Глава XIX «А ДЛЯ НИЗКОЙ ЖИЗНИ БЫЛИ ЧИСЛА»…
Глава XIX
«А ДЛЯ НИЗКОЙ ЖИЗНИ БЫЛИ ЧИСЛА»…
Сказать о Бродском «непрактичный» – значит ничего не сказать. Его расходы, вернее траты, бывали иногда необъяснимы с точки зрения здравого смысла, его финансовые бумаги – в художественном беспорядке.
К бессмысленным тратам можно отнести значительную сумму, которую Бродский вбухал в свою (вернее, не свою) квартиру на Мортон-стрит. Он много лет снимал ее у своего приятеля, профессора Нью-Йоркского университета Эндрю Блейна. На Мортон-стрит Бродскому было удобно и уютно, и перемещаться он, кажется, не собирался.
Квартира выглядела несколько запущенной. Как говорят американские брокеры, «она имела усталый вид и нуждалась в некотором внимании». Однако была вполне «жизнеспособной».
И вот в 1990 году, охваченный внезапным парoксизмом хозяйственности, нобелевский лауреат затеял на Мортон-стрит ремонт стоимостью в несколько десятков тысяч долларов.
В то время я работала в агентстве недвижимости, и друзья часто обращались ко мне за «домовыми» консультациями.
Когда Иосиф объявил о предстоящем ремонте, я пришла в ужас. Пыталась объяснить ему, что люди, находящиеся в здравом уме и твердой памяти, чужие квартиры не ремонтируют. Только камикадзе. Ибо конец всегда плачевен. Случится одно из двух: или хозяин взвинтит квартирную плату, или к нему откуда ни возьмись свалится на голову племянник (тетка, бабушка, брат бывшей жены), и жилец должен будет срочно выметаться...
Иосиф не внял моим предупреждениям: ремонт был сделан, и очень хорошо. Квартира преобразилась и похорошела. Но я как в воду глядела. Года через два после окончания ремонта, хозяин Бродского внезапно женился на финке-гинекологе, и ему срочно понадобилась эта квартира.
Но Иосиф все еще жил на Мортон-стрит, когда в его жизнь вошла Мария. Она ожидала ребенка – то есть там, где жил один, должно было стать трое. Необходимые для работы уединение и тишина Бродскому не светили, и он решил снять студию.
В газете «Нью-Йорк таймс» ему приглянулось одно объявление о сдаче квартиры, и он захотел ее посмотреть.
Квартира находилась тоже в Гринвич-Виллидже, на Барроу-стрит, 34, неподалеку от его дома. Она представляла собой студию размером около сорока квадратных метров на третьем этаже «браунстоуна» – особняка, когда-то принадлежавшего одной семье, а теперь превращенного в кооператив из трех квартир. Такие «браунстоуны» типичны для Нью-Йорка.
Объявленная в газете студия была в прошлой жизни просто чердаком с прекрасным видом на Гринвич-Виллидж.
Хозяин, молодой человек по имени Дэвид Саловитц, жил в этой студии со своим другом Стивеном. Это была молодая, симпатичная гейская пара – оба музыкальные и артистичные. Дэвид, обладатель глубокого бархатного баритона, наверняка сделал бы оперную карьеру, но бог обидел его ростом. Коротышку Дэвида изредка приглашали петь в малозначительных концертах. Этим занятием не прокормиться, поэтому, Дэвид подрабатывал то поваром на подхвате, то официантом в агентстве, обслуживающем приемы и обеды в богатых домах.
Стивен, рок-гитарист средней руки, вечерами поигрывал в барах, а днем работал швейцаром в роскошном доме на Пятой авеню.
В один прекрасный день появился третий член семьи, боксер Люси, взятая из приюта для брошенных собак.
В «музыкальной» студии и так было тесно и шумно, а с появлением Люси стало невыносимо. Дэвид разучивал оперные арии, Стивен бренчал на гитаре, музыкальная Люси подвывала. Владельцы двух других квартир находились на грани нервного срыва, и в один прекрасный день предъявили Дэвиду ультиматум.
Ни перестать музицировать, ни расстаться с Люси молодые люди не могли. Оставался единственный выход – переехать.
Дэвид нашел подходящее жилье в Бруклине, а студию решил сдать и этими деньгами оплачивать новую квартиру. Он поместил объявление в газету, на которое и откликнулся Бродский.
Иосиф позвонил и назвался, но имя Джозеф Бродский ничего Дэвиду не говорило. И все же он вздохнул с облегчением. Человек по имени Джозеф Бродский вряд ли может оказаться безработным негром-наркоманом. Спросить «А вы, случайно, не негром будете?» категорически нельзя. В Америке преследуется дискриминация по возрастному и расовому признаку и по сексуальной ориентации. Отказ сдать квартиру чернокожему (сейчас следует говорить – афроамериканцу) карается законом. Но сдать квартиру такому человеку нежелательно по многим причинам, которые мы здесь рассматривать не будем.
Итак, Иосиф выразил желание посмотреть квартиру, и Дэвид, прежде чем условиться о встрече, решил задать потенциальному жильцу несколько «разрешенных» вопросов.
– Вы работаете?
– Да.
– Могу я спросить, где?
– В основном дома.
– У вас есть специальность? – Дэвид Саловитц был бесконечно далек от литературы.
– Думаю, что есть, – терпеливо отвечал Иосиф.
– Сколько вас тут будет народу?
– Я один.
– Есть ли у вас собака?
– Есть кошка, но у вас она жить не будет...
– Простите, а вы случйно не играете на музыкальных инструментах?
– Нет... Стучу на пишущей машинке.
– По ночам?
– А уж это как придется, но вообще ночевать я у вас не собираюсь.
Бродский пришел смотреть квартиру вместе с Марией. Мария была беременна и все же поразила Дэвида своей красотой. «Прямо как с картины в золотой раме». А вот ее муж не произвел на Дэвида большого впечатления: «Немолодой мужик, лысоватый, в мятых брюках и рыжеватом пиджаке, весь какой-то седовато-пегий».
Бродский с порога оглядел обшарпанные стены, заглянул в ванную с пожелтевшим унитазом и паутиной трещин на раковине, не задал ни одного вопроса и подошел к окну.
Полюбовался мокрыми крышами Гринвич-Виллиджа, выкурил две сигареты, пробормотал, что ему здесь очень нравится, потому что он чувствует себя как в парижской мансарде. Сказал, что въедет через неделю с письменным столом, креслом и пишущей машинкой.
Факт выкуривания двух сигарет за десять минут Дэвида расстроил. Жильцы по общему согласию объявили дом «некурящим». Но идти на попятный было поздно. Разве, что взвинтить цену – авось откажется сам.
Дэвид попросил за квартиру 1500 долларов в месяц. Обычно при сдаче хозяева требуют тройную плату – за первый и последний месяцы, и задаток, который жильцу возвращается, если при отъезде он оставит квартиру в приличном состоянии.
Жильцы, в свою очередь, обычно просят скостить один месяц, но Бродский без звука выписал чек на 4500 долларов.
Дэвида немедленно охватил типичный еврейский комплекс вины. Он начал угрызаться, что и попросил дорого, и задаток взял, будто боялся, получить обратно свою студию в непотребном виде. Впрочем, через два года, когда Бродский съехал, получив свой задаток назад, Дэвид переживал еще больше, что не оставил его себе. «Квартира была так прокурена, что стены пожелтели и потолок облупился», – сокрушался он.
Новый жилец явно переплатил, и совестливый Дэвид к его приезду покрасил стены, побелил потолок, надраил пол и вымыл окна.
Бродский пришел за ключом, обвел глазами посвежевшую студию и вздохнул: «И зачем вы все это сделали? Мне нравилось, как раньше, тут был дух старого европейского жилья».
Агентство, где работал Дэвид, занималось «кейтерингом» для бродвейских актеров и литературных знаменитостей. Кейтеринг – это ресторан на дому. Привозится полное меню, вина, посуда, скатерти, салфетки. Дом украшается цветами. Обслуживают прием официанты, бармен и дворецкий.
Среди клиентов этого агентства были Тина Браун и ее муж Гарольд Эванс – знаменитая и влиятельная журналистская пара. Эванс в то время был директором крупнейшего нью-йоркского издательства «Рэндом Хаус», а Тина – главным редактором самых снобистских журналов – сперва «Вэнити Фэр», а потом «Ньюйоркера». Несколько лет назад она основала свой собственный светский журнал «Тalk» («Разговоры»), который все дружно ругали, и он вскоре закрылся. В гостях у Тины и Гарри бывают светские и литературные сливки Америки. И вот через месяц после въезда нового жильца в студию у Тины Браун на Саттон-Плейс состоялся обед в честь дня рождения писателя Гора Видала. Одним из официантов был Дэвид, и я предоставляю ему слово, в моем грубоватом русском переводе.
Обед был объявлен «black tie», то есть форма одежды – парадная. Дамы в вечерних платьях, мужчины – в смокингах. И вся обслуга, кроме поваров, тоже в смокингах.
За стол еще не сели, гости толпились в гостиной, и я разносил аперитивы. Вдруг открывается дверь, и входит мой жилец. В тех же мятых брюках и в том же рыжеватом пиджаке. У меня отвалилась челюсть, чуть не жахнул поднос с бокалами на персидский ковер.
Гости вокруг него сгрудились, на лицах восторг, будто Билл Гейтс или Шварценеггер приехал. Жужжат со всех сторон: «Джозеф, как чудесно, что вы нашли время... Джозеф, спасибо, что пришли... Джозеф, мы без вас за стол не садились... Джозеф, Джозеф, Джозеф...»
Меня он, конечно, не заметил, а если заметил, то не узнал. То есть ему в голову не могло прийти, что я могу тут оказаться.
Я проскользнул в кухню и говорю шефу: «Давай мне работу на кухне, болтаться в зале я не буду, потому что морально и этически не могу и не хочу обслуживать своего жильца. Я его хозяин все-таки... И вообще, откуда он взялся?»
Шеф-повар сказал, что Бродский поглавнее всех тут будет. Он и нобелевский лауреат, и американский поэт-лауреат, то есть главный поэт Америки.
От этой новости Дэвид абсолютно растерялся. Он так и не вышел «в залу», но крутился у дверей, разглядывая своего жильца, когда другие официанты сновали туда-сюда. И сделал, кстати, довольно любопытное наблюдение. Он сказал, что Бродский сразу же стал центром внимания. Все гости, открыв рты, внимали каждому его слову, не обращая внимания на Гора Видала, в честь которого был устроен этот обед. На вопрос, не показалось ли это ему ввиду психического шока, Дэвид уверенно сказал «нет». Ему и раньше приходилось видеть «звезд» вообще и нобелевских лауреатов по литературе в частности – и Чеслова Милоша, и Сола Беллоу, и Надин Гордимер из Южной Африки. Но никто не создавал вокруг себя такого поля, как Бродский. Все сидели, развесив уши, будто каждое его слово на вес золота.
…Бродский снимал Дэвидову студию около двух лет. Бывал он в ней нерегулярно – то по пять-шесть часов ежедневно, то неделями не появлялся. Платил за квартиру неаккуратно – иногда вовремя, иногда вперед, а иногда чек от него не приходил по два месяца. «Звонить и напоминать ему я стеснялся, – говорил Дэвид, – а ведь только этими чеками мы могли оплачивать нашу бруклинскую квартиру».
Доставалось Дэвиду и от его бывших соседей. Они звонили ему с жалобами, что Бродский сделал копии с ключей, раздал их своим знакомым и в студии то и дело ночуют русские. Они прокурили всю лестницу и ни днем ни ночью не запирают входные двери... «Живем как на вулкане», – жаловался профессор Рональд Спалтер, занимавший первый этаж. Впрочем, за честь находиться с нобелевским лауреатом в одном доме соседи были согласны терпеть и дальше.
...А вот другая финансовая история. Есть в Америке преступление, наказуемое строже, чем убийство. Это уклонение от уплаты налогов. Если налоговое управление – IRS – накроет, пощады не жди.
Поэтому я забеспокоилась, увидев 7 июля 1991 года в газете «Бостон Глоб» статью с интригующим названием:
Налоговое управление черкнуло несколько слов американскому поэту-лауреату.
Привожу ее дословно в собственном переводе:
Поэты, как правило, живут и работают в полной безвестности, по крайней мере в Америке. Как же случилось, что налоговое управление не знает, что Иосиф Бродский, которого они пытаются разыскать в течение нескольких недель, является национальным поэтом-лауреатом и бывшим советским диссидентом?
Так или иначе, Бродский, Троцкий или Чайковский – налоговому управлению без разницы, и оно не объясняет, почему его чиновники разыскивают поэта.
«Мы следуем нашим правилам, и со всеми обращаемся одинаково», – заявила представительница налогового управления Марти Мелес.
Мелес дала интервью журналисту по телефону, после того как газета «Спрингфилд ньюс» напечатала статью о том, что налоговые чиновники разослали соседям Бродского в Саут-Хедли письма, спрашивая, как им разыскать поэта.
Бродский, который получил в 1987 году Нобелевскую премию по литературе, был назначен в мае 1991 года новым поэтом-лауреатом Библиотеки Конгресса.
Бродскому 51 год, он родился в Ленинграде, провел 18 месяцев в трудовом лагере, после того как правительство осудило его поэзию как упадчническую. Его лишили гражданства и выдворили из страны в 1972 году. Теперь он – американский гражданин, профессор литературы в колледже Маунт-Холиок в Саут-Хедли.
Налоговая инспекторша заявила, что закон о неразглашении частной информации не позволяет ей говорить, зачем им понадобился Бродский. Она туманно намекнула, что причин может быть много: возможно, он не заполнил налоговую декларацию, возможно, недоплатил, а возможно, и переплатил. Она сказала, что, прежде чем рассылать письма соседям, они пытались до него дозвониться и послали ему несколько писем.
Его секретарь Энн Шеллберг заявила, что Бродский улетел в Лондон, где он пробудет все лето, проводя литературные чтения и участвуя в научных конференциях. Она уверена, что поэт понятия не имеет, что его разыскивают налоговые инспекторы.
На вопрос, не забыл ли Бродский заполнить налоговые декларации, Энн сказала, что вполне может быть, потому что он очень творческий и неорганизованный парень и небрежен в обращении с финансовыми бумагами... Впрочем, у него есть бухгалтер, который должен был за этим следить. Она была удивлена, что вместо того, чтобы позвонить ей, налоговые инспекторы рассылают письма его соседям. Впрочем, дать его телефон в Лондоне и имя его бухгалтера она отказалась.
В микрорайоне, где живет Бродский, знаменитый поэт хорошо известен. «Конечно, я прекрасно знаю, кто он такой, – сказал один из далеких от литературы соседей. – Я читал много его стихов...» (конец статьи).
...Слава богу, в конце концов объявился бухгалтер, связался с налоговым управлением, и проблема была решена. Суть этой проблемы осталась мне неизвестна: спрашивать Иосифа было неловко, а сам он с нами не поделился. Важно, что его репутация не пострадала.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.