А. Т. Рыбин ЗАПИСКИ ТЕЛОХРАНИТЕЛЯ СТАЛИНА
А. Т. Рыбин
ЗАПИСКИ ТЕЛОХРАНИТЕЛЯ СТАЛИНА
Я приехал в Москву из Ленинграда, где работал инспектором ДСИ. В Москве я оказался в дивизии ОСНАЗ и обучался в 3-й пограншколе. Но вскоре начальником штаба дивизии Мироновым был направлен в оперотдел ОГПУ правительственной охраны. Тогда мне было всего двадцать три года. Теперь я, обычный парень из уральской деревни Рыгач, каждый день видел и слышал всех, на кого еще совсем недавно мог посмотреть лишь в газете. Вот как мне повезло! Вот какая выпала честь!
Скоро вместе с Жагорниковым и Горундаевым я поехал на строительство сталинской дачи в районе Кунцево. Это место едва ли можно назвать райским. С севера за сосновым лесом пролегало Можайское шоссе, откуда слышался постоянный гул транспорта, сигналы машин, неслись выхлопные газы. Западнее, в деревне Давыдково, вечерами под гармошку вовсю горланили пьяные мужики, которых неистово бранили голосистые жены. С юга, примерно на таком же расстоянии, находилась Киевская товарная станция, где не умолкал грохот буферов при сцепке вагонов, а маневровый паровоз почему-то непрестанно издавал пронзительные гудки. От всего этого содома не спасали ни сосны, ни дощатый забор.
Одноэтажная дача из семи комнат строилась круглые сутки. Спальня Сталина была где-то двадцати метров. Стены зала обили мореной фанерой под дуб, а комнат — в основном под соломку. Швы прикрыли такими же рейками. Откуда-то привезли деревянную полуторную кровать, на которой мы спали поочередно. Потом ее занял Сталин. Никаких бассейнов или массажных на даче не имелось. Никакой роскоши — тоже. Солидно выглядел только паркетный пол в зале.
Смотреть готовую дачу приехали И. В. Сталин, К. Е. Ворошилов и С. К. Орджоникидзе. Пожилой архитектор Мержанов по старому обычаю снял картуз и держал его левой рукой на уровне груди, а правой здоровался с гостями. Под конец все поднялись на просторный солярий. Сопровождавший их Г. Ягода все время держался поодаль и потому остался внизу, около своей машины. Дачу приняли комендант Ефимов с помощником Мозжухиным. А мы с Горундаевым стали выполнять обязанности личной охраны И. В. Сталина. Он появлялся все чаще. Затем начал жить постоянно. В Кремль ездил на черном «паккарде». Иногда после работы отдыхал на солярии. Во время дождя укрывался в небольшой деревянной будке.
С конца июля до 3 ноября Сталин обычно отдыхал в Сочи. Дача находилась вблизи Большой Мацесты на горе. В тридцать втором году я уже поехал туда. Мы, сотрудники охраны, жили в общежитии поблизости от дачи. Сталин регулярно принимал сероводородные ванны в Малой Мацесте — лечил полиартрит. Боли в ногах не давали ему долго сидеть. Если стоял, то обязательно переминался. При ходьбе становилось легче. Поэтому во время работы или совещания он всегда прохаживался по кабинету.
Навещали его тут Ворошилов, Киров и Калинин. Сталин очень любил принимать гостей, но сам почти не пил. Водку — совсем, коньяк — тоже редко. Признавал только вина «цинандали» и «телиани».
Каждую ночь он работал до двух-трех часов. Лишь тогда в кабинете гасло электричество. Днем в свободное время трудился в саду, ухаживая за посадками кустарника, или копался в огороде. А часа в четыре обязательно приходил на городошную площадку, огороженную сеткой. Начинались жаркие баталии!.. С ним в паре всегда играл рабочий кухни Харьковский. В другой паре чередовались Ворошилов или Киров с Власиком, возглавляющим охрану Сталина. По вечерам хозяин и гости сражались на бильярде. Проигравшие проползали на четвереньках под столом, по которому дубасили киями хохочущие победители. Подыгрывать руководству в бильярд или городки строго запрещалось. Поэтому Сталину тоже приходилось оказываться под столом.
Тогда телевизоров еще не имелось. Мы, сотрудники охраны, для развлечения проводили вечера самодеятельности. Я читал поэму Багрицкого «Дума про Опанаса», Пантюшин играл на гармошке. Иногда нас посещал Сталин. Хлопал жидко, но все же благодарил за инициативу. Особенно ему нравилась русская пляска, которую мастерски, с различными коленцами, исполнял Макшеев. Еще более искрометно он откалывал цыганскую пляску. Однажды Власик неожиданно для всех запретил Пантюшину играть. Музыка не звучала целую неделю. Мертвая тишина уже давила на перепонки. Сталин удивился:
— Ваш гармонист что, уехал в Москву?
— Я думал, гармошка мешает вам работать, — признался Власик.
— Нет, я с удовольствием слушаю русские песни и старинные вальсы. Пусть гармонист не стесняется.
Так Пантюшин к всеобщей радости вновь стал играть на балконе общежития.
Раз ко мне на посту подошел Сталин и говорит:
— Вот у вас винтовка. А приходилось ли ее здесь применять?
— Нет, товарищ Сталин, не приходилось.
— А где приходилось?
— В борьбе с басмачами Ибрагим Бека.
— Значит, нюхали порох?
— Так точно!
Сталин неторопливо направился к винограднику. Гляжу, с горы во всю прыть несется Власик. Толстый. Пот с него градом. Кормежка же отменная. Прозевал, когда Сталин без него отправился на территорию. Задыхаясь, кричит:
— Где хозяин?!
— Пошел в сторону виноградника.
Власик помчался туда. На территории дачи были великолепные сады и виноградники, зрели арбузы, соблазняя нас и подстрекая к действиям, грозящим неприятностями от начальства. Ведь помощник коменданта Афанасьев держал на учете все арбузы, мандарины и ягоды, за все отчитываясь перед Сталиным, который зорко следил за поспевающим урожаем. Дополнительно Афанасьев должен был отвечать Сталину еще на добрую сотню вопросов. Например, как укреплялись набережные побережья, в чем нуждались отдыхающие, сколько их нынче приехало? И попробуй ответить приблизительно. Иногда после напряженной работы Сталину хотелось поохотиться на зайцев, которых ослепляли светом фар. Настигнув добычу, он азартно кричал:
— Стреляй!
Власик палил из ружья, но часто на ходу машины мазал, и заяц — в кусты. Сталин в таких случаях смеялся:
— Хитрый косой, прямо с мушки сорвался…
Киров каждый год в это время приезжал к Сталину.
Они основательно сдружились. Как-то сидели за столом, накрытым на склоне горы в тени дерева, и попивали грузинское вино с минеральной водой. Лукьянов, шофер Светланы и Василия, Антонов, Кузнецов и я находились поблизости. Сталин подозвал Кузнецова с Лукьяновым и пригласил за стол. Кузнецов отказался:
— Товарищ Сталин, мы же стоим на посту. Мы не можем нарушать инструкцию.
— Да вы, ребята, не бойтесь, — засмеялся Киров. — Я не выдам вас Власику. Выпьем вместе, закусим. Все будет шито-крыто.
Но мужественный Кузнецов был непреклонен. Тогда Сталин заключил:
— Наше дело с Сергеем Мироновичем вас пригласить, а остальное — ваше дело. Как вам будет угодно.
Обошлось. Хотя Сталин потом не раз усаживал всех за стол на террасе или на рыбалке и рассказывал смешные истории из прежней жизни — подпольной, тюремной или ссыльной. Все получалось вовсе не страшно, не опасно, а — наоборот…
Тогда на даче последний раз отдыхала Надежда Аллилуева, всегда очень внимательная к нам, простая и обаятельная женщина. Помню, весной, когда ремонтировали их кремлевскую квартиру, она просила оклеивать стены простыми обоями.
Как же случилось, что Надежда Аллилуева решилась на роковой выстрел? По словам Соловова, коменданта дачи «Семеновское», в тот вечер за столом собрались члены правительства с женами. Понятно, сразу же возникла нескончаемая дискуссия об оппозиции. За скорую победу над ней налили вина. Все выпили. Только Надежда не сделала это. В то время она училась в Промакадемии, где шла ожесточенная борьба между ленинцами и Бухариным, Томским, Ухановым. Вероятно, она даже в чем-то разделяла их взгляды. Сталин резко спросил:
— Ты что не пьешь?
Надежда обиженно вышла из-за стола на крыльцо. Жена Молотова Полина стала ее успокаивать. Но Надежда была взвинчена до предела и дома застрелилась из маленького пистолета. Смерть жены Сталин переживал тяжело. Провожая покойную, он шел за гробом до Новодевичьего кладбища. Потом еще долго по ночам ездил к могиле. Бывало, заходил в беседку и задумчиво курил трубку за трубкой…
* * *
В Москве размах промышленности увеличивал потоки транспорта. Узкие древние улицы затрудняли движение. Самой широкой магистралью города было Садовое кольцо, посреди которого частоколом торчали высохшие от старости дубы. Вдобавок проезжую часть сокращали трамвайные линии, бегущие вдоль деревянных домишек и потрескавшихся от старости кирпичных особняков. Приближалась реконструкция Москвы, строительство метрополитена, способного лучше и быстрей перемещать людские потоки. Следовало подготовить необходимое решение правительства.
И Сталин лично осматривал нужные улицы, заходя во дворы, где в основном кособочились дышавшие на ладан хибары да ютилось множество замшелых сараюшек на курьих ножках. Первый раз он сделал это днем. Сразу собралась толпа, которая совершенно не давала двигаться, а потом бежала за машиной. Пришлось перенести осмотры на ночь. Но даже тогда прохожие узнавали вождя и провожали длинным хвостом.
В результате длительной подготовки был утвержден генеральный план реконструкции Москвы. Так появились улицы Горького, Большая Калужская, Кутузовский проспект и другие прекрасные магистрали. Во время очередной поездки по Моховой Сталин сказал шоферу Митрюхину:
— Надо построить новый университет имени Ломоносова, чтобы студенты учились в одном месте, а не мотались по всему городу.
Как известно, он слов на ветер не бросал. Великолепный дворец МГУ до сих пор является украшением столицы…
В июле 1934 года мы снова приехали в Сочи, на привычную товарную станцию.
Вдруг Сталин осерчал на Власика:
— Что вы меня все прячете по разным тупикам и задворкам? Я хочу приезжать на станцию Сочи и выходить из вагона там же, где все пассажиры!
Что-то виновато пробормотав, Власик неожиданно подал старый «бьюик». Обычно на юг вместе с нами доставляли черный «роллс-ройс». А тут его почему-то не оказалось. Зато явился сам начальник правительственной охраны Паукер и по-хозяйски уселся на заднем сиденье за спиной у Сталина. Видно, поэтому шофер Петрович засуетился, заволновался, со скрежетом включив скорость. Почему тогда с нами не было Власика и Румянцева — осталось загадкой…
Поехали на «Холодную дачу», расположенную на берегу Холодной речки около Гагр. Кругом горы. На склонах абхазцы выращивали табак и другие ценные культуры. Днем вокруг истошно кричали ишаки, а ночью так же противно выли шакалы. Стоя на посту, я много раз видел ползающих змей. Даже приготовил дубинку, но убить ни одной так и не удалось. По берегам речки высились деревья с грецкими орехами, которые мы сшибали палками. Тут же была прачечная. Из любопытства я зашел туда и обратил внимание на заношенный воротник белой шелковой рубашки. Спросил:
— Чья эта такая?..
— Иосифа Виссарионовича, — сказала прачка. — Он занашивает рубашки.
Это можно было принять за неряшливость. Но потом я узнал, что Сталин экономил во всем. Его с трудом уговаривали сшить что-то новое. Например, летнее пальто. Ботинки носил до последней возможности. Другие надевать отказывался из-за больных ног. Своих детей тоже не баловал роскошью. Наверное, желая угодить, Власик дал Светлане отдельную дачу, пустующую тогда. Прознав об этом, Сталин сказал:
— Власик, не надо беззаконничать. Она кто, член Политбюро, член ЦК? Освободите дачу и дайте ей место там, где живут все.
Зато вот другой пример. Был погожий сентябрьский полдень. Море спокойно катило бирюзовые волны. По их глади прыгали солнечные зайчики. На открытом месте жарился на посту Антонов. Я же стоял несколько дальше, под развесистым деревом, которое надежно укрывало от раскаленного солнца и вероятного дождя. Вдруг возникла грозовая туча. В темноте обрушился шквальный ливень. Огненные стрелы молний падали в кипящую морскую пучину. Эхо громовых раскатов с оглушительным грохотом разносилось по ущельям. Однако часовой обязан стоять на посту при любых обстоятельствах. Сталин в это время видел в окно, как полоскало Антонова. После грозы он вышел в сопровождении комиссара Богданова. По инструкции часовой не должен был попадать на глаза Сталину. Антонов тут же так сиганул в кусты, что уронил на дорожку плащ. Сталин спросил:
— Где часовой? Позовите его.
Антонов подбежал, вытянувшись в струнку, отчеканил:
— Слушаю вас, товарищ Сталин!
— А здорово вы промокли… Я все видел.
— Ничего, товарищ Сталин, скоро одежда подсохнет.
— Почему тут нет грибка для часового? — обратился Сталин к Богданову. — Вас бы поставить под ливень, чтобы все почувствовали на собственной спине. Через два часа поставить гриб.
В назначенное время он явился с проверкой. Увидев новенький гриб, ворчливо заключил:
— Любой вопрос, даже самый простой, приходится всем миром решать. А ведь это прямая обязанность Богданова…
Однажды мы поздно вечером шли от Пильников. Приближалась машина Сталина. Мы быстро укрылись в кустах. В таком случае группа сопровождения была обязана открыть огонь по неизвестным. Узнав нас, Сталин удивился, затем стал возмущенно бранить Власика: так инструктирует сотрудников охраны, что невозможно понять кто друг, а кто враг!
Вернулись мы на Курский вокзал уже перед самым Октябрьским праздником. Власик предложил выйти с платформы через спецподъезд.
— Какой такой спецподъезд? — удивился Сталин. — Пойдем там, где все люди ходят.
И направился к дверям общего зала ожидания…
В том роковом году мало кто навещал сталинские дачи. Наведался только председатель ЦИК Абхазской ССР Н. Лакоба, по кавказскому обычаю привез в подарок молодого барашка. Не забывал Сталина лишь Киров, привычно живший у нас весь период семнадцатого съезда партии. Даже спал на сталинской кровати, а хозяин довольствовался диваном.
Они снова вместе парились в бане, которую готовил рабочий по дворовому хозяйству Дубинин. Бывало, так нагонят пару, что не видно самих. Заберутся на полок и вовсю хлещутся вениками! Больше никто из членов Политбюро не имел такой чести. Сталин гордился Сергеем Мироновичем — пламенным трибуном и надежным защитником интересов партии. Ведь он это прекрасно доказал на последнем съезде, где под общий хохот зала высмеял оппозицию в лице Бухарина, Зиновьева. Каменева и других. А про их вдохновителя Троцкого прямо сказал:
— Будь он трижды проклят, чтобы вспоминать его имя на таком ответственном съезде!
Как-то весной на ближней даче приготовили шашлыки, вино принесли. Весело улыбаясь, Киров подмигнул:
— Нам тут лишь музыки не хватает!
Как не хватает? Сразу позвали Пантюшина с полубаяном. По заказу Сталина он играл «Гори, гори, моя звезда» и «Сулико». А Киров любил песню «Есть на Волге утес».
Осенью Сергей Миронович проверял в Казахстане уборку хлебов и столкнулся с варварским отношением органов ГПУ к высланным переселенцам кулацких семей. По возвращении в Москву он указал на эти беззакония Ягоде. Тот воспринял все как удар по собственному престижу и затаил на Кирова уже личную злобу.
28 ноября закончил работу Пленум ЦК ВКП(б), принявший решение об отмене карточной системы с 1 января будущего года. Вечером Сталин, мой начальник Смирнов, комиссар Любовицкий и я проводили Кирова на вокзал. Сталин сердечно обнял Сергея Мироновича у двери вагона «Красной стрелы». А 1 декабря свершилось убийство.
Второго числа Сталин, Молотов и Ворошилов срочно выехали в Ленинград. Теперь Сталин тоже опасался покушения. Поэтому нас охраняла дивизия имени Дзержинского. В Ленинграде по обеим сторонам нашего пути стояли шеренги красноармейцев. Потрясенный смертью Сергея Мироновича, Сталин за эти дни осунулся и почернел, оспины на лице стали виднее. Поцеловав покойного Кирова в губы, он еле слышно выдохнул:
— Прощай, дорогой друг…
После смерти жены у него не было более близкого человека…
Я постоянно находился в Смольном. Среди сотрудников охраны не смолкали разговоры об этом убийстве. Все кляли Николаева. Но спрашивается, кто же вложил ему в руки револьвер? Неслыханное дело: вооруженного убийцу дважды задерживали у подъезда Смольного и во дворе Московского вокзала, но он тут же освобождался Запорожцем! В роковой день Николаев тоже свободно проник в Смольный, целый час болтался на запретном для себя этаже и, сидя на подоконнике, поджидал Кирова.
В коридоре не оказалось никого из охраны, обязанной дежурить у кабинета Кирова и его заместителей. К тому же буквально пропал сотрудник, который должен был находиться в коридоре совершенно независимо от того, в Смольном Киров или нет. Словом, как специалисту организации правительственной охраны, мне стало совершенно ясно: тут в каком-то звене были предатели, за их спиной стоял непосредственный начальник — бывший левый эсер Запорожец, а выше просматривался Ягода, который затем на процессе признался: «Таким образом, я категорически заявляю, что убийство Кирова было проведено по решению правотроцкистского блока».
Сейчас многие голосят: Сталин такой-сякой — убил Кирова! Чем брякать в колокола, сперва заглянули бы в историю. Ведь Киров столкнулся с Троцким еще в августе девятнадцатого года, когда председатель РВС приказал сдать Астрахань для выравнивания фронта. Киров отказался это сделать и при помощи Ленина отстоял город. Разве Троцкий мог простить такой подрыв своего авторитета? Никогда! Эсерка Вассерман тут же начала распространять по Астрахани слухи, будто Киров — на самом деле монархист, иеромонах Илиодор. Сергея Мироновича арестовали, но ликвидировать все-таки не удалось — трибунал доказал провокационность затеи и приговорил к расстрелу саму Вассерман. А Киров по-прежнему мешал Троцкому, в двадцать седьмом году заявив: «В Ленинград оппозиции шлагбаум закрыт!»
* * *
Из материалов дела об убийстве Кирова получается, что личная охрана Сергея Мироновича не так заботилась о его безопасности, как следила, чтобы он не ускользнул от убийцы. Любого.
В связи с этим хотелось бы рассказать об органах ОГПУ-НКВД, какими они были в то время. Одной из самых зловещих фигур в органах ОГПУ был Генрих Ягода. Это он был исполнителем директив Льва Троцкого, Н. Бухарина, А. Рыкова, А. Енукидзе.
С 1920 г. Ягода — член президиума ВЧК. С 1924 г. — заместитель председателя коллегии ОГПУ. С 1924 по 1926 г. работал с Ф. Дзержинским. Это были два противоположных характера, по духу враги с разными точками зрения на существующий советский строй.
Дзержинский рекомендован во главе ВЧК В. И. Лениным, а Ягода — Троцким, Бухариным, ранее А. Рыковым, Г. Зиновьевым, Л. Каменевым. Ягода чувствовал громадную поддержку оппозиции и делал в органах ОГПУ все против Дзержинского. Поэтому Дзержинский свой огонь критики обрушил прежде всего на Троцкого и троцкистов. Дзержинский имел некоторые агентурные данные о том, что Троцкий и многие его подопечные состоят на службе иностранных разведок и регулярно за продажу интересов своей Родины получали из-за кордона от эмиссаров деньги в твердой валюте.
Вспоминает бывшая сотрудница ВЧК Елизавета Петровна Матенкова:
«Дзержинский страдал бронхиальной астмой и туберкулезом легких. У него часто наблюдались приступы бронхиальной астмы. В этих случаях сотрудники ВЧК давали ему парное молоко. В 1926 г. Феликс Эдмундович выступал на Пленуме ЦК ВКП(б). Разумеется, там более половины зала была правотроцкистская оппозиция: Троцкий, Бухарин, Каменев, Зиновьев, Рыков, Ягода и др. Во время выступления у Дзержинского на трибуне произошел приступ сердечной астмы.
Поскольку многие в ЦК ВКП(б) относились к Дзержинскому враждебно, то с подачи троцкистов дали выпить ему молока, после которого он тут же на трибуне скончался. Мы в ВЧК считали, что Дзержинского отравили пособники троцкистов. На Пленуме речь Дзержинского была пламенной в защиту молодой Советской (, власти и против реставраторов капитализма в России, известных уже всем троцкистов. Зная враждебное отношение Ягоды к Дзержинскому, мы не исключали его причастности к смерти Дзержинского.
Да, Ягода был и значился с 1924 г. в органах ОГПУ. Он был ненавистен простому народу в России. Начали появляться на делах арестованных его резолюции „Расстрелять“. Это немудрено было тогда, что простой рядовой комиссар ОГПУ выносил постановление о расстреле жертв.
Вследствие засилья троцкистов, эсеров, меньшевиков в аппарате ОГПУ, утрамбованных Ягодой, Рыковым, Бухариным, Сталин в то время к кадрам верхушки в ОГПУ никакого отношения не имел. Занявший пост председателя коллегии В. Менжинский был человеком больным, страдавшим астмой. Лицо его было безжизненным, белое как бумага. Этим воспользовались Ягода и вся оппозиция. Сталин с 1924 по 1936 год, можно сказать однозначно, не знал, что творится в ОГПУ. В эти годы Ягода сформировался, как отъявленный троцкист и уничтожал неугодных ему честных граждан, боясь разоблачения, провалов оппозиции. Подопечные Ягоды готовили компроматериал на противников троцкизма, а Ягода умело их подсовывал на подпись Менжинскому».
В начале 30-х годов я проживал в доме 11 по ул. Дзержинского. Расстрел производился в подвале в гараже во дворе этого дома под шум заведенных автомашин. В основном в ночное время. Расстреливали жертв эстонец Маго и у него был заместитель из комендатуры здания от Блохина. Мы часто видели Маго, который приходил в штаб дивизии ОСНАЗ…
От произвола Ягоды страдала вся страна, но особенно пострадала Свердловская область. Там был полный разгул троцкизма. Как раз там оказался Л. Каганович, который не принес в Свердловск облегчения, а, наоборот, подпал под влияние троцкистов.
Из Свердловска Каганович послал в Политбюро ЦК ВКП(б) три шифровки. Он докладывал, что в Свердловской области суды не справляются, не в состоянии перемолоть количество врагов народа. Он просил Сталина разрешить создать в Свердловске тройки для решения вопроса с врагами народа. Тройка в составе секретаря обкома ВКП(б), председателя облисполкома, начальника НКВД имела право приговаривать жертву к расстрелу. Две посланные шифровки Сталин отклонил и предложил решать вопрос конституционными методами, то есть через суды с защитой. Каганович послал третью шифровку с просьбой организовать тройки.
Все подписали, Сталин последним. После этого началась рубка леса, и щепки полетели в невинных. Ягода там поставил дело таким образом, что руководящие троцкисты начали уничтожать честных граждан, чекистов, которые были против незаконных арестов.
Что происходило на местах у Ягоды, Рыкова, Бухарина, Сталин мог догадываться, но точно не знал, поскольку вся переписка по репрессиям находилась у Ягоды. Тем временем окончательно сформировалась оппозиция в ЦК ВКП(б) в лице Рыкова, Бухарина, руководимая Троцким из Осло. Сталин не знал и того, что членами оппозиции являлись Зиновьев, Гринько, Розенгольц, Крестинский, Ягода, Буланов, Каменев.
Лишь после убийства Кирова Сталину удалось напасть на след вражеских действий оппозиции. Помогли списки оппозиции, которые хранились у Ягоды. Все участники оппозиции были арестованы и в марте 1938 г. предстали перед судом. Разоблачению их немало способствовал арест в 1936 г. Г. Зиновьева, Бакаева и других. Были установлены их террористические замыслы против членов Политбюро и Сталина.
Я располагаю документальными данными по показаниям Рыкова, Бухарина, Гринько, Крестинского, Пятакова, Буланова, Ягоды. Охрану их нес комиссар из 2-го полка НКВД В. Ф. Алексеев. Он сопровождал с подчиненными арестованных на следствие, кормил, поил, снабжал газетами.
Я Алексееву задал вопрос: «Может, подсудимых били и добивались признания недозволенными методами?». Алексеев ответил: «Заявляю однозначно, что их никто и пальцем не тронул. Такой вопрос необдуманный. Представьте себе: в Октябрьском зале во время суда находится сотня иностранных корреспондентов. Встает со скамьи Бухарин и заявляет: „Меня били на следствии“. После такого заявления можно закрывать заседание и прекращать судебный процесс».
По поводу убийства Кирова Ягода на суде показал: «В 1934 г. летом А. Енукидзе мне сообщил: „Принято решение об убийстве Кирова. Зиновьевские террористы уже ведут тренировку из оружия на меткость“. Енукидзе просил меня не чинить препятствий к убийству Кирова. Я вызвал Запорожца из Ленинграда и приказал не чинить препятствий к убийству Кирова. Несколько позднее Запорожец сообщил, что Николаев дважды задерживался с наганом в портфеле, но освобождался.
Таким образом, я категорически заявляю, что Киров был убит по решению правотроцкистского блока».
Много треплется бульварная пресса, что Сталин был на процессе в Октябрьском зале в секретном месте. Это ложь прессы. У всех членов Политбюро, в том числе и у Сталина, в кабинете стоял репродуктор, через который по проводам он в кабинете слушал показания обвиняемых…
* * *
В 1935 году меня назначили старшим группы охраны членов правительства. Вскоре я получил назначение в Наркомтяжпром к Орджоникидзе. Раньше он терпеть не мог своей охраны, прогоняя Жилина, которому приходилось ночевать в гараже. Об этом стало известно Сталину. Он обязал Серго изменить отношение к охране. И тот стал к нам уже более покладистым.
Легендарный нарком всегда был там, где развертывалось гигантское строительство. В Горьком мы объехали ряд площадок будущих заводов. Посетили один действующий. В мартеновском цехе рабочий вручную заталкивал в горнило болванку. Серго выругал директора за дедовский способ подачи болванок в печь и обязал механизировать процесс.
Наряду с другими острейшими проблемами очень много внимания уделялось тогда развитию авиации. Рядом с кабинетом Орджоникидзе находилась комната, в которой стояли образцы новых моторов с металлическими лопастями. Ими предстояло заменить устаревшие деревянно-прессованные. Начальник Авиапрома М. Каганович то и дело заходил к Серго с новыми образцами самолетных частей. Нарком часто посылал наших инженеров за рубеж для изучения лучшего опыта в машиностроении. Помню, Серго на совещании говорил:
— Странное дело, западные спецы и хозяева фирм обвиняют нас в бесплановости хозяйства. На самом деле у нас плановость, а у них — нет. Стало быть, уважаемые товарищи, нам с вами надо подумать, почему же у них образцы продукции лучше наших?
Да, неуемный нарком постоянно болел такими заботами, буквально горел стремлением быстрей добиться во всем совершенства. Хотя жил с одной почкой, что не способствовало хорошему настроению. После ареста своего заместителя Пятакова, которого очень уважал, ценил и заботливо подвозил к дому, у Серго возникли большие неприятности. А когда прослушал у себя в кабинете трансляцию процесса, то резко выступил в Доме Союзов против оппозиции, на всю страну заявив:
— Никакая сволочь, никакая дрянь вроде Пятакова и Радека, не остановят строительство социализма в нашей стране!
После этого сердечные приступы резко усилились, вплоть до обмороков. Тогда срочно вызывали из Кремлевской больницы доктора Левина, который с чемоданчиком в руке спешно шагал по коридору к Серго в кабинет. Как потом выяснилось, раньше этот пожилой худосочный доктор по приказу Ягоды залечил В. Менжинского и М. Горького. Мог ли он иначе относиться к Серго? Едва ли…
Вокруг Орджоникидзе постоянно гомонили пышущие здоровьем летчики, одержимые грандиозными идеями и мировыми рекордами. Замысел исторического перелета через Северный полюс возник у Г. Байдукова, сильного, грамотного летчика. Все знали, как Сталин уважал Чкалова. Поэтому Байдуков сказал ему:
— Иди к товарищу Сталину. Может быть, разрешит тебе перелет через полюс.
— Да я не подготовлен. Я не летал на солидных самолетах, — возразил Чкалов, действительно летавший лишь на истребителях.
— Ты, Валерий, сиди за штурвалом и не волнуйся. Мы тебя хоть за Америку увезем! — стоял на своем Байдуков.
И смелый Чкалов рискнул. Так было получено разрешение на полет. Хорошо помню, как Орджоникидзе и Туполев всю ночь следили за перелетом. Наконец тот завершился. Герои вернулись в Москву. В зале Наркомтяжпрома их исключительно тепло принимали Сталин, Ворошилов, Орджоникидзе и Тухачевский. После официальной части некоторые пошли в буфет. За столом президиума почему-то остался лишь Сталин. Быстро захмелевший Чкалов стал обнимать и целовать его, уверяя:
— Дорогой товарищ Сталин, посылайте нас хоть в огонь! Задание партии выполним, чего бы это ни стоило!
Сталин терпеливо слушал все это и посмеивался в усы. Тут грянула музыка. Тухачевский с Ольгой Чкаловой начали вальсировать. А Валерия наш водитель Черкашин по совету Сталина повез домой. Затем состоялся прием героев в Кремле. Сталин поднял тост за Чкалова, природного самородка, равного которому нет не только в нашей стране, но и во всем мире. Затем подошел с бокалом вина к счастливой паре и сказал Ольге:
— Вы думаете, я Валерия и его коллег послал на опасный перелет, как отчаянных, бесшабашных смельчаков? Нет. Я их, наоборот, сдерживал от ненужного риска.
Это так. Через некоторое время Чкалов сидел в кабине нового поликарповского самолета И-180, готовясь его испытать. Сталин каким-то чудом проведал, что самолет потерпит аварию, и послал на аэродром гонца с приказом отставить полет. Чкалов долго возмущался, но все же покинул кабину. А когда все-таки разбился во время следующих испытаний, Сталин был вне себя. Спросил знаменитого летчика Байдукова:
— Что же теперь делать с этим крестоносцем? Какое ваше мнение о Поликарпове как человеке и конструкторе?
Уже пожилой Поликарпов по старинке носил на груди крест и ходил в Елоховский собор молиться, усердно отбивая поклоны перед угодниками. Однако это ему почему-то не всегда помогало в работе. Сталин ждал ответа. И Байдукову пришлось объяснять, что талантливый конструктор не верит в технические тонкости русского ума. Это спасло Поликарпова от ареста, но не избавило от неминуемой расправы ретивых коллег. Тогда на очередном совещании его спас уже сам Сталин. Может показаться странным, что даже в авиации он являлся авторитетом. Вот подтверждение того же Байдукова:
— Сталин имел большие познания в техническом оснащении самолетов. Бывало, соберет профессуру поодиночке, разберется во всех тонкостях. Потом на совещании как начнет пулять тончайшими вопросами, — мы все рты поразеваем от удивления.
Думаю, здесь также уместно хотя бы краткое признание Героя Советского Союза М. М. Громова:
— Сталин сделал поворот в моей жизни. Это был деятель большого государственного диапазона, жесткий, хитрый, умный. Имел свойство магически действовать на должностных лиц, вдохновлять их на героические подвиги. Сталин был руководителем, не терпящим в работе шаблонов, обмана, общих фраз, карьеризма и подхалимства. Надо сказать, что мы были безудержными авиационными фанатиками. Удали много, а знаний — мало. Он заставил нас всех мыслить глубоко, нередко предлагал нам посмотреть, что делается в авиации на Западе. Мы побывали в Германии, Америке. Все интересное, полезное у Гитлера мы повидали и доложили Сталину. Он предложил мне такую высокую должность в авиации, что я чуть не свалился со стула. Мы договорились о должности начальника Летного института, а затем — командующего воздушной армией.
Вот с какими людьми свела меня судьба в наркомате. Вот какие титанические задачи в авиации приходилось решать неутомимому Серго. Но после расстрела Пятакова сердечные приступы не отпускали Орджоникидзе. 17 февраля в десять вечера я проводил мрачного наркома домой. А на следующий день его не стало.
Об этом ходят разные версии. Как же было в действительности?
В последний час на посту около двери Серго в Кремле дежурил сотрудник личной охраны Земский. В подъезде было тихо. Зина, жена Серго, в квартире отсутствовала. Там находилась одна домработница Лаврентьевна. Вдруг она забегала и стала причитать:
— Серго умирает! Серго умирает!
Но выстрела Земский не слышал. Его не было. Примерно через пятьдесят минут на лестничной площадке появился нарком НКВД Ежов и поинтересовался, что случилось? Никто из охраны, бывшей в роковой момент в служебном помещении, не мог дать вразумительного ответа…
После смерти Серго меня перевели в Наркомпищепром СССР к А. Микояну, руководителю совсем другого типа. Вскоре он созвал на совещание директоров предприятий со всего Союза. Съехалось человек сто пятьдесят. Открыв заседание, Микоян спросил, кто просит слова. Все молчали.
— Значит, не о чем говорить, — заключил он.
Ошалело поглядывая друг на друга, руководители разошлись Приближались выборы в Верховный Совет СССР. Микоян избирался от Ереванского округа. Надо там выступить. Мы поехали… На вокзале сразу же объявилось множество родственников, которые рвались в вагон. Мне пришлось беспрерывно принимать их, докладывать о пришедших и регулировать обстановку.
Выступать перед избирателями Микоян должен был на площади Ленина. Собралось тысяч сто. Каждый страстно желал пожать руку своему дорогому земляку. На деревянную трибуну наперли так, что она с треском рассыпалась. Мы едва вывели Микояна проходными дворами к ЦК КП Армении, где предполагалось выступить еще с балкона. Толпа хлынула и туда. Все пришлось отменить.
Продукты для Микояна я взял заранее. Поехал на склад за ереванским вином тридцатилетней выдержки. Винодел выставил на стол нужные бутылки. По инструкции я попросил открыть три-четыре для проверочной пробы. Да неожиданно так набрался, кажется, с пустяков, что не смог поднять ящик вина. Хорошо, выручили подчиненные…
* * *
После возвращения из Армении меня назначили военным комендантом Большого театра с главной обязанностью — охранять в ложе членов правительства, любивших посещать этот центр отечественной культуры. Здесь мне удалось узнать о решающей роли В. И. Ленина в судьбе всех театров страны, самому видеть, какое влияние оказывал Сталин на развитие искусства, познакомиться с выдающимися композиторами, дирижерами и артистами, насладиться всем классическим репертуаром театра.
Сегодня трудно в это поверить, но факты есть факты. После революции леваки требовали закрыть все театры, доказывая, что рабочий класс и крестьянство не понимают классику. Они договорились даже до того, что предлагали взорвать Большой театр, чтобы не вредил пролетарской культуре! Хотя простой народ постоянно заполнял промерзший зал, не пропуская ни одной постановки. Многие жалели артистов, которым приходилось мерзнуть на сцене. Ведь прославленный театр тогда нечем было отапливать.
Зимой 1919 года Совнарком специально рассматривал этот вопрос. Председатель Малого Совнаркома Галкин снова разоблачал театры, продолжавшие ставить буржуазные оперы «Борис Годунов»; «Царская невеста», «Евгений Онегин», «Мертвые души», а потому, мол, совершенно ненужные рабоче-крестьянской публике! Ленин высмеял ретивца, который прежде всего сам не понимал воспитательной роли классического искусства, и предложил голосовать. Все наркомы дружно согласились дать замерзающим театрам нужное топливо. Против этого был только настырный Галкин.
Так вождь революции спас нашу национальную гордость. По свидетельству старейшего солиста ГАБТа В. Политковского, Владимир Ильич смотрел несколько опер и балетов, а выступал в этом культурно-политическом центре страны тридцать шесть раз. Как утверждали корифеи сцены Н. Обухова, В. Степанова, А. Нежданова, Е. Гельцер, — именно В. И. Ленину Большой театр обязан сохранением великолепных певцов, танцовщиков, дирижеров, композиторов и художников.
И. В. Сталин тоже всемерно заботился о театре. Шельмуя его, сейчас некоторые стараются представить вождя профаном в искусстве. Но так могут говорить лишь невежды, совершенно не знавшие Сталина. Думаю, народная артистка СССР В. Барсова и народный артист СССР М. Михайлов имели основания называть Сталина сорежиссером всех оперных постановок в Большом театре. Вот несколько примеров их правоты.
Главный дирижер С. Самосуд, режиссер Б. Мордвинов, поэт С. Городецкий, писатель М. Булгаков, художник Н. Вильямс и балетмейстер Р. Захаров начали репетировать «Ивана Сусанина». Задача состояла не только в том, чтобы вернуть на сцену гениальное произведение М. Глинки, но и показать патриотизм русского народа, при столкновении с которым неизбежен крах любой вражеской интервенции. Однако в Комитете искусств финал предложили ставить без «Славься». Самосуд заявил, что без этого гимна не может быть оперы. Разгоревшийся спор достиг Кремля. Послушав репетицию, Сталин удивился:
— Как же так, без «Славься»? Ведь на Руси тогда были князья, бояре, купцы, духовенство, миряне. Они все объединились в борьбе с поляками. Зачем же нарушать историческую правду? Не надо.
В первом варианте финала у Спасских ворот стоял макет памятнику Минину и Пожарскому. Народ перед ними славил победу. Во втором варианте Минин и Пожарский выходили с народом из Спасских ворот. Посмотрев это, Сталин предложил, чтобы победители, в полном соответствии с историей, выезжали из ворот на конях. Дополнительно следовало поставить на колени побежденных шляхтичей, бросив их знамена к ногам победителей. Еще предложил сократить сцену, в которой дочь Сусанина Антонида и его приемный сын Ваня оплакивали на площади смерть отца. Сталин признал, что это — тяжкое горе, но оно личное. В целом же весь русский народ одержал победу. Следовательно, пусть ликует как победитель!
Сталин любил слушать «Ивана Сусанина» с участием Михайлова. Тот сначала тяготился прошлой службой протодьякона в церкви и не осмеливался петь здесь в полный голос. Узнав об этом, Сталин подошел к Михайлову, положил руку на плечо и попросил:
— Максим Дормидонтович, вы не стесняйтесь, пойте в полную силу. Я тоже учился в духовной семинарии.
И если бы не избрал путь революционера, кто знает, кем бы я стал. Возможно, священнослужителем.
С тех пор Михайлов полностью раскрыл свой талант. Сталин даже шутил, что в роли Сусанина он — истинный костромской крестьянин с отменной смекалкой. Зато про его коллегу говорил:
— Это не Сусанин, а барин со смекалкой…
Однажды партию Игоря в «Князе Игоре» исполнял молодой грузин. Характерные особенности его лица, бурный темперамент и явный акцент противоречили облику смелого, доброго князя Игоря. Пригласив Самосуда, Сталин кивнул на сцену:
— Кто это такой?
— Очень перспективный солист, недавно окончивший Тбилисскую консерваторию! — гордо признался главный дирижер.
— Князь-то — русский. Значит, и облик его должен быть русским, — еще раз напомнил Сталин, внимательно следивший за тем, чтобы сценические образы всегда соответствовали исторической правде.
А судьбу новичка решили просто:
— Пускай он поет в Тбилиси.
Это по-своему исключительный случай. Ведь Сталин заботился о высоком уровне солистов Большого театра. Во время ленинградской декады искусства он услышал М. Рейзена, который исполнял партии Досифея в «Хованщине», Гремина в «Евгении Онегине», и пригласил артиста сюда. Рейзен растерянно пробасил:
— Товарищ Сталин, а как же с Ленинградом? У меня там семья, квартира. Из театра тоже могут не отпустить.
— Мы попросим, отпустят, — улыбнулся Сталин. — О квартире в Москве тоже позаботимся, чтобы вам создали все условия для творческой работы.
Так М. Рейзен стал ведущим солистом Большого театра. Примерно таким же путем сюда пришли редкостный бас М. Михайлов, великолепный баритон П. Лисициан, из Киева переехали своеобразные меццо-сопрано В. Борисенко и А. Бышевская.
Грех упустить еще один характерный пример. Главный дирижер театра С. Самосуд был неутомимым новатором, признанным корифеем. Но что-то у него не стало ладиться: начал снижаться уровень постановок, в театр перестали ходить представители различных посольств. Кто сумел точно разобраться в критической ситуации? Лишь Сталин. Кто мог исправить ее? Только Н. Голованов, не захотевший прозябать на подхвате у Самосуда и ушедший из театра. Кто мог вернуть Голованова? Лишь Сталин. И он предложил уникальному дирижеру возглавить коллектив.
— Товарищ Сталин, я плохо себя чувствую, — искренне возразил Голованов. — Это для меня слишком большая нагрузка.
— Николай Семенович, я тоже сейчас болею, да работаю. Прошу и вас поработать. Становитесь за пульт и делайте классику классикой.
Великий музыкант прекрасно выполнял свою высокую миссию четверть века.
Всем известна суровая требовательность Сталина. Однако мало кому известна его снисходительность, равная доброте. Во время премьеры «Пиковой дамы» с П. Ханаевым, исполнявшим партию Германа, случилось несчастье. Торопясь на сцену, он в потемках налетел на пожарный ящик, из которого торчал гвоздь, и порвал трико настолько, что стали видны подштанники. Поэтому все действие стоял неподвижно, стараясь скрыть от зала злосчастную прореху. Сталин вызвал в ложу дирижера А. Мелик-Пашаева.
— Что это сегодня с Германом? Почему всю картину стоял без движения, будто его припаяли к полу?
Дирижер с трепетом объяснил причину. Сталин рассмеялся:
— Надо же быть такой беде…
К его шестидесятилетию в Георгиевском зале Кремля состоялся прием для членов Политбюро. За здоровье товарища Сталина Молотов так набрался, что начал вести себя неприлично, грубо предложив А. Пирогову спеть. Тот отмахнулся:
— Вячеслав Михайлович, вы же сами хорошо поете. Возьмите и спойте.
— Подхалим Пирогов! — почему-то рассвирепел Молотов и грохнул кулаком по столу. Пришлось его с эскортом вывести в служебную комнату.
В назидание всем Сталин посетовал:
— Нам, большевикам, негоже напиваться и упиваться.
После чего вместе с Ворошиловым и Буденным стал петь революционные песни. Семен Михайлович лихо играл на гармошке и, наконец, даже пустился в пляс. Это озаботило Сталина:
— Как бы наш маршал того… не рассыпался…
Члены правительства просматривали в Кремле все премьеры картин. В том числе — иностранных. Последней была английская. Сталин спросил председателя Комитета по кинофикации Большакова:
— Вы купили эту чепуху на золото?
— Нет, по обмену, — пробормотал тот.
— А «Чапаев» есть?
— Есть.
— Давайте его. Вот на каких картинах надо воспитывать молодежь.
Еще он любил картину «Волга-Волга». По ходу просмотра в зале раздавались возгласы:
— Браво! Ура товарищу Сталину!
— Сколько у нас Бываловых, — вздохнул он после сеанса и наказал Большакову: — Это совершенно не к месту. Больше таких приветствий не практикуйте.
Дома у Сталина обычно пели квартетом — он, Михайлов, Ворошилов и Молотов. Исключительно музыкальный, Сталин пел вторым тенором. Его любимым романсом был «Гори, гори, моя звезда», а из песен — украинская «У соседа хата била».
Наша бдительная охрана работала безукоризненно. В театре не было ни одной попытки покушения на Сталина или членов правительства. Но всех уберечь, к сожалению, невозможно. Я провожал в последний путь М. Горького. Дежурил в Доме Союзов у гроба Н. К. Крупской и закрывал ее крышкой. Участвовал в похоронах Д. Ульянова на Новодевичьем кладбище. Тяжкими были такие дни. А все-таки легче, чем постоянная служба в театре, где влетало каждый день. Разве в огромном хозяйстве, где сцена — больше зала, все предусмотришь? Например, во время торжественного заседания сверху летит соринка и падает на стол президиума. В ярком свете прожекторов она кажется огромной. Сталин ворчит:
— Что это у вас с колосников какие-то шмели пикируют прямо на стол?
Мне — взбучка от Власика. Ночью полез проверять колосники. Обнаружил посторонний предмет. Совершенно безвредный. Но как он там оказался? Ведь кто-то же положил его. И явно с провокационной целью. А то позвонил шеф:
— Ждите гостей.
Шла опера «Иван Сусанин». Я уже слышал сигналы машин на площади Революции, а дверь правительственного подъезда не открывалась и все. Хоть тресни! Наглухо заело верхнюю воздушную пружину. Пришлось рабочему Лузану вдребезги разнести ее обухом топора. Не то соответствующая кара мне была бы гарантирована.
А то во время балета «Конек-Горбунок» замкнуло провода в софитах. Вспыхнуло полотно декорации. Зрители, видимо, думали, что спектакль поставлен в новой редакции — так надо по ходу действия. Пожарных от этого фейерверка в холодный пот бросило. Про меня и говорить нечего — все происходило на глазах Сталина. Вдруг нашелся дирижер Ю. Файер: поставил оркестр на паузу. Занавес мигом закрылся. Одновременно упал с колосников огнеупорный занавес. В считанные минуты огонь потушили. Спектакль продолжался. Какая кара после окончания ждала меня? Ведь новый нарком уже брал всех в «ежовые рукавицы».
* * *
Грянула Великая Отечественная война. Театр быстро опустел. Основная часть труппы была эвакуирована в Куйбышев. Около тысячи артистов уехали в концертных бригадах на фронт. Многие добровольно ушли в ополчение или на рытье оборонительных рубежей. Я по-прежнему оставался комендантом, но одновременно возглавил спецгруппу из тридцати человек для сопровождения членов правительства по Москве и во время поездок на фронт.
Давно бытует прочное мнение, будто война застала Сталина врасплох. В связи с этим вспоминается такой эпизод. 5 мая на совещании в Кремле один бравый комкор заявил, что наш бронепоезд стоит на запасном пути. Сталин тотчас охладил его:
— Какая чушь! Какой запасной путь, когда враг стоит у границ Советского Союза!
Отсюда сами делайте вывод…
О начале войны Сталину доложил Жуков. Уже в четыре утра вождь приехал в Кремль. Затем прибыли Жуков и Тимошенко. Сталин регулярно появлялся на улицах, осматривал их после налетов немецкой авиации. Но прежде всего люди должны были видеть его и твердо знать, что вождь вместе с ними находится в столице и руководит ее защитой. Для еще большей убедительности он проверял посты на улице Горького, Земляном валу. Смоленской площади. На дежурных бойцов это производило огромное впечатление.
Как-то в четыре утра Сталин вышел на Калужской. Под ногами хрустело битое стекло. Вокруг полыхали деревянные дома. Машины «скорой помощи» подбирали убитых и раненых. Нас мигом окружили потрясенные люди. Некоторые женщины были с перепуганными, плачущими детьми. Внимательно глядя на них, Сталин сказал Власику:
— А детей надо эвакуировать в глубь страны.
Все наперебой стали спрашивать, когда же Красная Армия остановит врага и погонит с нашей земли? Успокаивая людей, Сталин улыбнулся:
— Будет, будет и на нашей улице праздник!