Евгений Примаков

Евгений Примаков

Евгений Максимович родился в Киеве 29 октября 1929 года. Но на Украине юный Примаков прожил считанные дни. Его перевезли в Тбилиси (тогда по-русски город назывался Тифлис), где он вырос и жил до 1948 года, пока не уехал в Москву учиться.

Его появлению на свет сопутствовали непростые семейные обстоятельства. Что заставило его мать срочно покинуть Киев? Можно только предполагать, что за решением Анны Яковлевны, взяв грудного младенца, проехать почти через всю страну и обосноваться в Тбилиси, стояла непростая жизненная драма. Практически ничего не известно о его отце. Самые близкие друзья утверждают, что Евгений Максимович об отце никогда не заговаривал. Считалось, что его отец стал жертвой сталинских репрессий и погиб. Расспрашивать его – даже в своем кругу – было не принято.

В автобиографии Примаков писал:

«Отец умер, когда мне было три месяца (к этому времени мы уже переехали в Тифлис). Воспитывался матерью, проработавшей последние тридцать лет своей жизни врачом в поликлинике Тбилисского прядильно-трикотажного комбината. В 1972 она умерла в Тбилиси».

Совсем недавно в мемуарной книге Евгений Максимович уточнил:

«Фамилия моего отца Немченко – об этом рассказала мне мать. Я его никогда не видел. Их пути с матерью разошлись, в 1937 году он был расстрелян. Я с рождения носил фамилию матери – Примаков».

Работая в Кремле или будучи начальником Службы внешней разведки, Евгений Максимович мог, наверное, узнать больше о судьбе отца. Какие-то сведения остались даже о тех, кто пропал в годы сталинской мясорубки. Но если Примаков что-то и выяснил, то рассказывать не пожелал.

Семейные дела Евгения Максимовича Примакова, разумеется, исключительно его личное дело. Они представляют общественный интерес только в одном смысле: как детство без отца повлияло на его дальнейшую жизнь, на его отношения с людьми, на его характер, взгляды и образ действий?

В Тбилиси Примаковы жили в двух комнатах на Ленинградской улице в доме номер 10. К его матери – Анне Яковлевне, которая всю жизнь лечила людей, в городе хорошо относились. Акушер-гинеколог Анна Примакова трудилась в Железнодорожной больнице, потом в женской консультации Тбилисского прядильно-трикотажного комбината. Милая, добрая, скромная, интеллигентная женщина, она многое передала сыну. Но растить его в одиночку ей было, наверняка, не просто.

Нет сомнений в том, что Примаков, как и любой мальчик в столь незавидных обстоятельствах, тосковал и страдал от того, что рос без отца. Рассказывают, что родители его друзей были особенно к нему внимательны, и это несколько компенсировало невосполнимую утрату. У его матери были братья и сестры, но они погибли один за другим. Дядю-врача, который жил в Баку, арестовали и расстреляли в тридцать седьмом. В Тбилиси у Примаковых тоже были заметные родственники. Они помогали молодой женщине, оставшейся одной с ребенком. Сестра Анны Яковлевны вышла замуж за известного медика, профессора Михаила Давидовича Киршенблата, директора Тбилисского института скорой помощи. В период массовых репрессий и его уничтожили.

Примакову повезло в том, что он оказался именно в Тбилиси, замечательном городе с особым теплым и душевным климатом. Тбилиси тех лет был одним из немногих городов, где в какой-то степени сохранились патриархальные нравы и человек не чувствовал себя одиноким, а был окружен друзьями, приятелями, знакомыми, соседями и тем самым принадлежал к какой-то группе, клану, сообществу.

Здесь было принято помогать друг другу. Потом все знающие Примакова будут восхищаться его умением дружить и верностью многочисленным друзьям. Это качество было заложено тогда, в Тбилиси. Он понял, как важно быть окруженным друзьями, и научился дорожить близкими людьми.

Там же, в Тбилиси, рос выдающийся кардиохирург Владимир Иванович Бураковский. Позднее, уже в Москве они станут с Примаковым близкими друзьями.

Вдова Бураковского, Лилиана Альбертовна, выросшая в Сухуми, рассказывала:

– Воспитание у них с Бураковским было одно – тбилисское. У них был один кодекс чести, очень достойный. В старом Тбилиси люди доброжелательно относились друг к другу. Никого не интересовала национальность соседей и друзей – это было неважно. Тбилиси – был интернациональным городом, многоголосым, разноплеменным. Рядом жили грузины, менгрелы, курды, много армян, евреи, турки – очень смешанный город. Было важно другое – как человек относится к жизни, к друзьям, умеет ли он защитить свою честь и не уронить свое достоинство, вести себя как положено мужчине. Вот это были критерии, по которым оценивались люди…

Юный Примаков похож был на маму. Полным он еще не был, средней комплекции. Его иногда называли самураем: глаза раскосые, лицо худое, тонкие усики.

«Тбилиси – это кузница дружбы, там высока культура дружеских отношений, – рассказывал Лев Оников, многолетний сотрудник ЦК КПСС, еще один уроженец этого города. – Многонациональность Тбилиси – это достоинство города. Грузинам присуща большая деликатность в личной жизни, рафинированность. Русские, живущие в Тбилиси, в дополнение к своим качествам – твердости, открытости – вбирали замечательные грузинские черты. А кроме того, в городе кто только ни жил – и греки, и персы, пока их Сталин не выслал. Это делало нас интернационально мыслящими людьми».

А вот в Москве Примаков столкнется с непривычной для него практикой делить людей по этническому признаку. Его друзья не любят говорить на эту тему. Отделываются общими фразами насчет того, что «в нашем кругу его национальность никого не интересовала». В этом никто не сомневается, порядочные люди не могут вести себя иначе. Но Москва не состоит из одних только друзей Евгения Максимовича.

В архивах ЦК КПСС, открытых после августа 1991 года, сохранились письма бдительных ученых, сигнализировавших партийному руководству о неарийском происхождении Примакова в надежде сместить неугодного директора:

«Коммунисты Института востоковедения АН СССР просят вас принять самые строгие меры против произвола, беззакония, взяток, злоупотребления служебным положением, которые насадил в нашем институте «академик» директор Примаков Е. М., настоящая фамилия Киршинблат.

Махровый делец, руководитель сионистской мафии в институте, злоупотребляет служебным положением, почти целый год в году пребывает в загранкомандировках, собирая взятки со своих сотрудников, живущих за границей, и на нетрудовые доходы выстроил себе дачу-дворец на «Малой земле». Не брезгуя ничем, крупной мошной разбазаривает Примаков-Киршинблат государственную казну для своего обогащения, алчности, наживы.

Он полностью развалил институт, разделив сотрудников на угодных ему евреев и неугодных остальных прочих…»

Это малограмотное письмо не анонимное, а с подписями конкретных людей было написано уже в горбачевские времена и поступило в ЦК КПСС в октябре 1985 года. Поскольку Примаков взяток не брал, государственное имущество не разбазаривал и дачу-дворец не строил, то письмо трудящихся практических последствий не имело. Но с такими письмами знакомили высшее руководство, устраивались проверки, и в аппарате сладострастно шушукались: у академика-то, оказывается, не все ладно по пятому пункту…

«Разговоры о том, что Примаков – скрытый еврей, ходили и по нашему Институту мировой экономики и международных отношений, – рассказывал Владимир Размеров, много лет проработавший в ИМЭМО. – Это всегда такие слухи ходят. Даже Иноземцева, предыдущего директора, евреем считали, и Арзуманяна, нашего первого директора, в евреи записали, потому что он, якобы, брал в институт только армян и евреев. Наша страна без антисемитизма и других «анти», без пренебрежительного отношения к «чучмекам» долго еще не сможет обойтись. Такие разговоры в нашем обществе неизбежны при наших дрянных привычках. У нас каждый должен расщепить генеалогическое древо руководителя прямо на спички и найти что-нибудь нехорошее. Таких умельцев полно, в том числе и в нашем институте».

«В первые годы перестройки, – вспоминал бывший член Политбюро академик Александр Николаевич Яковлев, – на митингах лидер «Памяти» Дмитрий Васильев распространял листовки, где говорилось, что в Советском Союзе существует сионистский заговор. Кроме меня, как главного советского еврея, там обязательно фигурировал Евгений Максимович Примаков – под другой фамилией. Забыл какая. Потом и Ельцина включили в этот список».

Озабоченные еврейским вопросом не сомневаются в том, что русская фамилия Примакова не настоящая, а придуманная, что не только его мать, но и отец – евреи. Работая над мемуарами, он счел необходимым рассказать о своем происхождении.

«Антисемитизм всегда был инструментом для травли у тупых партийных чиновников, – пишет Евгений Максимович. – Мне всегда были чужды как шовинизм, так и национализм. Я и сегодня не считаю, что бог избрал какую-либо нацию в ущерб другим. Он избрал нас всех, которых создал по своему образу и подобию…

С моей бабушкой по материнской линии – еврейкой – связана романтическая история. Обладая своенравным характером, она вопреки воле моего прадеда – владельца мельницы – вышла замуж за простого работника, к тому же русского, отсюда и фамилия Примаковых».

Эта тема заслуживает внимания опять же с одной только точки зрения: в какой степени это обстоятельство повлияло на жизнь Примакова?

В Тбилиси национальный вопрос не имел значения. Судя по всему, в юношеские годы ему и в голову не приходило, что он чем-то отличается от окружающих его грузинских ребят. Когда Примаков приехал в Москву, то он говорил так, как принято произносить слова в Тбилиси, то есть как бы с сильным грузинским акцентом. Потом его речь очистилась, и он стал говорить очень интеллигентно, чисто по-московски. Но и сейчас в минуту крайнего душевного волнения в его словах могут проскользнуть характерные грузинские интонации.

Антисемитизма в Грузии никогда не было. Евреев не отличали от грузин, и многие грузинские евреи сами себя считали в большей степени грузинами, чем евреями.

От анонимок и чьей-то злобы это, разумеется, не спасало. Но, работая в «Правде» и в Институте мировой экономики и международных отношений, Примаков был под надежной защитой своего руководителя академика Николая Николаевича Иноземцева, который, как это свойственно русскому интеллигенту, к антисемитам относился брезгливо и даже с нескрываемым отвращением.

Собственно политическая карьера Примакова началась уже в перестрочные времена, когда пятый пункт анкеты утерял прежнее значение. Для первого президента России Бориса Ельцина, насколько можно судить по его кадровой политике, национальность сотрудников вовсе не имела значения. Что касается националистов, которые строят свою предвыборную стратегию на лозунге засилья евреев в правительстве, бизнесе и средствах массовой информации, то Примаков сумел поставить себя так, что к нему не смеют цепляться по этому поводу.

В известных кругах, озабоченных чистотой крови, в его еврейском происхождении никто не сомневается. Но к нему подчеркнуто хорошо относятся даже те, кто не любит евреев. В подметных листовках его обвиняли в сионизме, когда он еще был в горбачевском окружении. Когда Примаков стал министром иностранных дел России, а затем и премьер-министром, левая оппозиция, вне зависимости от того, что она думала на самом деле, публично высоко оценивала его патриотическую позицию – в противостоянии Соединенным Штатам, в борьбе против расширения НАТО, в критике экономистов-либералов и готовности поддерживать отечественного производителя.

Как выразился в ту пору один из губернаторов:

– Евгения Максимовича Примакова мы считаем истинным российским патриотом.

Когда главой правительства был назначен Сергей Кириенко, сразу стали говорить и писать, что его настоящая фамилия – Израитель и поэтому понятно, что ничего хорошего он для России не сделает… Примакову таких претензий не предъявляли.

Евгения Максимовича, выросшего в Тбилиси, обошли стороной некоторые проблемы, которые для других оказались губительными. В благодатном климате Грузии, не только географическом, но и душевном, устанавливались гармонические отношения с внешним миром. Тбилисцы оптимистичнее смотрят на мир, чем те, кто родился севернее. Здесь, как заметил один американский советолог, царит средиземноморская атмосфера наслаждения жизнью.

Лилиана Бураковская:

– Климат, красота Грузии, богатство природы, а ведь это райский уголок, – все это имело значение. Южане теплее в человеческих отношениях, может быть, в силу климатических условий. Бесподобный город Тбилиси. Особенно весной – цветущие деревья, фиалки, мимозы. Мы любили с друзьями ходить в горы, смотреть развалины монастырей.

А осенний базар! Обилие фруктов, овощей, немыслимые запахи немыслимых южных трав. Угощали друг друга, приносили друзьям и знакомым домой вино, фрукты. Это так происходило. Вдруг звонят в дверь. Открываешь, стоит незнакомый человек с корзиной фруктов:

– Вот, принес, берите, пожалуйста, кушайте на здоровье.

Благодаришь, спрашиваешь:

– Кто посылает?

– Не знаю, – отвечает незнакомец. – Какая разница? Пусть у вас будет.

В военные и послевоенные годы в Тбилиси тоже жили трудно, но все же чуть лучше, чем в Москве. Выручала дешевая зелень, кукурузная мука, инжир стоил копейки. А инжир и немного хлеба это уже обед.

Пристрастие к грузинской кухне Примаков сохранил. Любил сациви, курицу с орехами и с пряностями. С удовольствием ел овощи, приготовленные на грузинский манер. Впрочем, грузинской кухней не ограничивался. Обожал шпроты. Друзья, приглашая Евгения Максимовича, ставили перед ним открытую баночку с шпротами.

В Грузии принято пить красное вино. Оно было очень дешевое. Никто и не думал о водке. Когда переехали в Москву, таких вин в столичных магазинах не было, хотя иногда друзья присылали. В более поздние годы перешли на водку из соображений медицинских. Стали старше и не могли выпить столько, сколько в молодости. С годами начинаются проблемы с желудком. Вино кисловато, и не всегда хорошо для желудка. Перешли на более крепкие напитки. Бураковский полюбил коньяк, Примаков предпочитал водку.

В 1937 году Примаков поступил в школу. Сначала учился в 47?й, потом в 14?й мужской средней школе. Выпускники этой школы всю жизнь вспоминают не только замечательных педагогов, но и чудесную атмосферу школы. Никто тогда не мог предположить, что со временем Евгений Максимович Примаков станет почетным гражданином Тбилиси, получит символические ключи от города и медаль. И, тем более, никто не мог представить, что произойдет с Грузией в конце восьмидесятых – начале девяностых годов, когда страну начнут раздирать междоусобные схватки.

Примаков не раз говорил, что разочарован происходящим в Грузии, потрясен тем, как изменились люди. Но от своего тбилисского прошлого не отрекся. Татьяна Викторовна Самолис, которая работала вместе с Примаковым в Службе внешней разведки, говорит, что она была потрясена его искренней любовью к Грузии.

Война только казалась далекой от тылового Тбилиси. Никто не знал, когда она закончится. Городская молодежь считала месяцы, оставшиеся до призыва.

Евгений Примаков выбрал профессию военного моряка. Наверное, на него, как и на многих юношей, произвела впечатление романтика морских путешествий. Тбилиси город сухопутный, до ближайшего моря далеко. Оказалось, что и расстояние не помеха, было бы желание. Пятнадцатилетний Примаков в первый раз надолго уехал из дома, отправился в Баку, чтобы стать морским офицером. В 1944 году он был зачислен курсантом Бакинского военно-морского подготовительного училища министерства обороны.

Морские подготовительные училища были созданы с той же целью, что и артиллерийские спецшколы – для подготовки старшеклассников к службе в Рабоче-Крестьянской Красной Армии. Это был, так сказать, советский кадетский корпус. Курсанты одолевали учебный курс последних трех классов средней школы – восьмого, девятого и десятого, параллельно изучали ряд военных дисциплин и «оморячивались», то есть плавали, осваивали морское дело на Каспии.

«В Баку поехали целой компанией, – вспоминает Примаков. – Все, кроме меня, вернулись домой через несколько месяцев. Я провел в училище два, скажем прямо, нелегких года, прошел практику на учебном корабле «Правда».

Моряком Евгений Максимович не стал: когда в сорок пятом война закончилась, все изменилось. Одно дело готовить себя к фронту, другое – выбрать военную карьеру в мирное время, когда началась демобилизация и солдаты и офицеры, сняв погоны, стали возвращаться домой. Желание служить Родине у Примакова было всю жизнь, а морского призвания не оказалось. С учетом дальнейшей истории это явно к лучшему. Боевых офицеров отечественному флоту всегда хватало, а осенью 1998 года в России нашелся только один человек, который смог возглавить правительство и вывести страну из опасного политического кризиса.

Между прочим, один из курсантов Бакинского военно-морского подготовительного училища, с которым Примаков вместе постигал азы морского дела, сделал блистательную морскую карьеру. Речь идет об адмирале флота, Герое Советского Союза Владимире Николаевиче Чернавине.

Адмирал Чернавин всего на год старше Примакова, но карьеру делал быстрее. В 1985 году он был назначен главнокомандующим военно-морским флотом и заместителем министра обороны СССР. Вершина примаковской карьеры была еще впереди. Они встретятся через много лет. Чернавин пригласит Примакова на свое семидесятипятилетие и сожалеющее скажет:

– А ведь тоже мог стать адмиралом.

В 1946 году Примакова отчислили из училища по состоянию здоровья. Евгений Максимович пишет, что у него обнаружили начальную стадию туберкулеза. В Баку примчалась заботливая мама-врач и забрала его домой. Он вернулся в Тбилиси и благополучно закончил школу. Сомнений в дальнейшем пути не было – ехать в Москву и получать высшее образование.

Он выбрал Московский институт востоковедения. Надеялся, что именно в этот институт поступит. Так и получилось. Примаков сдал экзамены и был зачислен. Его определили изучать арабский язык. В институте востоковедения у Примакова появились новые друзья и множество знакомых. На курс старше учился Вадим Кирпиченко, будущий заместитель Примакова в Службе внешней разведки. В книге воспоминаний «Разведка: лица и личности» генерал-лейтенант Кирпиченко вспоминал, что Примаков поставил рекорд по количеству друзей:

– Через несколько недель пребывания в институте его уже знали все, и он знал всех. Быть все время на людях, общаться со всеми, получать удовольствие от общения и не уставать от этого – здесь кроется какая-то загадка. Скорее всего, это врожденное качество, помноженное на кавказское гостеприимство и южный образ жизни…

В 1951 году, на третьем курсе, Примаков женился на девушке из Тбилиси. Свадьбу, как положено, отмечали и в Москве, и в Тбилиси. Потом Примаков привез жену в Москву, и они не расставались до самой ее смерти. Они прожили вместе тридцать шесть лет.

Его жена Лаура Васильевна Харадзе училась тогда в Грузинском политехническом институте, после свадьбы ее перевели в Москву, в химико-технологический институт имени Д. И. Менделеева. Лаура выросла в артистической семье. Ее тетя, Надежда Васильевна Харадзе, профессор тбилисской консерватории, была известной оперной певицей.

Но и сам Примаков не был чужд искусствам. Он писал стихи, о чем тогда знали только близкие люди, и участвовал в студенческой самодеятельности, пел забавные куплеты. Примаков занимался в научном кружке и не забывал о необходимой в ту пору общественной работе. Герман Германович Дилигенский, который со временем станет профессором и главным редактором академического журнала «Мировая экономика и международные отношения», помнил Примакова совсем молодым:

– Он стал одним из руководителей лекторской группы при московском обкоме комсомола. Тогда много было молодых людей, студентов и аспирантов, которые по комсомольской путевке ездили в трудовые коллективы читать лекции. Он руководил международной секцией. И видно было, что он действительно руководит, командует. Он делал это очень умело. Он прирожденный лидер. Он стремится к этому, и он способен быть лидером…

В 1953 году Примаков закончил институт, специальность «страновед по арабским странам». После института его взяли в аспирантуру экономического факультета МГУ, это большое достижение для провинциального студента. Жилья своего не было, жил в общежитии, маленького сына Сашу они с Лаурой отправили к матери в Тбилиси.

Счастливые аспирантские годы пролетели быстро, но по истечении положенных трех лет диссертацию он не защитил. Зато написал первую свою книжку – «Страны Аравии и колониализм». Он стал кандидатом экономических наук в тридцать лет, уже работая на радио. Тема диссертации: «Экспорт капитала в некоторые арабские страны – средство обеспечения монопольно высоких прибылей».

Закончив аспирантуру, в сентябре 1956 года Примаков нашел работу на радио. Первая должность – корреспондент. Поступив работать на радио, Примаков вовсе не был уверен, что поедет когда-нибудь на Арабский Восток. В те времена за границу пускали немногих. Он уже видел немало профессоров-востоковедов, которые никогда не были в странах, о которых они так увлеченно рассказывали. Но, так или иначе, он на многие годы связал себя с Арабским Востоком. И хотя потом он перестанет заниматься исламским миром, этот шлейф будет за ним тянуться. Его всегда подозревали в особой любви к арабскому миру и к некоторым арабским лидерам.

В сентябре 1953 года Примакова взяли в комитет по телевидению и радиовещанию и определили в главное управление радиовещания на зарубежные страны. Иновещание существует и по сей день, находится в том же здании на Пятницкой улице и называется сейчас «Голос России». Примаков, как многие международники, аспирантом подрабатывал на иновещании, в арабской редакции. Здесь для него и нашлась вакансия.

В те далекие времена молодой Примаков, как человек с Кавказа, был вспыльчив и горяч. Он был утонченно внимателен к женщинам и был готов драться, если ему казалось, что кто-то бросил косой взгляд на его женщину.

Как выяснилось, Примаков нравился отнюдь не всем. В 1958 году его включили в группу журналистов, которые освещали визит Никиты Сергеевича Хрущева в Албанию. Поездка за границу, да еще в свите Никиты Сергеевича была большой честью. Но после Албании Примаков попал в «невыездные». Было такое понятие – люди, которым запрещался выезд за границу. Причем официально это не признавалось, и невозможно было получить объяснение: почему меня не пускают? Просто говорили: поездка нецелесообразна. «Невыездной» – значит неблагонадежный…

Валентин Зорин:

– Были мы молодые, были мы уверенные в себе. Основные черты характера были заложены тогда, что и привело к изгнанию Примакова из системы иновещания. Он стал неугоден сектору радиовещания идеологического отдела ЦК КПСС, потому что отстаивал то, что считал правильным, а не делал то, что ему говорили. Так что жизнь далеко не всегда ему улыбалась…

– Примаков всегда умел ладить с начальством. А что тогда произошло?

– Это тоже миф, что Примаков подходит под каждое руководство. Он подошел тому руководству, которое взялось за серьезную ломку старого. Ему не нужно подстраиваться ради карьеры. Он может отстаивать только то, во что он сам верит. Его карьера на радио была сломана после выступления на партсобрании, когда кураторы из ЦК решили, что человек с такими взглядами не может занимать пост в Госкомитете по телевидению и радиовещанию…

«Я весьма осязаемо почувствовал скверное отношение ко мне заведующего сектором ЦК, – пишет Примаков. – Может быть, ему не понравилось мое выступление на партсобрании, может быть, были какие-то другие причины, но я фактически оказался «невыездным». «Рубили» даже туристические поездки.

Тогда же была запущена легенда о моем происхождении. Мне даже приписали фамилию Киршенблат. Позднее я узнал, что в других «файлах» мне приписывают фамилию Финкельштейн – тут уж вообще разведешь руками, непонятно откуда».

Примаков фактически лишился работы. И вот счастливый случай. Валентин Зорин позвонил своему однокашнику Николаю Николаевичу Иноземцеву. Он был тогда заместителем главного редактора газеты «Правда» и занимался как раз международным разделом.

Зорин сказал ему:

– У нас есть талантливый парень, остался без работы.

– Приводи, – ответил Иноземцев. – Только попозже, когда я полосы подпишу.

Полосы в «Правде» в те времена подписывались часов в двенадцать ночи. Зорин и Примаков приехали в редакцию в полночь. Просидели до двух часов ночи. Примаков понравился Иноземцеву. Николай Николаевич сказал:

– Я вас беру. Но поскольку вас заставили уйти с радио люди из отдела пропаганды, то сразу принять на работу в «Правду» я не в состоянии. В агитпропе прицепятся и помешают. Вам надо несколько месяцев где-то пересидеть.

– Где?

– В Институте мировой экономики и международных отношений, – придумал Иноземцев. – Вы же кандидат наук. Я позвоню директору и договорюсь.

Иноземцев пришел в «Правду» с должности заместителя директора этого института. Но еще не знал, что через несколько лет сам вернется в институт уже директором, и это будут его звездные годы.

Заодно Иноземцев вызвал заведующего отделом кадров «Правды»:

– Запросите соответствующие органы о возможности использовать Примакова в качестве нашего собственного корреспондента в одной из капстран.

Такой запрос отправлялся в отдел ЦК КПСС по работе с заграничными кадрами и выездам за границу. Этот отдел решал, кому можно ездить, а кому нельзя. На каждого выезжающего, кроме высших чиновников государства, отдел ЦК в свою очередь посылал запрос в комитет госбезопасности.

– Все, – твердо сказал Иноземцев, – ты идешь на три месяца научным сотрудником к Арзуманяну. За это время ты перейдешь из ведения агитпропа ЦК в отдел науки, и я беру тебя в «Правду».

Таковы были номенклатурные правила. Взять изгнанного напрямую не рисковал даже заместитель главного редактора «Правды»…

Иноземцев сдержал слово. В сентябре 1962 года Примакова приняли в Институт мировой экономики и международных отношений Академии наук СССР на должность старшего научного сотрудника только что созданного сектора экономики и политики слаборазвитых стран. Сектор был идеологизирован, не столько изучал, сколько проповедовал принятые тогда нелепые догмы. Ничего из того, что писали сотрудники сектора, не имело ни малейшего отношения к реальности… Когда выяснилось, что у КГБ нет претензий к Примакову и он является «выездным», то в декабре того же года его оформили в центральный орган ЦК КПСС газету «Правду».

Примаков за эти несколько месяцев не успел вжиться в институтские дела. Он тогда не представлял, что эта временная пересадочная станция станет большим куском его судьбы и что он многие годы будет связан с Николаем Иноземцевым, который отправит его работать корреспондентом на Ближний Восток, потом возьмет к себе в институт и вообще сыграет в его жизни важнейшую роль.

В декабре 1962 года Евгений Примаков приступил к работе в «Правде» сначала обозревателем, а вскоре заместителем редактора отдела стран Азии и Африки. В его отделе трудились всего четыре-пять человек, чуть меньше, чем насчитывалось корреспондентов за рубежом. Поработав несколько лет за границей, корреспондент возвращался в редакцию, а на его место отправлялся кто-то из сотрудников отдела.

Когда Примаков в 1965 году приехал в Египет, Арабский Восток бурлил. Этот мир был как кипящая лава, благодатный материал для журналиста. Освободившись от чужой власти, арабский мир все никак не мог оформиться. Государства соединялись и раскалывались. Арабские политики в результате кровавых переворотов свергали предшественников, с которыми только что обнимались, и новые люди появлялись у власти. Они ненавидели друг друга и время от времени воевали между собой. Смена лидера, как правило, влекла за собой резкую перемену политического курса. Арабский мир не мог решить, каким путем ему идти. Консервативные режимы тянулись к богатому Западу, к Соединенным Штатам в первую очередь. Молодые и радикально настроенные лидеры, напротив, искали помощи у Советского Союза. Во-первых, они не хотели иметь дело с западными странами, бывшими колонизаторами. Во-вторых, со стороны социалистическая система казалась им более справедливой. В-третьих, Советский Союз был готов помогать им на безвозмездной основе и снабжать оружием.

Приехав в Каир, Примаков погрузился в этот бурлящий мир, где традиционная восточная экзотика смешивалась с еще более экзотической политикой.

Президентом Египта был самый знаменитый в те годы ближневосточный политик Гамаль Абд-аль Насер, о котором Примаков будет много и часто писать с симпатией и уважением. Насер был главным партнером и любимцем Советского Союза на Ближнем Востоке. Он пытался построить арабский социализм, и этим был более чем важен для Москвы.

Советская печать получила указание масштабно поддержать арабские страны и разоблачать преступления Израиля. После шестидневной войны 1967 года в советском обществе появилась когорта людей, которые жизнь посвятили борьбе с мировым сионизмом, понимая под этим борьбу с евреями. Среди них были как истинные фанатики, так и просто зарабатывающие себе этим на жизнь, благо платежеспособный спрос все увеличивался – в газетах, журналах, на радио и телевидении. Даже в антиамериканской пропаганде соблюдались определенные правила, накануне встреч на высшем уровне она вообще затухала. И только накал антиизраильской и антисионистской пропаганды никогда не спадал…

Примаков видел триумфальные выступления Насера перед египтянами, которые восторженно встречали своего вождя, и его трагедию, когда Египет потерпел сокрушительное поражение в шестидневной войне 1967 года. И в 1967 году, и позднее Примаков писал антиизральские статьи и книги. Израиль тогда неизменно именовался агрессором. Современная история трактует события тех лет иначе.

Арабский мир, живой и непосредственный, нравился Примакову. Среди дружелюбных и гостеприимных людей, он чувствовал себя вполне уютно. И симпатии к арабскому миру останутся у Примакова навсегда.

От каких-то оценок прежнего времени он отказался. Но в основе своей взгляд Евгения Максимовича на причины ближневосточного конфликта, мне кажется, не изменились. Характерно, что если Примаков пишет об «ошибках и заблуждениях» арабских властителей, то в отношении Израиля тон его куда суровее – «кровавые расправы над арабским населением», «кровавая война израильской военщины»…

Евгений Примаков всю жизнь носит погоны под штатским костюмом – в этом уверены не только за рубежом, но и в нашей стране. Считается, что Примаков начал карьеру разведчика на Ближнем Востоке под крышей корреспондента «Правды».

Служба внешней разведки неустанно опровергает эти слухи, хотя и без особого успеха, просто потому что публика не верит официальным опровержениям. Когда Примаков стал главой правительства, английские журналисты, не поленившись, пролистали старые подшивки «Правды» за те годы, что он работал корреспондентом на Ближнем Востоке, чтобы выяснить, как часто он печатался. Они увидели, что его статьи появлялись отнюдь не каждый день. Ага, решили англичане, тогда все ясно: он разведчик, поэтому у него просто не было времени писать в газету…

Дотошные англичане промахнулись, потому что плохо знают нашу жизнь. Это в западных газетах корреспондент из-за рубежа пишет каждый день. «Правда» держала корреспондентов по всему миру, газетной площади для всех не хватало, и пробиться на полосу было невероятно трудно. Писать из Египта каждый день не было никакой необходимости.

Понять, что Примаков не был сотрудником КГБ, можно еще и потому, что некоторое время он был просто «невыездным», за границу его не выпускали. И лишь Николай Иноземцев, заместитель главного редактора «Правды», добился, чтобы он стал «выездным», что в то время было очень важным. Ездить за границу Примаков стал с 1965 года. Его хотели отправить в долгосрочную командировку в Кению в роли советника вице-президента. Уже состоялось решение ЦК КПСС, без которого советский человек не мог поехать за границу. Но в конце концов поездка не состоялась – изменилась обстановка в Кении, и Примаков не получил визы.

Зато вскоре он отправился корреспондентом «Правды» на Ближний Восток. Он побывал почти во всех странах Арабского Востока – в Египте, Сирии, Судане, Ливии, Ираке, Ливане, Иордании, Йемене, Кувейте. Уже потом, уйдя из «Правды» и работая в институте, он в первый раз поедет в Соединенные Штаты, побывает в Европе. Начнется другая жизнь…

Надо понимать, что не так уж сложно выявить кадрового сотрудника внешней разведки. Каждый из них должен был исчезнуть из поля зрения друзей и знакомых хотя бы на год, а чаще на два года – это время обучения в разведывательной школе. Через эту школу прошли все, кого брали на работу в первое главное управление КГБ СССР – внешнюю разведку.

В трудовую книжку начинающему разведчику вписывают какое-то благопристойное место работы, но в реальности человек буквально исчезает, потому что занятия в разведшколе идут с понедельника по субботу. Живут начинающие разведчики там же, на территории школы, домой их отпускают в субботу днем, а в воскресенье вечером или в крайнем случае в понедельник рано утром они должны быть в школе.

При таком обилии друзей многие бы обратили внимание на то, что Примаков куда-то исчез, да не на день-другой, а на целый год! Надо еще и понимать, что по своим анкетным и физическим данным студент института востоковедения Примаков вряд ли мог заинтересовать кадровиков министерства государственной безопасности (МГБ существовало до марта 1953 года, когда было создано единое Министерство внутренних дел, а с марта 1954?го уже существовал Комитет государственной безопасности).

Могли Примакова, когда он поехал корреспондентом на Ближний Восток, привлечь к сотрудничеству с КГБ в качестве агента?

По инструкции, существовавшей в комитете госбезопасности, запрещалась вербовка сотрудников партийного аппарата. Что касается центрального органа партии – газеты «Правда», то рекомендовалось воздерживаться от оформления сотрудничества с правдистами и использования корпунктов «Правды» в качестве крыши для разведывательной деятельности.

Другое дело, что практически каждый корреспондент, работавший за границей, поддерживал те или иные отношения с резидентурой советской внешней разведки – как минимум, делился информацией.

Словом, как и очень многие корреспонденты, Примаков, вероятно, помогал нашим разведчикам. Но в кадрах КГБ (до назначения в 1991 году начальником внешней разведки) он не состоял и среди «добровольных помощников» госбезопасности тоже не числился.

Почему же Примакову упорно приписывают службу в КГБ? Возможно, потому что он выполнял в семидесятые годы некоторые деликатные миссии за границей. Это действительно были особые задания, но не разведки, а ЦК КПСС.

«Я выполнял ответственные поручения Политбюро, – пишет Примаков. – Как правило, меры безопасности и связь поручалось обеспечивать комитету госбезопасности».

О своем участии в тайной дипломатии Евгений Максимович рассказал в книге «Конфиденциально: Ближний Восток на сцене и за кулисами (вторая половина XX века – начало XXI века)».

В 1970 году он ездил в Бейрут для встречи с лидером Народного фронта освобождения Палестины Жоржем Хабашем, который прославился громкими терактами. Это он придумал захватывать самолеты и превращать пассажиров в заложников. Это ему мир обязан таким количеством трагедий. Примакову поручили передать Жорж Хабашу мнение советского руководства: захват самолетов нецелесообразен, потому что «сплачивает население вокруг израильского правительства». Такие же деликатные миссии Евгений Максимович исполнял в других странах.

Примакову благоволил влиятельный референт Брежнева Евгений Матвеевич Самотейкин, в прошлом сотрудник Министерства иностранных дел. Самотейкин в меру возможности поддерживал самостоятельно мыслящих людей, заказывал им записки на самые деликатные внешнеполитические темы, что позволяло ему предлагать своему шефу оригинальные идеи. В июле 1971 года он попросил Примаков набросать новые предложения в отношении советской политики на Ближнем Востоке. Примаков в осторожной форме рекомендовал «некоторые инициативные шаги в отношении Израиля», с которым Советский Союз разорвал дипломатические отношения после шестидневной войны.

Арабские страны радостно приветствовали это решение. Тем более, что они стали получать советское оружие в удвоенном количестве. Казалось, что Советский Союз приобрел себе на Арабском Востоке друзей на вечные времена. Но вскоре выяснилось, что Советский Союз не в состоянии играть ключевую роль на Ближнем Востоке, потому что не имеет дипломатических отношений с Израилем.

Евгений Самотейкин передал записку Примакова Брежневу, который ее одобрил. Леонид Ильич сам считал, что разрыв отношений с Израилем был шагом эмоциональным и потому недальновидным. Но как их восстановить, если в Москве заявили, что это станет возможным только после полного ухода израильской армии с завоеванных во время войны территорий?

Активным сторонником налаживания секретного канала связи с еврейским государством был председатель КГБ Юрий Владимирович Андропов. В аппарате КГБ не раз предпринимали попытки самостоятельно, в обход министерства иностранных дел, заниматься внешней политикой. Особые отношения КГБ установил с правительством ФРГ, когда канцлером был Вилли Брандт. Пытались наладить доверительный канал связи с государственным секретарем США Генри Киссинджером, но эту акцию сорвал министр иностранных дел Громыко, который конкуренции не терпел и ревниво относился к любым попыткам вторгаться в его епархию. Что касается Израиля, то в данном случае Громыко не возражал против активности КГБ. Отсутствие дипломатических отношений с еврейским государством исключало участие министерства иностранных дел.

Тайные контакты были поручены Примакову, организационную сторону взяло на себя КГБ. Миссия была важной, утвержденной решением Политбюро от 5 августа 1971 года. С августа 1971 по сентябрь 1977 года Примаков тайно приезжал в Израиль или встречался с израильскими представителями в столице Австрии.

Его собеседниками были руководители страны – премьер-министр Голда Меир и министр иностранных дел Аба Эбан, потом новая команда – премьер-министр Ицхак Рабин, министр иностранных дел Игал Аллон, министр обороны Шимон Перес.

Израильтян, конечно, прежде всего интересовало, кого представляет Примаков, каковы его полномочия. Он отвечал, что «направлен в Израиль с неофициальной и конфиденциальной миссией советским руководством», но не имеет полномочий обсуждать вопрос о восстановлении дипломатических отношений.

Идея состояла в том, чтобы убедить Израиль покинуть занятые в ходе шестидневной войны 1967 года территории – сектор Газа и Западный берег реки Иордан. Взамен предлагались международные гарантии безопасности Израиля, но Примаков быстро понял, что израильтяне считают такого рода гарантии пустой бумажкой, которая не спасет их в случае нападения арабских стран. Голда Меир напомнила Примакову, как легко в 1967 году были выведены с Синайского полуострова войска ООН, разъединявшие Израиль и Египет, когда это потребовал президент Насер.

Андропов и Громыко предложили согласиться с идеей израильтян «расширить консульскую секцию посольства Нидерландов в Москве». Дело в том, что после разрыва дипломатических отношений интересы Израиля в Советском Союзе представляло голландское посольство. Имелось в виду, что в составе консульской секции посольства в Москве появятся израильские дипломаты и это упростит диалог. Но остальные члены Политбюро отвергли предложение председателя КГБ и министра иностранных дел. Слепая ненависть к еврейскому государству лишала Советский Союз возможности играть более важную роль на Ближнем Востоке.

Много лет Примаков был связным с иракскими курдами, и он даже участвовал в попытке нормализовать отношения между руководством курдов и правительством в Багдаде. Но надо правильно понимать его тогдашнюю роль. Его отправили к курдам для того, чтобы создать прямой канал общения, узнать, что происходит у курдов, чего они хотят и можно ли их убедить сотрудничать с правительством. Этот канал связи шел через ТАСС. Только сообщения Примакова в Москву не печатались в газетах, а с грифом секретности поступали в ЦК, МИД и КГБ.

Когда Примаков вернулся из командировки в Каир, заместитель главного редактора «Правды» Николай Николаевич Иноземцев уже ушел из газеты и возглавил Институт мировой экономики и международных отношений. Примаков приехал к нему повидаться.

Иноземцев решительно сказал:

– Хватит тебе сидеть в «Правде». Тебе надо переходить в науку. Иди ко мне заместителем.

Не каждый мог решиться уйти из «Правды». Работа в первой газете страны сулила как минимум постоянные командировки за рубеж. Каждая публикация в «Правде» была заметной. Но Иноземцев сделал Примакову предложение, от которого тот не мог отказаться. Как выяснилось потом, это был верный шаг.

30 апреля 1970 года Примаков был назначен заместителем директора Института мировой экономики и международных отношений Академии наук. Ему было всего сорок лет, для его возраста это была прекрасная научная карьера.

Институт, где собрались экономисты высокой квалификации, готовил закрытые для обычной публики прогнозы развития мировой экономики. Они рассылались в ЦК, в аппарат Совета министров, Госплан (здесь-то концентрировались компетентные читатели). Разумеется, делалось все, чтобы тексты были приемлемы для партийного аппарата, но факты и цифры разительно расходились с тем, что писали газеты и говорили сами партийные секретари. Усиливающееся отставание советской экономики становилось все более очевидным. Замаскировать этот разрыв было невозможно. И это вызывало недовольство, раздражение и даже обвинения авторов в ревизионизме. Авторы же искренне надеялись, что заставят советских руководителей задуматься, подтолкнут их к радикальным реформам в экономике. Для правительства институт готовил конкретные разработки, опираясь на зарубежный опыт.

Анатолий Сергеевич Черняев, много лет проработавший в международном отделе ЦК КПСС, пишет, что на Иноземцева писали доносы Брежневу. Доносчики доказывали, что Иноземцев и компания – ревизионисты, не верят в будущую революцию и уверены, что капитализм и дальше будет развиваться. И это при том, что Николай Иноземцев входил в группу партийных интеллектуалов, которая годами писала речи и доклады Брежневу.

Евгений Максимович был единомышленником и другом Иноземцева. Пока Николай Николаевич работал на генерального секретаря, институтом руководил Примаков. Он замещал Иноземцева, когда тот уезжал в отпуск или командировку. У них сложились хорошие, доверительные отношения. Но к директору Примаков относился с пиететом, обращался исключительно на «вы» и по имени-отчеству: Николай Николаевич.

Иноземцев много раз предлагал перейти на «ты»:

– Да, брось ты, Женя, эти церемонии.

Примаков соблюдал политес. Это восточное воспитание.

Когда он только пришел, академические коллеги настоящим ученым его не признали, считали всего лишь умелым журналистом. Пренебрежительно говорили, что Примаков защитил докторскую диссертацию по книге, причем одной на двоих с журналистом Игорем Беляевым. Примаков и Беляев, тоже правдист, написали толстую книгу «Египет: время президента Насера» и решили на ее основе защитить докторские диссертации. Но это была тактическая ошибка: докторские диссертации – в отличие от книг – в соавторстве не пишутся. Ученый обязан продемонстрировать творческую самостоятельность.

Вспоминает один из сотрудников ИМЭМО:

– Они с Игорем Беляевым, два арабиста, принесли в институт совместную работу и хотели защититься. Им, как полагается, устроили так называемую предзащиту – это обязательное широкое обсуждение. Накидали множество замечаний, народ даже хихикал по поводу этого соавторства. Примаков и Беляев все правильно поняли, разделили свой труд, представили диссертации в новом виде, и оба успешно защитили докторские…

Потом Примаков уже сам, без соавторов, подготовил монографию «Анатомия ближневосточного конфликта». Когда он пришел в институт, достаточно было скептических настроений:

– Да кто он такой? Журналист (это слово научные работники произносили с оттенком пренебрежения)? А что он понимает в настоящей науке?

Но эти разговоры быстро закончились. Все увидели, что Примаков умелый организатор, а в академическом институте это редкость, потому что, как мне говорили его коллеги, «гениев много, а работать никто не умеет и не хочет». Он знал ближневосточный конфликт во всех его подробностях, во всех его скрытых и открытых сторонах, понимал подводные течения и взаимосвязи, со многими политиками, игравшими ключевую роль на Ближнем Востоке, был знаком лично.

Иноземцев и Примаков переориентировали институт на оперативный политический анализ. Некоторые ученые упрекали их за пренебрежение серьезной академической наукой. Другие полагали, что они правы – важнее донести до руководства страны реальную информацию о положении в стране и мире.

Примаков не склонен к академической науке. Ему хотелось, чтобы институт давал практическую отдачу, это замечалось и поощрялось. Он перенес на российскую почву разработанный западными учеными метод ситуационного анализа. Это мозговые атаки: собираются лучшие специалисты и предлагают несколько вариантов решения какой-то актуальной проблемы. Например, анализ ситуации на рынке нефти. Какие факторы повлияют на цены? Будет ли расти добыча? Как поведут себя Иран, Ирак, Саудовская Аравия?.. Обсуждение проходило за закрытыми дверями и не предназначалось для публикации, поэтому можно было высказываться относительно свободно. Это было приятной роскошью для настоящих ученых.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.