Сочувствующие и братья
Сочувствующие и братья
Нет в мире такой страны, где евреи жили бы в замкнутых общинах. Сами по себе. Не взаимодействуя с окружающими. Что на протяжении веков и тысячелетий для еврейского общинного и в первую очередь религиозно-общинного руководства было главной проблемой. Поскольку любовь и дружба – это хорошо. Но ассимиляция, как принято считать, – это плохо. Помимо прочего плоха она тем, что лишает евреев будущего, растворяя их в превосходящем по численности инородном окружении, исповедующем, может быть, и родственные, но иные религии, без единого шанса на сохранение традиций.
Со времен библейских Эзры и Нехемии, возражая против смешанных браков, очередные отцы избранного народа говорили именно об этом. И ради этого стояли насмерть. И противостояли ассимиляции, калеча судьбы. Иногда свои, но чаще все-таки чужие. Однако – это теоретическое обоснование процесса. А всякая теория под собой имеет еще и практику.
Практика эта, как всегда, была простой, как шпала. Кто командует общиной. В чей храм идут молиться. Кто ведет обряды календарного и человеческого цикла. То есть женит, хоронит, принимает детей и отмечает праздники. Кто собирает налоги. И вообще – кто в доме хозяин? Что понятно, естественно, простительно и объяснимо. И ровно ничего не значит в реальной жизни.
Особенно в современных государствах. Где люди живут бок о бок. Вместе учатся. Работают. Ходят друг к другу в гости. Воюют в одном окопе, наконец. И между ними складываются простые отношения. Человеческие. То есть мы опять возвращаемся все к тем же самым дружбе и любви. Симпатии и антипатии. Пониманию того, что на этого соседа, по офису или кварталу – неважно, можно положиться. А вот этот подведет под монастырь.
Причем вовсе не обязательно первый будет евреем, а второй нет. И даже скорее обратное. Если ты сам еврей. Поскольку ты на него смотришь изначально не так критически. Он почти свой. Вас многое объединяет. Ты еврей. И он еврей. И вот тут очень может быть, он тебя приложит так… По-братски. А не зевай. Не раскрывай рот. Не спи – замерзнешь.
Сколько автор напарывался в своей жизни – практически исключительно на евреев. Сколько терял денег, поверив на слово, – с тем же результатом и по тому же поводу. И в институте. И на работе. И в общественной жизни. И в бизнесе. Точнее, он напарывался и на антисемитов. И просто на жуликов. Аферистов. Нехороших людей. Разных. Но с евреями это ему как-то было чувствительнее. Может, потому, что он от представителей собственного народа этого подспудно не ожидал. Что, вообще-то, есть кретинизм высшей марки. Но из песни слова не выкинешь.
При том, что всегда в его окружении и окружении родителей среди ближайшей родни и друзей были люди, никакого отношения к евреям не имевшие. И общаться с ними было легко и приятно. И положиться на них можно было в чем угодно. И он их прикрывал, в случае чего. И они его прикрывали. И, надо сказать, не самые плохие моменты его жизни были связаны со всей этой компанией. Скорее наоборот. Что открывает безграничную, хотя и щекотливую тему: о том, как именно евреи живут рядом с теми, с кем живут. Какие отношения складываются между ними. Как все это соотносится с традицией и предрассудками, которые по большей части заменяют традицию. И евреям. И неевреям.
Не будем говорить о врагах. С ними все ясно. Поговорим о «сочувствующих» – как их называли в юности автора его еврейские друзья из Московского института стали и, соответственно, сплавов. Что явно восходило к ироничной характеристике советских евреев как «инвалидов пятого пункта». О тех, кто жил в одной общаге. С кем делили на заводской практике кусок привезенной из Москвы колбасы. Банку консервов. Что важнее, особенно когда кончались деньги, заварку и кусок хлеба. С кем дрались бок о бок на танцплощадках. Ходили на дежурства в ДНД и оперотряды. Травили байки под горячительное. И просто так, за чаем. Корпели над лабораторными. Готовились к экзаменам. Ругались. Мирились. Переживали друг за друга и друзей вытаскивали. Советовались насчет личной жизни. Справляли свадьбы и пытались, по молодости, не допускать разводов. Они вели себя как братья. Да и на самом деле были ими. Часто куда больше, чем прямые близкие родственники.
У каждого из нас одна молодость. И именно это время, как известно социологам, то самое, когда складывается круг будущих человеческих отношений. Часто на всю оставшуюся жизнь. Старшие классы – редко, но бывает. Армия – чаще. Институт – очень часто. Работа – первые несколько лет. Некоторым дана большая удача – обрастать друзьями, как корабль ракушками. Всю жизнь. Где бы ни жил и ни работал, находить близких по духу людей.
Единомышленников или просто тех, с кем комфортно, – не так важно. Что вовсе не означает возможность прожить долго в замкнутом пространстве в одной компании. Даже если, встречаясь с теми же людьми по пять дней в неделю, на работе чувствуешь себя замечательно. Полярники знают это лучше прочих. Космонавты тоже. Но полярников больше, и их опыт зимовок растиражирован литературой. В том числе художественной.
Однако никакая психологическая совместимость не предполагает возможности ее исключительно и только по национальному или религиозному принципу. Религия в принципе гораздо более прочих факторов способствует формированию замкнутых коллективов. В том числе мононациональных. До исчезающе малых величин: сотен или десятков человек.
Именно это демонстрируют на собственном примере хасидские дворы – в том числе потерявшие последнего из наследственных цадиков. Превратившиеся в закрытые, ушедшие в глухую оборону общины. Как сатмарские. И некоторые другие. Представляющие в еврейском народе абсолютное исключение. Так как, сколько бы еврейские религиозные лидеры ни твердили об опасности мира вокруг и необходимости противостоять его искушениям, евреи поступали по-своему. То есть в этом мире жили. Перенимали все, что им там нравилось. Делились своим. И это во времена, когда именно религия была главной формой самоидентификации. Маркером. Цивилизационной основой. Что говорить о современности!
Набивший оскомину пример – Карл Маркс со своей женой-баронессой и другом Энгельсом. Немцем. И масса менее показательных для советского человека, но более близких во времени и пространстве аналогов. Общее дело вообще сплачивает. Будь это охота на китов. Прокладка железнодорожной магистрали по тайге. Или борьба с басмачами. Ситуации, когда или вы все вместе их, или они вас, и тогда всем хана, как-то удивительно быстро проявляют человеческую суть.
После чего, как правило, те или иные отношения остаются до конца. Фронтовой друг – это фронтовой друг. Будь то однополчанин из-под Сталинграда. Или легионер с египетского острова Элефантина. Или с Адрианова вала, на границе с каледонскими пиктами. Соратник по общей борьбе тоже. Будь то красногвардеец Троцкого, чекист Дзержинского, барбудос Фиделя или гладиатор Спартака. И так далее, и так далее, и так далее.
Среди близких друзей, партнеров и добрых знакомых автора были и есть русские и украинцы, татары и азербайджанцы, казахи и армяне, арабы и немцы. А также чеченцы, китайцы, башкиры и один танзаниец из Дар-эс-Салама. Черный, как хорошо начищенный ваксой сапог, но с золотым характером. Об американцах, итальянцах, поляках, чехах и французах не стоит и упоминать. После чего досужие разговоры о той или иной торговой мафии или засилье понаехавших его страшно раздражают.
Не потому, что этих мафий не существует, – они есть. Но если их не будет, придут те, кого по простоте душевной считают и называют своими. И совсем не факт, что они будут лучше. Что население Москвы с некоторым изумлением для себя и обнаружило после памятной войны 90-х за городские рынки. Многие из которых, в конечном счете, русские группировки отбили у группировок кавказских. Что не уменьшило цен и не увеличило ассортимент ни на йоту.
Твердая приверженность к интернационализму отнюдь не означает того, что все люди обладают одинаковыми привычками и традициями. И что традиции одних не могут быть абсолютно неприемлемыми для других. Что в первую очередь касается каннибализма – почтенного занятия аборигенов Южных Морей, Западной Африки и некоторых других регионов. Для евреев, к слову, исторически невозможного. По причине уже упомянутого в настоящей книге строгого запрета на употребление крови. Или рабовладения. Благополучно дожившего в современной Мавритании или Саудовской Аравии до настоящего времени, несмотря на формальный запрет.
Опять же, при прискорбном с экономической точки зрения, хотя и благородном требовании для евреев отпускать раба на седьмой год службы. Которое этих евреев обременяло, пока все прочие как владели рабами, так спокойно и продолжали их эксплуатировать. Хоть на седьмой год. Хоть на двадцать седьмой. Племена и кланы, а также этносы и субэтносы у людей разные. Религии разные. И обычаи разные. Но евреи, разошедшиеся по ойкумене, населенной людьми всех национальностей, цвета кожи и цивилизационной принадлежности, – пример того, как меняется единое целое в диаспоре, в главном оставаясь собой.
При том, что в Древнем Риме были евреи гладиаторы, ланисты и легионеры. В США – ковбои, трапперы и гангстеры. В России – кантонисты, колонисты и даже «умные евреи при губернаторе». И, как сказано классиком, жили они в обществе. Так что не могли быть свободны от общества. Что в полной мере касалось и СССР. Точнее, того социума, состоявшего из отказников, культурников и религиозников, который мы описали выше. Вчерне и вкратце. Но для начального знакомства сойдет и так.
И было это еврейское независимое движение полным-полно самых что ни на есть нееврейских элементов. Мужей и жен. Друзей и сослуживцев. Ближних соседей и дальних родственников. Вроде супруга Леры Бабаевой физика-лазерщика Кости. Или Наташи Бехман – будущего торгпреда Государства Израиль в Москве. Хорошо известной всем, кто налаживал с Израилем в 90-е экономические связи. Этнической немки чистого разлива. Или, как шутили в отказе, «еврейки по мужу».
Опять-таки, вокруг стойкого еврейского ядра с самосознанием современного типа, во многом сформированным КГБ и КПСС в их неустанной сизифовой борьбе за советского человека, возникла обширная академическая и околоакадемическая периферия из специалистов, евреями и еврейскими штудиями занимавшихся. Лезов и Тищенко, Юхнева и Черенков – несть числа религиеведам, историкам, этнологам, психологам, социологам, археологам и архивистам, которые составляли этот слой. Знаний о евреях там было больше, чем у большинства евреев. Преданной заботы о сохранении еврейских древностей, фольклора, традиций и обычаев – тоже.
Тем более все то, от чего евреи на протяжении десятилетий бежали как черт от ладана, видя в приметах старого быта проклятие черты оседлости и примету, по которой их будут узнавать на очередной селекции – неважно, в чьем концлагере, для ученых, не стесненных по пятому пункту, было предметом тщательного изучения и сохранения. За что низкий им поклон. И благодарная память от всего еврейского народа.
Как и всем тем, кто не стеснялся поднять голос на партийно-профсоюзных шабашах, организуемых по случаю отъезда. Позорных. Но когда они шли по всей стране, совсем не смешных. Как и собрания трудовых коллективов по случаю очередного арабо-израильского инцидента. А также очередной войны на Ближнем Востоке. На которых положено было клеймить агрессора.
Несмотря на уморительно-ядовитое «как мать говорю и как женщина», клеймили массово. Благо это была возможность сказать о евреях то, что антисемитам хотелось. Называя их при этом сионистами – ну, и далее от всего сердца. Кто по написанному. Кто своими словами. Хотя времена были уже вегетарианские. И стараться было незачем. Выживание от этого не зависело. Разве что карьера. Которую, повторим еще раз, многие ценили ниже, чем своих еврейских друзей и сослуживцев. Включая бытовых антисемитов.
Ну и, как всегда, особый случай представляли мужья и жены. Особенно те, кто поженился в войну или сразу после нее. На фронте. Или в послевоенную разруху. Без особых мыслей о материальном благополучии. Лишь бы рядом был кто-то, к кому можно было прислониться. Свой. Не до того им было, чтобы привередничать. Немалая часть этих союзов представляла, как принято говорить, гражданские браки. Люди жили годами. Иногда десятилетиями. Растили детей. Но по каким-то причинам не расписывались. Что не мешало им быть семьей. И признаваться в качестве таковой всей их родней, знакомыми и соседями.
В стране таких семей были миллионы. Иногда муж был евреем. Иногда жена. Соответственно, автору известны в таких браках с евреями не только русские или украинцы. Но и татары, казахи, чеченцы. Иногда с общими детьми. Иногда с приемными. Одним из которых был великий чеченский танцор Махмуд Эсамбаев. Которого его приемная мать называла Мойше. И поехала с ним в ссылку, когда туда сослали всех вайнахов. Понимая, что мальчик, которого ей доверил его отец, без нее погибнет. Что Эсамбаев помнил всю жизнь.
Одну из таких жен – уже глубоко за семьдесят – автор знал. Милейшая старушка из глухого башкирского села. Молоденькой девушкой приехала в Москву в качестве домработницы на постоянном проживании. Что было для того времени единственным способом вырваться из колхоза. Родила дочь от хозяйского сына. И навсегда осталась жить в семье. Став под конец жизни последней хранительницей традиций. Включая идиш, на котором она не только разговаривала, но и пела. Храня в памяти широчайший диапазон забытых всеми еврейских песен. Еврейскую кухню, которую знала досконально. И праздники, про которые помнила.
Причем ни в какие времена она ни в какой иудаизм не переходила. Гиюр не принимала. Да и где его можно было принять при советской власти, даже будь на то охота? И оставалась по паспорту русской. Будучи по знаниям и привычкам куда большей еврейкой, чем все, кто ее окружал. В самом традиционном смысле этого слова. Что говорит о пользе межнациональных браков для сохранения еврейского народа. И улучшения его породы. А также укрепления генетического потенциала. Как бы по этому поводу ни страдали ортодоксы всех деноминаций.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.