В ВЕКАХ
В ВЕКАХ
Один только список его сочинений составляет увесистый том… Всех его книг, как кирпичей, хватило бы на постамент для памятника, ну а туда, на самый верх, поднялась бы только одна фигура. Нет, и не он сам. Человек в странном одеянии, в козлиной шапке и с мохнатым зонтиком стоял бы там, будто на холме, оглядывая окрестности внимательным взглядом моряка. Это даже не персонаж из книги, а нечто большее – символ человеческой выдержки перед лицом немыслимых обстоятельств. Из книги он, сбросив прах переплета, вернулся обратно в жизнь.
Время «работало» над книгой Дефо так же, как преобразовал он сам реальный случай. От века к веку Робинзон рос, становясь фигурой символической.
«Робинзонада» необычайно разрослась после того, как книгу о Робинзоне прочел и истолковал по-своему выдающийся французский мыслитель Руссо (1762), один из тех, кто своими идеями подготовил Великую французскую буржуазную революцию, совершившуюся на исходе XVIII столетия под лозунгами свободы, равенства, братства. Роман Дефо сыграл роль в этой подготовке. Идея добротности человека, его воли к труду и преобразованию мира была подкреплена как примером в том числе и книгой о человеке на острове.
Руссо жил в другое время и в другой стране, чем Дефо, и отсюда, естественно, особенности его взгляда на знаменитую книгу. Главное заключается даже не в различии места и времени, но в разных фазах исторического развития, современниками которых оказались соответственно Дефо и Руссо. Англия только что пережила буржуазную революцию, когда формировался автор «Робинзона», – Франция в эпоху Руссо ожидала переворота; Дефо подводил итоги общественного переустройства – Руссо пророчил о нем. Иллюзии, уже развенчанные, Дефо видел в том, что Руссо рисовал идеалом будущего, Вопросы о человеке и условиях, человека формирующих, о возможностях человека в соотношении с определенными условиями – эти вопросы Дефо ставил, имея перед глазами некую практику их решения. А для Руссо это был предстоящий эксперимент. В Робинзоне Руссо увидел не исторический урок, но абстрактный пример становления человека, самим же Руссо идеализированного.
Мы знаем, Дефо заочно, как бы заблаговременно, начал полемику с «робинзонадой». Он подчеркнул, что остров и одиночество в судьбе его героя не самое существенное. Робинзонов Остров Отчаяния, затерянный в океане, имеет координаты во времени. Мы проверили: оторванный от родных берегов, Робинзон остался современником глубокого социального переустройства, переживаемого страной. Робинзон – результат этого переустройства. Речь у Дефо идет о формировании человеческой личности не на пустынном острове и не в случайном одиночестве. Но Руссо еще даже и подчеркивал, что Робинзон, в сущности, его собственный Робинзон, – «это состояние не есть состояние общественного человека».
Следом за Руссо, учившим, что вся правда – в жизни простой, что называется, «естественной», роман Дефо так и воспринимали призывом к простоте, природе.
Нашлись любители «поробинзонить» (слово Руссо) в реальности. «Робинзонада» перешагнула рамки литературы, сделавшись особым образом жизни. В Западной Европе, Америке и Австралии целые семьи становились Робинзонами, устраивались колонии и даже «республики» по воспоминаниям о простой и праведной жизни Робинзона на острове. Многочисленные робинзоны как бы на деле «переписывали» роман Дефо, устраивая свои «робинзонады», удаляясь от людей, отказываясь от благ цивилизации – следуя авторитету Руссо, а не книге о Робинзоне. Ими не замечалось, что Руссо перетолковал Дефо, направил пафос его сочинения в противоположную сторону. У Дефо в природу вносятся ремесла, удобства – словом, человеческие условия. Не опроститься и одичать, а, напротив, не опуститься самому и вырвать дикаря из так называемой «простоты» и «природы» старается Робинзон. Как ни внушительны достижения Робинзона на острове, они все омрачены одиночеством. Между тем энтузиазм «робинзонады» строится, на искусственном извлечении человека из общества.
В середине прошлого века американский философ и публицист Генри Торо, сделавшись робинзоном по собственной воле, правда, не в океане, а в лесу, описал свой опыт. Это наиболее значительный из «новых робинзонов». В споре с торгашеским преуспеянием, страсть к которому охватила его соотечественников, Торо развернул критику буржуазной цивилизации. Оспаривая блага, даваемые богатством и комфортом, он доказывал, что человек способен во имя своей же пользы обойтись очень немногим. Беда, однако, в том, что американский робинзон обходился и без человеческого общества. А проблемы по-настоящему только начинаются на том рубеже, которым ограничился Торо, – с общения между людьми.
Разумеется, «робинзонада» – не наивное заблуждение. Когда один литератор назвал суждения Руссо о «Робинзоне» чуть ли не «простодушными», Белинский напомнил ему, что возле имени Руссо стоит по праву понятие «великий», а потому даже ошибкам его должна быть особая мера.
После Руссо у книги о Робинзоне, пожалуй, не было другого такого внимательного и влиятельного читателя, как Толстой. С книгой о Робинзоне Толстой не расставался всю жизнь, вернее, с книгами о нем. Толстой был читателем «робинзонады» в целом и продолжателем, ибо «толстовство» – это, конечно, форма все того же обновленного «робинзонства». Отношение Толстого к Робинзону подводило итоги достаточно длительному нашему знакомству с книгой Дефо и ее переделками.
Первый русский «Робинзон» появился именно в тот год, когда Руссо обратил демонстративное внимание на книгу Дефо в своем назидательном романе «Эмиль». Учитывая, что наш перевод был выполнен с французского, заманчиво было бы думать, что Яков Трусов, известный переводчик того времени, взялся за «Приключения Робинзона» под влиянием авторитета «защитника вольности и прав», то есть Руссо.
Это важно, поскольку и у нас в «Робинзоне» прежде всего видели роман о воспитании.
В России, как и в других странах, у «Приключений Робинзона» были разные читатели в разные эпохи. Любители «поробинзонить» нашлись и у нас. Вот у Лермонтова в «Герое нашего времени» описан светский франт, игрок, но подстрижен он «под мужика» и «с тростью как у Робинзона Крузоэ».[29] Насколько это было распространено? Вот еще некто: «В русской красной рубахе, подпоясанной ремнем, с палкою, в коричневой (соломенной) шляпе…»[30] Узнаете? Пушкин. Он прошел через своеобразное «робинзонство» – опрощенчество, как и через «вольное подражание Байрону», когда он «в юности греховной, к нему подделавшись, хромал, пока не сбросил гнет условный, сам твердым шагом зашагал».
Такого рода «условным гнетом», светской модой на «простоту» и прическу а la moujik, было и «робинзонство», свойственное отчасти Толстому. Но с годами Толстой вновь и вновь, в разных вариантах, ставил вопрос о Робинзоне, его судьбе. Начинал Толстой с игр «в Робинзона», положим, «швейцарского». А незадолго до смерти Толстой отмечает в дневнике «Робинзон», прибавляя, что обдумывал «самое старое», то есть занят был одной из давних и постоянных своих мыслей: «цель жизни», проблема формирования характера. Робинзон, русский Робинзон, однажды даже приснился Толстому. В педагогическом журнале Толстого «Ясная Поляна» был помещен краткий пересказ «Приключений Робинзона», сделанный одним из учителей яснополянской школы и, вероятно, отредактированный самим Толстым. Думал Толстой о собственном произведении, действие которого развертывалось бы на фоне «робинзоновой общины». А в черновиках стоят у него рядом имена Робинзона и его задушевного, лично-толстовского героя, Нехлюдова.
Толстой прямо сказал, чем его так привлек Робинзон. Это, по Толстому, «нормальный человек», прежде всего в том отношении, что он живет в напряженной борьбе с условиями, которые даны ему: Робинзону, как выразился Толстой, «не приходилось придумывать себе занятий». Вот эта значительность и в то же время естественность всех усилий Робинзона и были своего рода идеалом для Толстого, который, конечно же, подчас занимался «придумыванием» себе занятий. Интересно, что под влиянием Толстого на эту же особенность Робинзоновой судьбы обратил внимание и создатель одной из лучших «новых робинзонад», автор «Острова сокровищ» Стивенсон.
Это, конечно, иного рода естественность по сравнению с «естественностью» Руссо, которая, по словам Маркса, была иллюзорной.
Список вымышленных «путешествий и приключений» составляет целый том, в котором три десятка страниц заняты подражаниями «Робинзону Крузо» (см. изданную в Лондоне библиографию П. Б. Гоува, 1961 г.).
Наш библиофил Алексей Аквилев собирал робинзонаду реальную, и выросла хроника в три тысячи случаев, когда читатели книги Дефо попадали в положение героя этой книги. В том числе собиратель отыскал в нашей стране семью, которая вот уже несколько поколений носит имя Робинзона Крузо.
История их такова. В селе Малые Калинники под Череповцом, которое скрыто сейчас на дне Череповецкого моря, проживал некогда Федор Николаев сын Фокин. Вместе со своим помещиком, человеком предприимчивым, попал он на Зондские острова в Индийском океане. Лодку их перевернул ураган, и три месяца прожили они вдвоем на необитаемом острове, пока не подобрал их случайно проходивший мимо корабль. За отвагу и товарищество барин решил дать своему слуге вольную, но только с одним условием: отныне будет он зваться Робинзоном Крузо. Обе стороны условия выполнили, и с тех пор стала расти и крепнуть семья русских Робинзонов. Живут они и поныне во многих городах нашей родины. Среди них – ветераны Отечественной войны, строители, инженеры, шоферы, научные сотрудники. Один из наших Крузо был оперным певцом, и он, верный семейным традициям, имя фамильное сохранил, но, как человек скромный, сократил его для сцены на одну букву – Круз – так, чтобы не подумали, будто кто-то претендует на тезоименитство с Карузо. А есть среди них и такие, кто, подобно автору и герою робинзоновых «Приключений», строит корабли…
Книга Дефо живет все той же полной жизнью в руках читателей разных возрастов, континентов, профессий. Конечно, появились с тех пор и капитан Немо, и невидимка-изобретатель, и героические авиаторы, однако и на них заметна тень, отбрасываемая все той же фигурой, которая меряет дни зарубками на столбе или бежит в страхе от следа на песке. Тень от фигуры Робинзона, падающая на всю последующую литературу о приключениях, поисках, о достижении новых рубежей, потому так длинна, что, если мерить масштабами истории, Западная Европа еще не вышла из полосы «нового времени», начавшегося с буржуазных революций XVII столетия. Огромный пласт, как обвал, ушел в пропасть истории прямо за плечами у Робинзона – века феодализма. А перед ним будущее, остающееся и теперь современностью.
Миновала с тех пор не одна эпоха великих открытий, новые рубежи завоевало человечество, проявив невиданное мужество и упорство, и все же шел ли человек к полюсу, штурмовал небо, за ним скользила тень странной фигуры с мохнатым зонтиком и в остроконечной шапке. Книга о Робинзоне завершила многовековую эпоху, постигшую, что Земля – шар и что по ту сторону морского простора лежит еще один свет. Литературе требуется время, и она еще освоит и воплотит через личность какого-то нового Робинзона овладение океаном небесным или же проникновение в тайны времени и вещества.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.