«Я предан Родине и Советской власти»

«Я предан Родине и Советской власти»

В 1963 году, на закате недолгой хрущевской оттепели, Утёсова постигла очередная немилость властей — ему не дали разрешения на туристическую поездку во Францию. Не дали внезапно, оскорбительно, без всяких объяснений. В чем же дело? Ведь Никита Сергеевич любил песни Утёсова, пускай и не все. Об этом мне говорил сын Хрущева Сергей Никитович, когда мы встречались в 1998 году в Институте международных исследований при университете Брауна под Бостоном: «В свою „ссылку“ (не знаю, надо ли слово это брать в кавычки. — М. Г.) отец захватил любимые пластинки. И среди них — утёсовские». В мемуарах Хрущева мы читаем: «…Некогда сильно критиковали Утёсова. Еще в мои молодые годы, когда утёсовские песенки буквально все напевали себе под нос, Утёсова в пух и прах разносила „Правда“. У меня был друг — одессит Лев Римский, давно умерший, коммунист кристальной чистоты. Он, постоянно напевавший „Бублики, горячи бублики“, рассказывал мне, что его друзья, которые работали в типографии „Правды“ и набирали критические статьи в адрес Утёсова, сами распевали в это же время его „Бублики“. Вот что значит народная оценка! Мне не под силу разбирать разностороннее творчество Утёсова, в том числе его прежние „блатные“ напевы. Наоборот, я очень доволен, что опять появились в продаже утёсовские пластинки, я их изредка слушаю…»

Утёсов, вероятно, чувствовал доброе отношение к нему Никиты Сергеевича. В трудную минуту, когда его в очередной раз незаслуженно оскорбили, он обратился за поддержкой к Хрущеву:

«Первому секретарю ЦК КПСС, председателю Совета министров СССР, товарищу Н. С. Хрущеву.

Дорогой Никита Сергеевич!

Я — артист советской культуры. Фамилия моя Утёсов. Мне 68 лет, из которых 50 работаю. Мне присвоено очередное звание народный артист РСФСР, медали „За доблестный труд“, „За победу над Германией“. За всю свою жизнь ни разу не усомнились в моей преданности Родине и Советской власти. 2 месяца назад мне было предложено отправиться в туристическую поездку по Франции. Пришлось пройти много формальностей, рассчитать свой отпуск, так чтобы была возможность включиться в эту поездку, отказываться от путевки в санаторий. И вот накануне дня выезда мне сообщили, что мне отказали в разрешении выехать с группой других работников искусства. Меня мало огорчает то, что я не увижу Францию, но выраженное недоверие буквально убивает меня. За что? Многие люди знают о том, что я должен был выехать и смотрят на меня, как на человека, в гражданской честности которого можно усомниться. Это очень тяжело. Вы как самый человечный человек меня поймете. Я пишу не для того, что бы вы разрешили выезд. Я никуда больше за рубеж не поеду. Я хочу, что бы мне точно сказали, чем я заслужил такое недоверие. Вокруг моего имени досадные оговорки.

Я прошу Вас, дорогой Никита Сергеевич, силой вашего огромного авторитета заставить людей, нанесших мне тяжелую травму, объяснить чем они руководствовались в своем нелепом решении.

С глубокой преданностью.

Л. Утёсов» (орфография и пунктуация сохранены).

К сожалению, ни в архиве Утёсова, ни в других собраниях документов ответа на это письмо я не нашел. Между тем при тогдашней бюрократической системе, те, кому надлежало дать ответ народному артисту России, должны были хоть как-то отписаться. В крайнем случае, сослаться на нелепую ошибку. Уверен, что до самого Хрущева письмо это не дошло. Никита Сергеевич не раз в своих выступлениях, на пресс-конференциях со свойственным ему оптимизмом утверждал, что антисемитизма в СССР нет и быть не может. Похоже, что он искренне в это верил. Правда, его часто обвиняют в антисемитизме — может быть, потому, что среди казненных за экономические преступления в конце пятидесятых — начале шестидесятых годов прошлого века многие, если не большинство, были евреи. По этому поводу к Хрущеву, как известно, обратился с письмом знаменитый философ, общественный деятель Бертран Рассел. Ответ Хрущева гласил: «Людей наказывают не за их национальность, а за преступления, которое они совершили».

Но среди окружения Хрущева антисемиты, несомненно, имелись. На одной из пресс-конференций в Париже в начале 1960-х годов член Президиума ЦК КПСС Екатерина Фурцева заявила, что количество евреев-студентов должно быть равно числу их среди шахтеров. Я уже не говорю о тех, кто беспощадно поносил «Бабий Яр» Евтушенко — все это едва ли могло иметь место без ведома аппарата ЦК. И вот этот-то аппарат, находившийся под бдительным оком Суслова, счел нужным не пустить за границу 68-летнего Утёсова, так много сделавшего для своего народа и до войны, и в годы ее, и после. Впрочем, снова сошлемся на Хрущева: «Без Суслова в таких вопросах не могло обойтись».

Воспроизведу отрывок из воспоминаний Аркадия Исааковича Райкина, которые относятся к тем дням, когда после фильма «Веселые ребята» Утёсов стал не только известен, но и знаменит от «Москвы до самых до окраин»: «Хорошо помню свой давний разговор с одним из руководителей искусства… Он, будучи в весьма миролюбивом настроении, попросил меня объяснить, что такое эстрада и с чем ее едят… Услышав имя Утёсова, он неожиданно побагровел и ударил по столу кулаком:

— Об этом проходимце ты мне ни слова не говори!

Разумеется, я выразил удивление, почему вдруг любимец народа вызывает у него такую ярость. То, что он мне ответил, было за такой гранью здравого смысла, что я бы и не поверил, если бы не услышал своими ушами:

— Утёсов хотел на шине Черное море переплыть, удрать в Турцию.

Я сначала даже не нашелся, что сказать. Но передо мной вроде бы не сумасшедший сидел. Во всяком случае, человек при должности, и не маленькой».

После убедительного возражения Райкина его собеседник сказал:

— Ты правду говоришь? Если это правда, мы пересмотрим к нему свое отношение.

Утёсов с его обостренным, даже болезненным самолюбием, конечно, чувствовал такое отношение со стороны власть имущих. Вот его стихотворение, написанное в 1959 году и посвященное Зиновию Самойловичу Паперному:

Учительница — жизнь, спасибо за науку!

Но безуспешно я учился у тебя.

Твоя наука — трудная ведь штука…

И я учился, сердце теребя.

Я — ученик плохой. Старинные устои

Осталися во мне, и мне не повезло.

Я главную науку не усвоил:

Как нужно людям делать зло.

Как нужно клеветать, подсиживать, злословить,

Писать доносы на своих «друзей»,

Скрывать от всех, что ты еврей,

И для себя во всем искать «условий».

В этой связи вспомним еще об одном качестве Леонида Осиповича: он был патриотом не только Одессы, но и страны, в которой родился, вырос и жил. При этом никогда не отрекался от народа, его породившего. Он не был конформистом в общепринятом смысле этого слова. В подтверждение этому замечу, что подписи Утёсова нет под антиизраильскими письмами, хотя среди «подписантов» были многие его друзья: композиторы, актеры, поэты. Не подписывался Леонид Осипович и под антисионистскими воззваниями, где значились имена многих его собратьев по искусству. Между тем борьба с сионизмом и при Хрущеве, и в особенности после него велась неустанно, и всех видных деятелей еврейского происхождения проверяли «на вшивость», заставляя участвовать в ней.

Конечно, Утёсов все это знал, и его письмо к Хрущеву было фактически актом отчаяния. Прав был наполеоновский министр Фуше, сказавший: «Не поддавайтесь порывам — они искренни». И все же Утёсов поддался порыву, хотя, видимо, не до конца. Вышеприведенное письмо написано от руки, хотя для отправки Первому секретарю ЦК Леонид Осипович мог бы найти машинистку. Возможно, письмо он так и не отправил — поэтому мне не удалось найти и ответа на него.

Я разговаривал по этому поводу с внуком Хрущева — Никитой Сергеевичем. Поразмыслив, он сказал: «Если бы письмо это дошло до канцелярии Никиты Сергеевича, едва ли его бы отважились скрыть. Аппаратчики из канцелярии, несомненно, знали, что Хрущев симпатизирует Утёсову. Скорее всего, письмо это Леонид Осипович не отправил».

* * *

Когда говорят о любви Утёсова к своей стране, то почему-то чаще всего это ассоциируют с Одессой. Память детства и юности всегда сильна в людях, но это только кажется, что она сильнее других воспоминаний. Если бы это было так, то ни Бабель, ни Утёсов, ни Жванецкий ни за что не покинули бы Одессу. Наверное, чтобы память эта теплилась всю жизнь, любовь к родному городу должна была стать мифом, сказкой, а уж потом — вдохновением. Прав был Михаил Михайлович Жванецкий, заметив, что одессита можно вывезти из Одессы при определенных обстоятельствах, но нет тех сил и городов, которые могут вытеснить из него Одессу. Наверное, строка Кирсанова «Есть город, который я вижу во сне» могла бы стать эпиграфом жизни для любого одессита, живущего вне Одессы.

Евгений Петросян вспоминал, как однажды Утёсов сказал ему по секрету: «Да, я люблю Одессу. Более того, я обыгрываю ее на сцене, я доказываю, что она „начало всех начал“. Но скажу тебе честно: больше всего я люблю Россию. Люблю русскую природу, музыку, литературу… Люблю Ленинград. Все, все хорошее, что связано с Россией…» Эти слова Утёсов доказал всей жизнью. И, конечно, ему становилось обидно, когда находились люди, подозревавшие его в недостатке любви к Родине или полном ее отсутствии — только потому, что у него была «неправильная» национальность.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.