ХРИСТОНОСЕЦ КОЛУМБ

ХРИСТОНОСЕЦ КОЛУМБ

Еще в годы борьбы за великий проект Адмирал считал себя орудием провидения. После третьего плавания он непоколебимо утвердился в этой вере. Мистические озарения окрыляли его душу, он ЗНАЛ, что святая троица, пречистая дева Мария и святые апостолы вручили ему ключи от заморских земель, указали ему дорогу в Катай и Индию.

Так, и только так, он теперь подписывал все бумаги, все деловые и личные послания, и в сочетании этих латинских и греческих литер был сокровенный смысл, ведомый лишь Адмиралу и господу богу. Это была формула божественного предназначения, лишь нижняя ее строка угадывалась профанами: два слова из девяти букв.

Xpo Ferens. Христоносец. Промысел господний внушил чете Колумбов, Доминико-ткачу и жене его Сусанне, назвать своего первенца Христофором. Некогда к старому паромщику явился светлый ликом младенец и сказал: «Перевези меня через реку». Была пора половодья, и смерть ждала всякого, кто отважился бы переправиться на другой берег, но паромщик посадил младенца на плечи и вошел в бушующий поток. И идти было легко, хотя непомерно тяжела была ноша. И младенец рек: «Тяжело плечам твоим, ибо несешь ты на себе всю радость мира». А когда паромщик вышел на берег, ему было сказано: «Отныне да будет твое имя Христофор». Говорил же младенец по-гречески, и на этом языке сын божий назывался Христом, а слово «форо» означало «Я несу».

Сказание о паромщике Христофоре Адмирал считал пророчеством, прямо относящимся к нему лично. Всевышний, пославший некогда в мир своего сына, избрал четырнадцать столетий спустя Христоносца № 2 и поручил ему перенести через Море-Океан свет истинной веры в земли темных язычников.

Но Адмирал ЗНАЛ и иное. Само небо открыло ему вещие тайны, и символами оных были семь литер трех верхних строк. Символами, доныне не разгаданными. Криптограмму S.S.A.S.X.M.Y. не раз пытались разъяснить биографы Адмирала (57, 95, 119, 123), но ведь никому из них не дано было узнать, верны ли или ложны варианты их дешифровок. Вслед за С. Э. Морисоном мы условно примем вариант «Servus Sum Altissimi Salvatoris Xpistos Mariae Yios» — «Я есмь раб высочайшего Спасителя Христа, сына Марии…»

Адмирал и прежде часто забывал о пище и сне, теперь же, дабы отрешиться от всякой скверны и укрепить себя в вере, он умерщвлял плоть, соблюдая все посты и проводя в молитвах долгие часы. Он был болен. Не прошли даром бессонные ночи «собачьих вахт», житье в гиблой Изабелле, блуждания у гнилых мангровых берегов. После возвращения из кубинского плавания он четыре месяца пластом пролежал в постели. Боли в суставах не давали ему покоя, они терзали его днем и ночью, и лекари утверждали, что он страдает недугом королей — подагрой. Медики наших дней склонны думать, что Адмирал болел полиартритом.

Полиартрит лечению поддается с трудом даже в XX веке, в XV столетии бороться с ним не умели. Боли порой ослабевали, порой усиливались, но избавиться от них Адмирал не мог до самой смерти.

Затяжная болезнь, бесплодная борьба с сановными недоброжелателями, напрасные попытки взорвать стену всеобщего равнодушия, комариные укусы клеветников и завистников — все это доводило Адмирала до исступления. Психиатрам известно: стресс, чрезмерная душевная нагрузка, приводит к сдвигам и разломам в психике. Чего-чего, а стрессов Адмирал претерпел во множестве, и в исходе пятого десятка дух его затмился и разумом овладели навязчивые помыслы о богоизбранных паромщиках и плаваниях, предуказанных библейскими пророками.

Адмиральская проза всегда отличалась своеобразием. Он писал тяжелым языком с частыми эпическими отступлениями, иногда в сухое описание реальных событий или реальной местности внезапно врывались яркие поэтические метафоры, сугубо деловые сообщения перемежались с библейскими реминисценциями. Гимн чудо-острову Эспаньоле следовал за точнейшей этнографической справкой о ее коренном населении, благочестивые тирады вклинивались в генуэзски точные расчеты грядущих барышей.

С годами стиль Адмирала претерпел изменения, тон его писем и донесений «утемнился», плоть их проросла темными и язвительными намеками, горькими ламентациями, скорбными иеремиадами. Частная переписка Адмирала приобрела характер апокалипсических посланий, бывший чесальщик шерсти заговорил, как Иоанн из Патмоса или пророк Ездра. К этому надо присовокупить удивительные особенности адмиральского синтаксиса; бесспорно, Адмирал проявил незаурядное мастерство, обогащая кастильский язык оригинальными конструкциями, способными совершенно запутать смысл его сообщений.

Вот как, к примеру, он изъяснял своему брату Бартоломе положение, в котором он оказался в 1497 году:

«То ведомо Господу Нашему, сколько горестей перенес я и сколько много оных испытываю ныне; так вот, сии злосчастия, хотя я их от себя отвращаю и отталкиваю, они накатываются снова и возрастают в бытие своем, до такой степени, что вынуждают меня возненавидеть жизнь из-за великой устали, каковую я терплю, и о которой тебе должен поведать точнейшим образом, ибо, если верно, что я отсутствую там, в Индиях, то верно и то, что душа моя томится здесь, в Кастилии, и ни о чем я так не думаю, как непрестанно и упорно, и тому Наш Владыка свидетель, как о том, что делается у тебя…»

Так. Но вот что удивительно. Темные озарения (бывают и такие!) и боговдохновенные эмоции уживались в нем с даром ясной и точной оценки реальной действительности. Как встарь, он способен был вести нехожеными путями большие флотилии, как и прежде, он мог трезво оценивать путеводные указания, как и в пору своего первого плавания, он оставался вдумчивым исследователем, и сочетание этих ценных качеств предопределяло его дальнейшие успехи на поприще новых открытий.