 2300–2400 руб., тогда как все содержание пристава, с расходом на канцелярию, не превышало двух с половиной тысяч в год. Мне оставалось только посмотреть книги и движение дел, тщательно обойдя вопрос о том, на какие средства живет сам пристав.

Другой случай касался уездной полиции. Место пристава в Новоселицах, на границе Австрии, считалось первым в губернии, так как приносило занимавшему его лицу, по общим отзывам, до 15 тысяч рублей в год. Такая цифра всем колола глаза, и я счел необходимым назначить ревизию делопроизводства этого стана. При этом обнаружилось, между прочим, такое явление. Одному из новоселицких евреев было сдано приставом право торговли билетами, на основании которых жители пограничной полосы переходили границу по своим торговым и другим делам. Желающий взять такое удостоверение являлся к арендатору и получал от него талон, по которому в канцелярии пристава бесплатно и беспрекословно выдавался билет, а арендатор, взамен такой привилегии, содержал на свои средства всю канцелярию стана. Пристава я уволил и назначил на его место другого, но вскоре убедился в том, что незаконные поборы продолжаются в другой форме. Тогда я выписал из одной великорусской губернии человека вполне надежного и убедил его взять место новоселицкого пристава, обещав ему повышение, как только он поставит дело, как следует. Через месяц новый пристав заявил просьбу об увольнении его в отставку, так как, при всем желании, он не мог обходиться своим содержанием. Ему не только не хватало средств на прожитие, но он принужден был запускать дела, так как содержание канцелярии, сокращенной им наполовину, поглощало все отпускаемые ему средства».

Что же касается сыска, или, как теперь говорят, розыска, то при последнем царе он находился в очень плачевном состоянии. Ежегодно в те времена до 31 % всех следствий по уголовным делам прекращались из-за низкого уровня розыскной работы, проводившейся полицией. Поэтому летом 1908 года Николай II подписал закон «Об организации сыскной части». Согласно этому документу, в составе полицейских управлений губернских и других крупных городов создавались «сыскные отделения четырех разрядов для производства розыска по делам общественного характера…» Но только через два года была установлена структура сыскных отделений. Это всего четыре подразделения так называемых столов: личного задержания; розысков; наблюдения; справочного регистрационного бюро.

Словом, из-за коррупции и плохо организованного сыска полиции очень непросто было ловить Григория Ивановича Котовского. Немудрено, что он прекрасно знал об этих ее недостатках и умело этим пользовался. По этой причине он долго оставался неуловимым, но все же был пойман.

6

С первого дня Котовский занимается организацией своего первого побега из тюрьмы. Семнадцать арестантов должны были разоружить охрану. Затем по телефону они собирались вызвать полицмейстера, товарища прокурора и конвойную команду, чтобы взять их в качестве заложников. Далее планировалась инсценировка отправки по этапу всех арестантов в Одессу. Но план в самый разгар своего воплощения рухнул. Если надзирателей и охрану обезоружить удалось, то дальше началась стихия: некоторые заключенные по приставленным доскам к стене стали выбираться на волю, отчего поднялся невообразимый шум. Вскоре всех уже ожидали рота солдат и отряд конной полиции. Не удалось убежать и Котовскому. Произошло это 4 мая 1906 года.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.