Ле-Кок-сюр-Мер, 1933

Ле-Кок-сюр-Мер, 1933

Оказавшись в Бельгии, скорее благодаря случайному выбору маршрута океанского лайнера, чем приняв осознанное решение, Эйнштейн и сопровождавшая его свита – Эльза, Хелен Дукас и Вальтер Майер – на какое-то время там и обосновались. После недолгих размышлений Эйнштейн понял, что он еще недостаточно пришел в себя и у него не хватит душевных сил на то, чтобы перевезти новую семью в Цюрих и жить бок о бок со своей старой семьей. Ожидая намеченного визита или, возможно, окончательного переезда в Принстон, он не был готов и перебраться в Лейден или Оксфорд. Поэтому Эйнштейн снял дом в дюнах в небольшом курортном поселке Ле-Кок-сюр-Мер вблизи Остенде. Здесь он мог спокойно размышлять о вселенной и волнах гравитации, а Майер мог спокойно выполнять необходимые расчеты.

Спокойствие, однако, было иллюзорным. Даже здесь, на берегу моря, он не мог полностью оградить себя от угроз нацистов. Газеты сообщали, что его имя есть в списке намеченных террористами жертв, и ходили слухи, что его голову оценили в 5 тысяч долларов. Услышав об этом, Эйнштейн притронулся к голове и радостно заявил: “А я и не знал, что она стоит так дорого!” Бельгийцы отнеслись к угрозе серьезнее и, хотя это его раздражало, приставили двух дюжих полицейских охранять дом⁴¹.

Так случилось, что Филипп Франк, который все еще работал на старом месте Эйнштейна в его кабинете в Праге, тем летом проезжал через Остенде. Он решил устроить Эйнштейну сюрприз, навестив его без предупреждения. Франк выяснил у местных жителей, как разыскать Эйнштейна, и, несмотря на все запреты сообщать такую информацию по соображениям безопасности, его направили прямо к дому в дюнах. Приблизившись, он увидел двух крепких мужчин, совсем не похожих на обычных посетителей Эйнштейна. Они что-то напряженно обсуждали с Эльзой. Неожиданно, как позднее вспоминал Франк, эти “два человека, заметив меня, бросились ко мне и схватили”.

Вмешалась Эльза с белым как мел от страха лицом: “Они решили, что вы убийца, о котором тут ходят слухи”.

Эйнштейн посчитал это происшествие весьма забавным, как и наивность соседей, любезно указавших Франку дорогу к его дому. Эйнштейн рассказал о переписке с Прусской академией. Письма были сложены в папку вместе со смешным стишком – воображаемым ответом Эйнштейна своим корреспондентам: “Благодарю за нежное послание, приятель, / Оно насквозь немецкое, как и его создатель”.

Когда Эйнштейн сказал, что отъезд из Берлина стал освобождением, Эльза встала на защиту так давно любимого ею города: “Часто, возвращаясь домой с физических семинаров, ты говорил, что такого количества выдающихся физиков нигде больше найти нельзя”.

“Да, – ответил Эйнштейн. – С чисто научной точки зрения жизнь в Берлине часто бывала приятной. Тем не менее у меня всегда было ощущение, что на меня что-то давит, и всегда было предчувствие, что добром это не кончится”⁴².

Теперь Эйнштейн стал свободным человеком, и предложения посыпались со всех концов Европы. “Мне уже предложили столько профессорских мест – у меня столько разумных идей в голове не наберется”, – сказал он Соловину⁴³. Хотя Эйнштейн уже связал себя обязательством проводить по крайней мере несколько месяцев в году в Принстоне, он стал практически без разбора принимать такие приглашения. Отказывать ему всегда было нелегко.

В какой-то мере это было связано с тем, что предложения были заманчивыми, и он был польщен. Кроме того, он все еще пытался использовать свое влияние, чтобы лучше устроить своего ассистента Вальтера Майера. А еще и для него, и для некоторых университетов эти предложения были своеобразным вызовом, выражением их отношения к тому, что нацисты делали с немецкими учебными заведениями. “Вы можете считать, что я не должен принимать предложения испанцев и французов, – признавался он находившемуся в Париже Полю Ланжевену. – Однако такой отказ может быть неправильно интерпретирован, поскольку оба приглашения в какой-то мере являются политической демонстрацией, которую я считаю важной и которой не хочу помешать”⁴⁴.

Известие о согласии Эйнштейн принять место в Мадриде попало на первые страницы газет. “Испанский министр заявил, что физик согласился занять место профессора”, – сообщала The New York Times. В газете указывалось, что это не затронет договоренности о ежегодном пребывании в Принстоне, но Эйнштейн предупредил Флекснера, что именно так и может произойти, если в новом институте Майер получит место ассистента, а не полного профессора. “Из газет вы уже знаете, что я согласился занять место в Мадридском университете, – написал он. – Испанское правительство гарантировало мне право рекомендовать им математика, который станет полным профессором”. На случай, если намек окажется не слишком прозрачным, Эйнштейн добавил: “Его отсутствие может создать затруднения и для моей собственной работы”⁴⁵.

Флекснер пошел на компромисс. В четырехстраничном письме он долго предупреждал Эйнштейна об опасностях, подстерегающих тех, кто слишком привязывается к одному ассистенту, рассказывал, к чему это приводило в других случаях, но затем сдался. Хотя Майер по-прежнему именовался ассистентом, он становился постоянным сотрудником, что и решило дело⁴⁶.

Эйнштейн также принял приглашения или заинтересовался возможностью прочесть лекции в Брюсселе, Париже и Оксфорде. Особенно он был расположен провести некоторое время в Оксфорде. “Как вы думаете, в Крайст-Черч для меня найдется небольшая комнатка? – написал он своему другу Фредерику Линдеману, который затем стал научным советником Уинстона Черчилля. – Она не должна быть такой помпезной, как в предыдущие два года”. В конце письма он печально заметил: “Я никогда больше не увижу землю, где появился на свет”⁴⁷.

Встает очевидный вопрос: почему Эйнштейн не рассматривал возможность провести какое-то время в Еврейском университете в Иерусалиме? Ведь до известной степени это было и его детище. Всю весну 1933 года Эйнштейн активно обсуждал возможность создания нового университета, может быть, в Англии, который стал бы пристанищем для еврейских ученых, вынужденных покинуть свои места. Почему же он не вербовал их для работы в Еврейском университете, да и сам туда не поехал?

Дело в том, что предыдущие пять лет Эйнштейн воевал с тамошней администрацией, и решающий поединок несвоевременно пришелся как раз на 1933 год, когда он, как и другие профессора, искал убежище от фашистов. Мишенью для его гнева был президент университета Иуда Магнес, в прошлом раввин из Нью-Йорка, считавший себя обязанным угождать богатым американским попечителям, в том числе и при выборе преподавателей, даже если это шло вразрез с их научными достижениями. А Эйнштейн хотел, чтобы в управлении университетом больше чувствовалась европейская традиция, дающая факультетам больше власти в вопросах, касающихся учебных планов и штата преподавателей⁴⁸.

В Ле-Кок-сюр-Мер недовольство Магнесом выплеснулось наружу. “Этот честолюбивый и слабый человек окружил себя людьми с еще более низкими моральными качествами”, – написал Эйнштейн Габеру, предостерегая того от перехода в Еврейский университет. Борну он описывал университет как “свинарник, абсолютное шарлатанство”⁴⁹.

Недовольство Эйнштейна привело к охлаждению отношений с лидером сионистов Хаимом Вейцманом. Когда Вейцман и Магнес прислали ему формальное приглашение занять место профессора Еврейского университета, он позволил себе публично выразить недовольство. Эйнштейн сказал журналистам, что университет “неспособен удовлетворять интеллектуальные потребности”, и сказал, что на этом основании отказывается от приглашения⁵⁰.

Магнес должен уйти, заявил Эйнштейн. Он написал сэру Герберту Сэмюэлу, британскому Верховному комиссару Палестины, который вошел в попечительский совет университета, намереваясь провести там реформы. Эйнштейн писал, что Магнес нанес университету “существенный урон” и что “если мое сотрудничество желательно, условием является немедленная отставка Магнеса”. В июне он сказал то же самое Вейцману: “Только решительные кадровые перестановки изменят положение”⁵¹.

Вейцман умел ловко обходить препятствия. Он решил воспользоваться обвинениями Эйнштейна, чтобы ослабить влияние Магнеса. В случае успеха Эйнштейн считал бы себя обязанным связать свое имя с университетом. Позднее в июне, во время поездки Вейцмана в Америку, у него спросили, почему Эйнштейн не едет в Иерусалим, что наверняка подошло бы ему. Разумеется, он может туда поехать, согласился Вейцман, и приглашение он получил. Если Эйнштейн поедет в Иерусалим, добавил он, то “перестанет быть скитальцем, кочующим по университетам всего мира”⁵².

Эйнштейн был в ярости. Причины, по которым он не едет в Иерусалим, хорошо известны Вейцману, “и он также знает, при каких условиях я буду готов взяться за работу в Еврейском университете”, заявил Эйнштейн. Тогда Вейцман настоял на созыве попечительского совета, который, как он знал, отстранит Магнеса от непосредственного контроля над академической стороной деятельности университета. Затем, во время визита в Чикаго, Вейцман объявил, что условия, поставленные Эйнштейном, выполнены и он в конце концов появится в Еврейском университете. “Альберт Эйнштейн определенно решил принять предложение занять должность директора института физики Еврейского университета”, – сообщило агентство Jewish Telegraphic Agency, основываясь на информации, полученной от Вейцмана.

Из этой уловки Вейцмана ничего не вышло – ни тогда, ни в будущем. Но, помимо того что Флекснер в Принстоне был напуган, это позволило утихомирить споры внутри Еврейского университета и провести необходимые ему реформы⁵³.