Его проделки

Его проделки

О кутежах в Зубалове я уже упоминал. О неудачной рыбалке тоже. Новые подробности в эту историю, обросшую немыслимыми слухами, внес двоюродный брат Василия В. Ф. Аллилуев.

В начале войны, когда Яков попал в плен, услужливое окружение придумало для Василия какую-то инспекторскую должность, чтобы подальше держать его от фронта. Возможно, в этом и был некий политический резон, но на пользу Василию это не пошло. Он маялся от безделья и пристрастился к спиртному. На даче в Зубалове устраивались шумные застолья. Однажды Василий привез туда известного деятеля кино А. Каплера, и произошло его знакомство со Светланой.

Слухи об этих гулянках дошли до Сталина, и в конце концов произошел грандиозный скандал, Зубалово закрыли, все — и дед, и бабушка, и мать В. Ф. Аллилуева — получили «по мозгам». А Василий опять «выкинул номер», он решил воспользоваться для глушения рыбы реактивным снарядом. Рыбалка закончилась трагедией, спутник Василия погиб, а его, сильно раненного в ногу, положили в госпиталь.

Конечно, Сталину об этом доложили, и он пришел в ярость. Василия отовсюду выгнали, и он, выйдя из госпиталя с перевязанной еще ногой, какое-то время жил у тетки, часто жалуясь ей, что его не хотят послать на фронт: «Этими руками только чертей душить, — возмущался Василий, — а я сижу здесь, в тылу!»

Но своего он добился и отправился на фронт, где совершил двадцать семь боевых вылетов и сбил один фашистский самолет.

По свидетельству В. Ф. Аллилуева, с отцом сын помирился только в 1945 году во время Потсдамской конференции.

Но, по-моему, самые любопытные детали содержатся в публикации заслуженного юриста России А. Сухомлинова в газете «Совершенно секретно». Пожалуй, впервые темой исследования стала фронтовая деятельность сына Сталина. Как правило, во всех статьях о нем преобладало смакование его похождений — любовных флиртов, кутежей, самодурства. Складывалось впечатление, будто он только тем и занимался, что отбивал чужих жен, гулял в дорогих московских ресторанах, совершал другие сумасбродные поступки. Ссылки на архивные источники укрепляли веру в то, что, кроме пьяных выходок высокопоставленного сынка, в документах и фиксировать было нечего.

А. Сухомлинов одним из первых опроверг тенденциозно вдалбливаемую версию, которую «заглотнуло» не одно поколение доверчивых людей, лишенных возможности ознакомиться с тщательно замалчивавшимися документами.

До 1942 года Василий служил в Главном штабе ВВС в Москве.

На фронт он прибыл летом 1942 года, а на должность командира 32-го гвардейского авиационного истребительного полка заступил в феврале 1943 года и сразу — в самое пекло.

Герой Советского Союза С. Ф. Долгушин был тогда командиром эскадрильи этого полка. Он рассказывал Сухомлинову: «Василий полком командовал старательно, прислушивался к нам, более опытным летчикам. Как командир полка, он мог делать боевые вылеты и руководить ими в составе любой эскадрильи, но чаще летал почему-то в моей. Об эскадрилье Сергея Долгушина ходили легенды, про таких летчиков снят фильм «В бой идут одни старики». В течение февраля — марта 1943 года с участием Василия мы сбили несколько самолетов врага. 5 марта он сбил самостоятельно ФВ-190… Помню, однажды в бою он допустил ошибку, характерную для молодых летчиков, хотя был уже «стариком» — в 22 года! Погнался за «фоккером», в горячке оторвался от группы, был атакован шестеркой. Всей эскадрильей мы его выручали. Вернулись на аэродром. Василий был полковник, а я капитан, он командир полка, а я — комэск. В авиации у нас чинопочитание не очень развито. Я отвел его в сторонку и устроил свой «разбор полетов»: отматерил как следует. Вообще-то мы его уважали, любили и даже немного гордились, что нами командует Сталин».

А. Сухомлинов («да простит меня Сергей Федорович!») поехал в подмосковный Подольск в Центральный архив МО проверять его рассказ. Нашли они там с начальником отдела подполковником С. Ильенковым журнал боевых действий 32-го полка, в котором к концу войны было восемнадцать Героев Советского Союза.

«5 марта 1943 г. 17.30 час.:

В районе дер. Семкина Горушка на высоте 200 м и ниже встретились 6 ФВ-190. Вели воздушный бой. Сделано 10 атак. В результате воздушного боя гв. полковник Сталин сбил одного ФВ-190, который упал горящим в районе дер. Семкина Горушка. Младший лейтенант Вишняков сбил ФВ-190, который упал в этом же районе. Сбитые самолеты подтверждают летчики Холодов, Баклан, Лепин. Падение сбитых самолетов наблюдали с Байкал-3».

В наградном листе, подписанном командующим 16-й воздушной армией генерал-полковником авиации С. Руденко, указано, что В. Сталин сбил еще один самолет врага. Итого — два. Да плюс сбитые в группе, о чем говорил С. Ф. Долгушин. «Хотелось бы, конечно, побольше, на Героя не тянет, но уж сколько есть, — констатирует Сухомлинов. — Для командира полка за месяц — нормально».

А. В. Бурдонский:

— Он был классный летчик, как мне говорили, просто ас, и рвался в бой, но почти в самом начале войны, когда Яша (Яков Джугашвили. — Н. З.) попал в плен, и потом погиб Володя Микоян, сын Микояна, — после этого отцу запретили делать боевые вылеты. А ведь до этого он, командуя авиаполком, летал, у него даже самолеты сбитые есть.

По-иному оценивает своего кремлевского сверстника С. Л. Берия:

— Что представлял собой Василий Сталин? В сорок четвертом Сталин решил послать несколько человек на стажировку в Англию. Старшим группы назначил меня. Я отказался. Дайте, говорю, возможность доучиться в академии. Тогда Сталин впервые в жизни меня обругал:

— Ты такой же упрямый, — сказал, — как и вся ваша семья.

А я, если честно, отказался не только потому, что действительно хотел окончить Военную академию, но и еще по одной причине. В группу входил Василий Сталин. Очень душевный парень, но уже тогда был неуправляемым. Спросили бы с меня…

А вот этого как раз и не отрицают честные исследователи жизни Василия. И А. Сухомлинову не к чему наводить парадный глянец на портрет героя, он рисует его со всеми слабостями и недостатками.

В личном деле В. Сталина А. Сухомлинов обнаружил запись: «Горяч, вспыльчив, нервная система слабая, имели место случаи рукоприкладства к подчиненным». Что было, то было. Но ведь и зафиксировано! Без боязни вызвать гнев папаши — Верховного Главнокомандующего. Кстати, в личном деле В. И. Сталина ни в довоенный период, ни после нет ни слова о пьянстве. Я тоже обратил на это внимание. Есть, правда, одно взыскание за то, что, находясь на переформировании в районе города Шяуляй в 1943 году, он «на тракторе выехал в деревню, а на обратном пути избил сотрудника НКВД».

Конечно, иронизирует А. Сухомлинов, Василий был не прав: за самогоном нужно было послать ординарца, а сотрудника НКВД вообще нельзя было трогать. Что же касается выпивки… В военной авиации, надо сказать прямо, всегда пили. Служба опасная, смерть рядышком ходит. Первая рюмка пьется за взлеты, вторая за посадки и за то, чтобы эти показатели совпадали. Третья — стоя и не чокаясь — за тех, у кого они не совпали. Четвертая — за женщин. В других видах вооруженных сил этот «недуг» тоже имеет место быть. Рассказывали, маршал И. И. Якубовский на военном совете как-то возмущался: «Почему вы так много пьете, ну выпил свои восемьсот, и хорош…»

Знаток биографии Василия Сталина и в целом истории советской авиации, сам в прошлом боевой летчик С. В. Грибанов отмечает:

— Вообще-то Василий старался не наказывать людей. Искал другие пути для поддержания в полках порядка и дисциплины. За сентябрь 1944 года он объявил 53 поощрения и только одно взыскание.

Грибанов обнаружил в военном архиве обращение командира дивизии полковника Василия Сталина к председателю военного трибунала 3-й воздушной армии. В нем говорилось:

«Представляю материал на летчика вверенного мне 32-го истребительного авиаполка лейтенанта Урюпина Евгения Ивановича.

Ходатайствую о снятии судимости с упомянутого. Тов. Урюпин за время пребывания в дивизии проявил себя смелым и отважным летчиком-истребителем и в воздушных боях с немецкими захватчиками вполне искупил совершенный им ранее проступок. Командир дивизии полковник Сталин».

Особенно комдив заботился о поощрении своих бойцов, возмущался, когда в оценку боевой работы его подчиненных вмешивались посторонние, которым сверху якобы виднее было, кого, за что и как награждать.

И все же, как он воевал? Все говорят только о его пьяных да любовных похождениях. Сбитые в воздушных боях самолеты? Конечно, это несомненный показатель личной храбрости, но для командира дивизии этого, согласитесь, недостаточно. На то он и командир крупного войскового соединения, чтобы, управляя им, добиваться выполнения оперативно-тактических задач.

С. В. Грибанов собрал убедительные доказательства того, что Василий Сталин проявил на фронте несомненные способности, необходимые командиру его уровня.

2 июля 1944 года Верховный Главнокомандующий отмечал в своем приказе успешные действия 3-го Белорусского фронта, войска которого перерезали сообщения немцев из Минска в Вильно и Лиду; 1-го Белорусского — в результате удара их конницы, танковых соединений и пехоты были отрезаны пути сообщения немцев из Минска на Брест и Лунинец.

В 20–25 километрах восточнее Минска оказалась 4-я немецкая армия. Ликвидация ее означала катастрофу группировки противника на Минском направлении, а это уже зависело от того, кто будет действовать более энергично: наши — наступать или немцы — отступать.

Эта преамбула для того, чтобы пояснить ситуацию, в которой оказался 23-летний командир авиадивизии Сталин в ночь на 6 июля.

К тому времени полки и управление 3-й истребительной авиационной дивизии перелетели и разместились на аэродроме Слепянка неподалеку от Минска. И тут оставшаяся окруженной группировка немцев общей численностью до пяти пехотных дивизий с артиллерией и танками, стремясь прорваться на запад, к своим войскам, ринулась на Минск. Немцы полагали, что город еще в их руках.

Как повел себя молодой командир 3-й гвардейской истребительной авиадивизии, видно из его донесения на имя командира авиакорпуса: «Я принял решение спасти материальную часть, гвардейские знамена, секретные документы штаба дивизии и штабов частей. Для этого отдал приказ об эвакуации их на северо-восточную окраину Минска. Начальнику штаба дивизии подполковнику Черепову поручил организовать наземную оборону на подступах к аэродрому для охраны материальной части, так как с наступлением темноты без заранее организованного ночного старта поднять в воздух летный эшелон было невозможно.

Сам на У-2 убыл ночью на аэродром Докуково для организации там ночного старта. Организовав старт, оставил для приема экипажей капитана Прокопенко и на Ли-2 вернулся в Слепянку. В случае крайней необходимости я уже был готов поднять самолеты в воздух.

К моему возвращению эвакуация штабов была закончена. Она прошла исключительно организованно и быстро. Под минометным обстрелом было вывезено необходимое имущество, знамена, документация штабов.

Начальником штаба нашей дивизии, командирами 43-й истребительной артиллерийской бригады и 1-й гвардейской Смоленской артбригады была организована надежная оборона на подступах к аэродрому.

Утром на штурмовку противника произвели 134 боевых вылета, израсходовали 13115 снарядов. Штурмовка парализовала группировку противника и раздробила его на мелкие группы.

После штурмовки летный эшелон был выведен из-под удара и перебазирован на аэродром Докуково. Личный состав управления дивизии вместе с техническим составом частей, взаимодействуя с артбригадами, уничтожил в наземном оборонительном бою 200 солдат и офицеров и захватил в плен 222 человека.

В борьбе с немецкими захватчиками стойкость и мужество проявили офицеры, сержанты и рядовые управления и частей дивизии, из числа которых отмечаю…

…3-я гвардейская истребительная авиационная Брянская дивизия вверенного вам корпуса готова к выполнению любых боевых задач».

После окончания войны слухов и сплетен вокруг имени генерала Василия Сталина не поубавилось. Об интересном эпизоде из дальневосточной страницы своей жизни поведал известный советский футболист Николай Старостин.

По его словам, более грязного и мрачного места, чем привокзальная площадь Комсомольска-на-Амуре, он никогда не видел ни в одном городе. Но запомнил ее на всю жизнь по другой причине: прямо к ней примыкала территория гаража Амурлага, где он имел счастье жить почти два года. Счастье в прямом смысле слова: ведь гараж не зона.

К тому времени Старостина уже мало чем можно было удивить. Но он честно признается: когда глухой ночью 1948 года к его каморке подкатила машина первого секретаря горкома партии Комсомольска и приехавший на ней запыхавшийся капитан с порога выпалил: «Одевайтесь! Вас срочно требует к телефону Сталин!» — Старостин подумал, что у него начались галлюцинации.

Через полчаса он был в кабинете первого секретаря у телефона правительственной связи. Рядом навытяжку стояли не понимающие, что происходит, начальник Амурлагеря генерал-лейтенант Петренко и хозяин кабинета. Старостин поднес к уху трубку аппарата и услышал голос сына Сталина Василия.

У всей этой фантасмагории, как ни странно, имелось объяснение. До войны, в конце 30-х годов, в конноспортивной школе «Спартака» вместе с сыновьями Микояна верховой ездой занимались дочь Старостина Евгения и дочь другого футболиста, Станислава Леута, Римма, будущая неоднократная чемпионка Союза. С ними тренировался худощавый, неприметный паренек по фамилии Волков. И только Старостин, как руководитель «Спартака», знал, что его настоящее имя Василий Сталин. К моменту следующей встречи он успел стать генерал-лейтенантом, а Старостин- политзаключенным.

Его неожиданно проявившийся — через столько лет — интерес к бывшему футболисту вызывался отнюдь не детскими воспоминаниями. Будучи командующим Военно-воздушными силами Московского военного округа, он, используя особое влияние и положение, мог удовлетворить любую свою прихоть. В частности, желание иметь «собственную» футбольную команду ВВС, куда — кого уговорами, кого в приказном порядке — пытался привлечь лучших игроков из других клубов.

Что ж, наверное, можно и так оценить его действия. Старостин делился своими воспоминаниями о Василии в конце восьмидесятых годов, когда беспощадному остракизму подвергалось все, связанное с именем и делами его отца. Пройдет неполных десять лет, и о заслугах Василия на спортивном поприще заговорят по-иному. Я вернусь еще к этой теме, а сейчас продолжу рассказ знаменитого нашего футболиста в той модной обвинительной тональности, в какой он звучал в конце восьмидесятых.

Итак, по вечерам Василий Сталин во время застолья в своем доме-особняке любил обсуждать с игроками, среди которых оказалось и несколько бывших спартаковцев, текущие спортивные дела.

И вот однажды при очередном таком кворуме один из них, Саша Оботов, брякнул:

— Василий Иосифович, да что мы все думаем-гадаем, как нам поправить дела. Надо назначить тренером Николая Петровича.

Все его дружно поддержали. Командующий на секунду сдвинул брови, видимо, что-то про себя прикидывая, потом вызвал своего адъютанта, тоже хорошо известного в то время футболиста Сергея Капелькина, и произнес фразу, положившую начало двухмесячной эпопее: «Соедините меня со Старостиным».

Все это Николай Петрович узнал много позже в Москве. А тогда ночью в Комсомольске-на-Амуре, сделав шаг к черному телефону правительственной связи, он шагнул навстречу судьбе.

— Старостин слушает.

— Николай Петрович, здравствуйте! Это тот Василий Сталин, который Волков. Как видите, кавалериста из меня не получилось. Пришлось переквалифицироваться в летчики. Николай Петрович, ну что они вас там до сих пор держат? Посадили-то попусту, это же ясно. Но вы не отчаивайтесь, мы здесь будем вести за вас борьбу.

— Да я не отчаиваюсь, — ответил Старостин бодрым голосом и почувствовал, как его прошиб холодный пот. За один такой разговор он вполне мог получить еще десять лет.

— Ну, вот и хорошо. Помните, что вы нам нужны. Я еще позвоню. До свидания.

От телефонисток по Амурлагу мгновенно разлетелась весть: Старостин разговаривал со Сталиным. Фамилия завораживала. В бесконечных пересудах и слухах терялась немаловажная деталь: звонил не отец, а сын. Местное начальство, конечно, знало истину, но для них и звонок отпрыска значил очень много.

Шел 1948 год — до конца срока оставалось четыре года. Но судьба благоволила к футболисту.

Директором одного из заводов Комсомольска был инженер Рябов из Москвы, с Красной Пресни, наудачу оказавшийся болельщиком «Спартака». Он сумел использовать то, что отцы города и Амурлага, сбитые с толку особой расположенностью к Старостину сына вождя, позволили немыслимую вещь: не только зачислили политического заключенного на завод, но и допустили его к работе на станке. Как вскоре объяснил Рябов, теперь при условии выполнения плана за день полагалось два дня скидки со срока заключения.

Так прошли два года, которые были зачтены ему за четыре. Срок истек. Местный народный суд на основании представленных документов утвердил досрочное освобождение. Старостину выдали паспорт, где черным по белому были перечислены города, в которых он не имел права на прописку. Первой в этом списке значилась Москва.

И тут вновь позвонил Василий:

— Николай Петрович, завтра высылаю за вами самолет. Мы ждем вас в Москве.

— Как в Москве… Я же дал подписку…

— Это не ваша забота, а моя. До встречи… — И в трубке раздались частые гудки…

Прямо с подмосковного аэродрома Старостина привезли в особняк на Гоголевском бульваре — резиденцию Сталина-младшего.

Когда Старостин вошел, Василий поднялся.

— С возвращением, Николай Петрович!

— Спасибо.

— Выпьем за встречу.

— Василий Иосифович, я не пью.

— То есть, как не пьете? Я же предлагаю «за встречу». За это вы со мной должны выпить.

Стоявший сзади Капелькин потихоньку толкнул Старостина в бок, а Саша Оботов из-за стола начал подавать знаки: мол, соглашайся, не дури. Старостин замялся, но деваться некуда — выпил. И, усталый после перелета, голодный да еще и непривычный к алкоголю, сразу захмелел.

А Василий, смачно хрустнув арбузом, тут же перешел к делу.

— Где ваш паспорт?

— При мне, конечно.

— Степанян, — позвал «хозяин» одного из адъютантов, — срочно поезжай и оформи прописку в Москве.

Офицер моментально исчез.

Вскоре, так же незаметно, он появился и вернул Старостину паспорт. Футболист открыл — и не поверил глазам: прописан в Москве постоянно по своему адресу, Спиридоньевский переулок, 15, квартира 13.

Чем ближе подходил он к Спиридоньевке, тем отчетливее понимал, чего ему больше всего не хватало все эти годы — ощущения, что его ждут. И когда он, переступив порог квартиры, увидел плачущую жену и дочерей, понял, как мало, в сущности, нужно человеку для счастья.

На следующий день его доставили в штаб ВВС Московского округа, где правил бал Василий Сталин. Вся эта суета после Комсомольска-на-Амуре казалась футболисту игрой в оловянных солдатиков. Главное — вскоре он должен был получить возможность вновь окунуться в любимую атмосферу футбольной жизни.

Но, как говорится, человек предполагает, а Бог располагает. Через несколько дней к нему на квартиру явились два полковника из хорошо знакомого ведомства.

— Гражданин Старостин, ваша прописка в Москве аннулирована. Вы прекрасно знаете, что она незаконная. Вам надлежит в 24 часа покинуть столицу. Сообщите, куда вы направитесь.

Подумав, назвал Майкоп. В его распоряжении оставались сутки.

Не теряя времени, отправился в штаб ВВС МВО и доложил о случившемся командующему.

— Как они посмели без моего ведома давать указания моему работнику? Вы остаетесь в Москве!

— Василий Иосифович, я дал подписку, что покину город в 24 часа. Это уже вторая моя подписка, первую я дал в Комсомольске о том, что не имею права находиться в столице. Меня просто арестуют…

Василий задумался.

— Будете жить у меня дома. Там вас никто не тронет.

Василий Сталин решил бороться за футболиста не потому, что считал, будто невинно отсидевший действительно имеет право вернуться домой. Он был ему нужен как тренер. Но тогда и это отошло для него на задний план. Суть заключалась в том, что он ни в чем не хотел уступать своему заклятому врагу — Берии, которого люто ненавидел, постоянно ругал последними словами, совершенно не заботясь о том, кто был в тот момент рядом.

Переехав в правительственный особняк на Гоголевском бульваре, Старостин не сразу осознал свое трагикомическое положение — персоны, как он выразился, «приближенной к отпрыску тирана». Оно заключалось в том, что они были обречены на «неразлучность». Вместе ездили в штаб, на тренировки, на дачу.

— Даже спали на одной широченной кровати, — свидетельствовал знаменитый футбольный тренер. — Причем засыпал Василий Иосифович, непременно положив под подушку пистолет. Только когда он уезжал в Кремль, я оставался в окружении адъютантов. Им было приказано: «Старостина никуда одного не отпускать!» Несколько раз мне все-таки удавалось усыпить бдительность охраны и незамеченным выйти из дома. Но я сразу обращал внимание на двух субъектов, сидящих в сквере напротив, вид которых не оставлял сомнений в том, что и Берия по-прежнему интересуется моей особой. Приходилось возвращаться в «крепость»…

Где здесь правда, а где, мягко говоря, подвела память? Ну конечно же, Василий Иосифович с утра каждый день ездил в Кремль, как будто там располагался штаб ВВС Московского военного округа. С точки зрения футболиста, куда еще мог ездить сын Сталина? Ну конечно же, другой кровати или хотя бы завалящей раскладушки в огромном особняке не нашлось, и Василий Иосифович укладывал гостя в свою постель. Ну конечно же, сын Сталина на ночь засовывал под подушку пистолет. Ну и, разумеется, на квартиру к футболисту нагрянули сразу аж два полковника — не будут же заниматься проверкой паспортного режима какие-то там старшие лейтенанты да капитаны.

Странное впечатление производит и лексика рассказчика: «отпрыск тирана». Как никак — вызволил «отпрыск тирана» из заключения, более того, приютил в собственном доме. Откуда же неприкрытая неприязнь, явное неуважение? Ответ ясен — так требовалось, так полагалось говорить в горбачевскую эпоху, содержанием которой было развенчание Сталина и его идей.

К сожалению, Николая Петровича уже нет в живых. Может быть, сегодня он все рассказывал бы по-другому? Впрочем, он и тогда признавался, что был не самый подходящий собеседник для разговоров на темы, отвлеченные от спорта и футбола.

— Беседы наши, как правило, — вспоминал Николай Петрович, — происходили по утрам: с семи до восьми с ним можно было обсуждать что-то на трезвую голову. Потом он приказывал обслуге: «Принесите!» Все уже знали, о чем речь. Ему подносили 150 граммов водки и три куска арбуза. Это было его любимое лакомство. За два месяца, что я с ним провел, я ни разу не видел, чтобы он плотно ел. С похмелья он лишь залпом опорожнял стакан и закусывал арбузом. Затем из спальни переходили в столовую. Там и оставалось полчаса для обмена разного рода соображениями. Чаще всего спортивными, но которые — хочешь, не хочешь — всегда задевали текущие общественно-политические события. Мой «покровитель», как я вскоре убедился, очень слабо представлял себе проблемы и заботы обычных людей. Характер у него был вспыльчивый и гордый. Возражений он не терпел, решения принимал быстро, не тратя время на необходимые часто размышления…

Стакан водки и ломоть арбуза по утрам — эта деталь с легкой руки Николая Петровича прочно вошла в публицистический арсенал обличения Сталина и его семьи. Только самый ленивый журналист не использовал запущенного в оборот Старостиным яркого штриха, характеризовавшего деградацию личности сына вождя всех народов. Но нигде, ни в каком другом источнике я не смог найти подтверждения, что завтрак Василия состоял из столь необычных блюд. Нет доказательств ни в письменном, ни даже в устном виде.

Между тем, по рассказу Старостина, его постоянное присутствие в особняке непрерывно напоминало Василию о необходимости решать этот вопрос. Тем более что сама ситуация — проживание бывшего политзаключенного без всяких документов (паспорт был переслан в Майкоп) у члена семьи руководителя партии и государства — становилась двусмысленной и давала Берии прекрасный шанс для компрометации сына в глазах отца. Реального выхода для себя футболист не видел, нервы были напряжены до предела. Может быть, поэтому допустил ошибку: решил, несмотря на риск, снова повидать семью. Дождавшись, по его словам, когда Василий, уже основательно набравшись, уснул (будто действие происходило в каком-нибудь общежитии на стройке. — Н. З.), он незаметно выбрался в сад, перелез через ограду и оказался на Гоголевском бульваре. Оглянулся — никого. Свернул к Никитским воротам и пошел на Спиридоньевку. Воодушевленный тем, что так удачно обманул бериевских агентов, забыв об элементарной осторожности, остался ночевать дома.

Ровно в шесть часов утра раздался звонок в дверь, и два знакомых ему полковника (два полковника! В шесть утра! Словно обыкновенные участковые милиционеры! — Н. З.) вошли уже без всяких церемоний.

— Одевайтесь. Мы за вами. Почему вы не уехали, хотя давали подписку?…

— Не уехал потому, что мне не разрешил командующий.

— У нас есть указание отправить вас в Майкоп немедленно.

Старостин в очередной раз собрал чемоданчик, положил туда плащ, рубашки. И в сопровождении «почетного конвоя» прибыл на Курский вокзал. Буквально через несколько минут ему принесли билет и сказали:

— Следуйте до Краснодара. Там явитесь в городское управление МВД и получите направление в Майкоп и свой паспорт.

Потом один из полковников вышел в соседнюю комнату, и Старостин услышал, как он докладывал кому-то по телефону:

— Товарищ генерал, Старостин на вокзал доставлен. Отправляем его в Краснодар ближайшим поездом. Нет, не сопротивляется, ведет себя спокойно…

Старостин притулился в купе. Напротив еще трое. Вычисляет: который из них приставлен следить? Во время стоянки в Орле вдруг видит в проходе вагона знакомую фигуру начальника контрразведки Василия Сталина, которого встречал в особняке на Гоголевском бульваре. С ним стоял старостинский верный Санчо Панса — Василий Куров — и подавал чуть заметные знаки: мол, идите сюда. Когда Старостин вышел в тамбур, начальник контрразведки сказал:

— Николай Петрович, мы догнали вас на самолете. Василий Иосифович приказал любыми средствами вернуть вас в Москву.

— Мне нельзя в Москву.

— Николай Петрович, он вас ждет. Вы даже не представляете, как он рвет и мечет!

Поезд вот-вот тронется, надо что-то решать. Старостин пытается найти для себя последнюю зацепку:

— Там мои вещи. И, потом, за мной, скорее всего, следят.

— Черт с ними, с вещами и вашим шпиком. Надо лететь.

Была, не была! Старостин соскакивает с поезда. Бежит на привокзальную площадь. Там уже ждет «джип». Быстро в него — и на аэродром. Короче, когда футболист переступил порог кабинета Василия Сталина, то имел в прямом и переносном смысле очень бледный вид. Но тот не обратил на это никакого внимания. Истерично кричит:

— Кто?! Кто вас брал?

— Они не назывались, но в разговоре один из полковников упомянул фамилию Огурцов.

— Ах, Огурцов! Ну, хорошо…

Хватается за телефон и набирает какой-то номер. Из трубки слышится голос:

— Генерал-лейтенант Огурцов у аппарата…

— Вы не генерал-лейтенант Огурцов, вы генерал-лейтенант Трепло. Это я вам говорю, генерал-лейтенант Сталин!

Тот явно с испугом:

— Товарищ генерал! Что случилось?

— Я с вами разговаривал два часа назад. Спрашивал, где Старостин. Вы сказали, что не знаете, где он.

— Действительно не знаю.

— Как вы не знаете, когда вам докладывали с вокзала, что его отправили в Краснодар.

— Вас кто-то ввел в заблуждение.

И тут Василий, уже успокоившись, отчеканил:

— Меня ввел в заблуждение Старостин, который сидит напротив. Но вы должны знать, что в нашей семье обид не прощают.

И бросил трубку.

У Старостина, по его словам, одно желание — побыстрее умыться и отоспаться. Но командующий не унимается.

— Николай Петрович, сегодня «Динамо» играет с ВВС. Идите, пообедайте, и поедем на футбол. Сейчас мы их всех там накроем.

Игра пошла ва-банк. Подъезжают к «Динамо» — ворота стадиона настежь, все сразу навытяжку: «Здравия желаем, товарищ генерал!» Входят в центральную ложу, которая забита до отказа. При появлении Василия все поднялись с мест.

— Познакомьтесь, — говорит он Старостину, — это генерал Огурцов. А это, — обращается к генералу, — Николай Старостин, которого вы сегодня утром выслали из Москвы.

Побагровевший Огурцов демонстративно покинул ложу.

— Видите, — обратился ко всем Василий, — какой он нервный? Значит, чувствует свою вину.

Остальные офицеры последовали примеру Огурцова.

Присутствие Василия Сталина в первом ряду центральной ложи вызвало повышенное любопытство болельщиков на трибунах.

Василию не сиделось. Он сказал:

— Пошли, они все в буфете.

Вошли в буфет.

Генералы встали и ушли в ложу. Обслуга в недоумении. Никто ничего не понимал.

— Ну, все, — подвел он итог. — Выпейте кофе, а я добавлю водочки, и пойдем к команде. Считаю, что мы им отомстили.

После всего происшедшего Старостин более ясно осознал, в какую историю втянул его Василий, и даже не хотел предполагать, чем она может закончиться. Все осложнялось тем, что как раз в это время Василий был в опале: на рыбалке, когда он с друзьями глушил рыбу, осколками одной из гранат ранило его и убило военного летчика, говорили, что личного пилота Сталина. После этого отец очень рассердился на сына. Василий считал, что Берия преподнес этот инцидент специально в искаженном виде, чтобы поссорить его с отцом.

Через день Василий сказал Старостину за завтраком:

— Берия улетел из Пицунды. Отец остался там. Я сегодня вылетаю к нему. У меня есть несколько неотложных вопросов, и одновременно я постараюсь поговорить о вас. Будете дожидаться моего возвращения на базе. Никто вас там не тронет. Берите с собой жену и дочерей. С вами поедет мой адъютант Полянский. Отдохнете, половите рыбу в озере…

Для Старостина это предложение было заманчиво, потому что рядом, буквально в 18 километрах — деревня, где в то время жили его мать и сестры с детьми.

Василий вызвал майора Полянского.

— Возьмите в сопровождение две машины охраны. Одна из них пойдет впереди, другая — сзади. В середине поедет Николай Петрович с семьей.

— Что я должен делать, если по дороге люди Берии захотят арестовать Старостина, если они попытаются захватить его силой?

— Отстреливаться…

— Василий Иосифович, как отстреливаться? — вмешался Старостин. — Мы будем стрелять в чекистов, а они в нас? Я не поеду.

Тогда Полянский предложил:

— Мы можем долететь туда на двух самолетах. Там есть маленький аэродром. В воздухе Берия не сможет нас перехватить.

— Хорошо, действуйте. Но учтите, отвечаете за Старостина головой.

И вот младшая дочь (старшая из-за учебы осталась дома), жена, Куров, Полянский и футбольный тренер на двух самолетах приземляются на аэродроме.

Роскошная территория базы, прекрасное озеро, рыбалка… Это немного отвлекло от мрачных мыслей.

Через несколько дней позвонил из Пицунды Василий, сообщил:

— С отцом хуже. Врачи к нему не пускают. Не сегодня-завтра сюда опять должен прилететь Берия.

«Все, — решает Старостин, — больше невмоготу. Надоело. И рыбная ловля, и охрана. Да и жена волнуется: в Москве как-никак старшая дочь осталась».

Просит соединить с Пицундой.

— Василий Иосифович, я принял решение — еду в Краснодар. По прибытии извещу, куда меня направят. Это самый реальный и простой выход. Я уже два месяца мотаюсь между небом и землей. Не хочу чувствовать себя камнем на вашей шее.

Через два-три дня после приезда в Краснодар Старостина вызвали в городской отдел МГБ:

— Москва не разрешила оставить вас в Краснодаре. Вам придется ехать в Майкоп.

— Хорошо, — согласился, — поеду в Майкоп.

Но и здесь в прописке отказывают.

В конце концов, прописали у какой-то старухи в Ульяновске, и Старостин начал тренировать ульяновское «Динамо».

Проходит год. Все идет своим чередом: Старостин тренирует команду, ездит с ней на матчи. И вот однажды на вокзале подходит к нему высокий парень и говорит:

— Товарищ Старостин, можно вас на минутку… Вам придется поехать со мной.

— Почему?

— Команда поедет с Куровым, а у меня есть приказание сопровождать вас отдельно от команды.

Вышли на привокзальную площадь — там стоит тюремная машина. Приводят в кабинет к начальнику областного управления МГБ О. М. Грибанову.

— Николай Петрович, извините, что так вышло. Пришло постановление коллегии. За злостное нарушение паспортного режима вы осуждены на пожизненную ссылку в Казахстан. Я пытался как-то это смягчить. Все, что можно было, сделал. Но… Распишитесь, что вы ознакомлены с решением коллегии.

Старостин понял, что наступила расплата за московскую эпопею, за его дерзкое появление в центральной ложе стадиона «Динамо».

Опять тюремный вагон. Направление следования — Акмолинск. Господи, когда же кончится эта маета?!

Из воспоминаний А. Тарасова, знаменитого хоккейного деятеля того времени:

— Я думаю, в конце жизни он о многом жалел. Что пил. Почему-то кажется, чувствовал вину за гибель футбольной команды ВВС. История такая. В матче ЦСКА — ВВС я играл за армейцев, я был играющим тренером. И мы в ключевом матче победили со счетом 3:1. Следующая игра у команды ВВС была назначена в Челябинске, а у нас — в Свердловске. Ко мне на следующий день пришел брат, а он играл за ВВС, и сказал: из-за того, что мы их команду обыграли, Сталин ломает расписание матчей, посылает игроков потренироваться тоже в Свердловск.

Наша команда поехала поездом, а Сталин был нетерпелив, потребовал для своей команды самолет… Получили мы в Свердловске в гостинице номера. Я собираю ребят, и тут подходит ко мне один игрок и говорит что-то совершенно невероятное: команда ВВС разбилась. Подлетая к городу, самолет рухнул рядом со взлетной полосой.

Я:

— Нет, нет, не может быть!

— Точно!

У меня нашелся телефон военного округа. Звоню по одному номеру, по другому. Информации не дают. Наконец говорят:

— Тебя вызывает Жуков.

Маршал Жуков в то время был в «ссылке», командовал Уральским военным округом. От него и узнал, что команда действительно погибла и с ней мой брат.

Василий организовал похороны, обеспечил приезд родственников — все было, как сейчас бы сказали, по первому разряду. Он все любил так делать…

Я знал двух его жен, после Екатерины была еще Капитолина Васильева. Обе красивые, видные. Капа Васильева — пловчиха, героическая женщина, стала многократной чемпионкой СССР, показывала мировые рекорды. Так Василий в ее честь построил бассейн, он до сих пор действует на стадионе ЦСКА. Василий ничего не делал вполсилы. Если уж дарить, так бассейны.

Наверное, так и было, как рассказали Старостин и Тарасов. Если и возникают сомнения, то не в подлинности сведений, не в достоверности фактов, а в преобладании обвинительной интерпретации.

Чем можно объяснить поведение Василия? Ведомственным патриотизмом, конкуренцией? Он ведь тоже живым человеком был, ему хотелось соревноваться с другими, расширять свое влияние, как-то зарекомендовать себя, проявить, не уступать пальму первенства. Государству-то в итоге без разницы, какому ведомству принадлежат спортивные звезды. Главное, чтобы они были, чтобы было на кого равняться другим, с кого брать пример.

К спортивной теме я еще вернусь. Не беру на себя смелость опровергать все свидетельства современников о проделках Василия, но что многие измышления были заказными, сегодня не вызывает сомнения. Исключением являются разве что детские впечатления его сына от первого брака Александра Бурдонского.

Пожалуй, Бурдонский не лукавит, когда говорит, что он в детстве боялся отца. Боялся и не любил. В этих высказываниях, по-моему, нет политической конъюнктуры. Потом, когда стал старше, он его жалел и сейчас жалеет. С высоты прожитых лет многое воспринимается по-иному.

— По сути, он мальчик был, — собирает на лбу горестную складку морщин пятидесятилетний мужчина, — когда его посадили в тюрьму, только-только за тридцать. Избалованный мальчик, которого развращали, кто как мог. Не знаю, можно ли выдержать такое давление и не сломаться. Он маме как-то, когда она ругала за что-то, сказал: «Галка, ты меня тоже пойми, ведь я жив, пока жив отец!»

И ведь так и случилось.

Вряд ли, наверное, можно с полным доверием относиться, например, к свидетельствам того же Полянского. С одной стороны, адъютант, стало быть, близкий и потому много знавший человек. Но, с другой, могущественный шеф арестован, отец шефа то ли убит соратниками, то ли сам скончался. Все адъютанты под следствием, и они прекрасно понимают, каких признаний ждут от них на допросах. Шефа, конечно, жаль, но что может быть дороже собственной жизни? Словом, спасайся, кто как может. Вот Полянский и спасался, рассказывая то, что хотели от него услышать:

— Пьянствовал Василий почти ежедневно, неделями не появлялся на работе, ни одной женщины не пропускал… Этих связей у него было так много, что если бы у меня спросили, сколько, то я не смог бы ответить.

Находились десятки людей, дождавшихся своего часа. Шли в органы добровольно, оговаривали, пользуясь моментом, мстили по-мелкому, из зависти за собственную никчемность, бесталанность.

Б. В-в, писатель:

— Зимой, в конце 1949 года, приехав на квартиру второй своей жены, актрисы Марии П., застал ее в растерзанном виде — сказала, что только что у нее был в гостях Василий и пытался принудить ее к сожительству. Я поехал к нему на квартиру, где он пил в компании летчиков… Василий встал на колени, назвал себя подлецом и негодяем и заявил, что сожительствует с моей женой. В 1951 году мы помирились, у меня были денежные затруднения, и он устроил меня в штаб референтом. Работы я не выполнял никакой, а зарплату получал, как спортсмен ВВС.

Претензии были даже у шофера А. Брота:

— У него в штабе был свой большой гараж. Для него дорожных правил не существовало. Когда он был выпивши, он, сидя рядом со мной, нажимал ногой на педаль газа, требовал мчаться. Требовал часто, чтобы мы выезжали на встречную полосу.

Выгораживая себя, адъютант А. Капелькин давал волю бурно разыгравшейся фантазии:

— Как-то ночью, перед ноябрьскими праздниками, он позвал меня на квартиру, сказал: «Мы должны допросить террориста». Он был пьян и сообщил, что начальник контрразведки полковник Голованов арестовал группу террористов, которые имели будто бы намерения совершить теракт против И. В. Сталина. Василий заявил, что будет пытать одного из них — бывшего сотрудника отдела кадров майора Кашина. Он приказал одному из подчиненных разуться и встать коленями на стул. И стал его бить хлыстом по ступням ног, проверяя орудие пытки. Когда привезли Кашина, Василий ударом кулака сбил его с ног. После такого вступления начался допрос Кашина. Майор не признавал себя виновным. Ему велели встать на стул коленями, однако после первого удара по его ступням хлыст сломался. Тогда мы все начали бить Кашина, чтобы сознался. Когда он падал, били ногами. А потом все начали пить.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.