Без раздраженья слушать оперу

Без раздраженья слушать оперу

Я все могу.

Ну, может быть, не все,

Но все-таки я многое могу.

Могу пастись, как лошадь, на лугу,

Когда дела неважные с овсом,

Могу решать задачи на бегу,

Могу иголку отыскать в стогу.

Я в самом деле многое могу.

Могу собрать и стол, и пулемет,

Могу без раздраженья слушать оперу,

Могу ввести я в штопор самолет,

А иногда и вывести из штопора.

Могу я жить в арктическом снегу,

Могу на африканском берегу,

Но не могу все то, что я могу,

Сменить на то, чего я не могу.

Мой друг Камил Икрамов говорил, что утверждение «могу без раздраженья слушать оперу» — чистый парадокс. Если человек ставит себе в заслугу то, что может слушать оперу без раздражения, значит, он ее без раздражения слушать не может. До какогото времени опера (которую я видел, впрочем, только в киноверсиях) не то чтобы меня раздражала — я ее не признавал, как любое условное искусство, где люди изъясняются не тем языком, которым пользуются в жизни.

Следующим по степени моего непризнания был балет, и, пожалуй, на третьем месте стояли стихи. Но, начав писать, я, в отличие от анекдотического чукчи (который не читатель, а писатель), стал стихи читать прилежно, хоть и хаотично, потому что, как я потом про себя понял, хаос — моя стихия. Прыгал от Пушкина к Симонову, поднимался к Тредиаковскому и Державину, перескочил через Фета и Тютчева к футуристам, имажинистам, символистам и акмеистам, удивился Блоку, открыл для себя Маяковского, восхитился Есениным, увидел, что в советской поэзии, кроме Симонова и Твардовского, есть и другие достойные внимания имена. До этого из поэтов старшего поколения я знал понаслышке о Цветаевой и Ахматовой, понятия не имел об Асееве, Смелякове, Светлове, Уткине.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.