Глава XLVII

Глава XLVII

1

В следующем году Роден был удостоен почетного звания докторе Оксфордского университета. Он сидел рядом с Марком Твеном, Камилом Сен-Сансом и генералом Бутом[133] из Армии Спасения и удивлялся. Вспомнил, как плохо учился в школе – до сих пор не усвоил правил арифметики и правописания. Он так и не попал в Школу изящных искусств, а Папа и Мама были и вовсе неграмотны. И вот теперь его нарядили в великолепную мантию из красного шелка и черную четырехугольную шляпу, награждают званием доктора «honoris causa», пишут как о скульпторе-ученом.

Через час после приезда в Париж он зашел в мастерскую на Университетской улице посмотреть, как литейщики сделали отливку памятника Гюго. Ему вручили письмо от Рильке. Огюст поправил ошибки, допущенные литейщиками, и принялся за письмо. Читал медленно, недоверчиво, ожидая просьб, но письмо оказалось дружеским: поэт поздравлял Родена по случаю Оксфордской церемонии и писал: «Вы более, чем кто-либо другой, заслуживаете этого почетного звания». Если ему вновь представится возможность увидеться с мэтром, писал Рильке, он сочтет это за счастье.

Огюст ответил Рильке, что охотно повидается с ним в ближайшие дни.

Через неделю они встретились в Люксембургском саду, где аллеи были усыпаны спелыми каштанами. Это был один из любимых парков Огюста, и здесь стояли некоторые его статуи. Мэтр был в хорошем настроении. День был ясный, осенний, они гуляли по дорожкам; густая зеленая листва кое-где уже начала желтеть, кругом – обилие цветов всех оттенков и каких-то новых, невиданных прежде сортов.

Роден знал, что Рильке немного зарабатывает стихами и гостит у богатых покровителей, главным образом у пожилых женщин. Но он не касался этой темы, они условились не говорить о прошлом, а только о настоящем.

Рильке – все такой же темноволосый, стройный, с живым взглядом голубых глаз и тонкими усиками – был по-прежнему экспансивен; он восхвалял Майоля, работы которого только что видел.

– Его торсы очень хороши, – согласился Огюст. – Будь я помоложе, мне бы следовало у него поучиться.

– Но вы ведь были его учителем, мэтр.

– Скорее, советчиком. У таких людей, как Майоль, и своего таланта хватит. Обо мне говорили, будто я окружил себя покорными учениками, такими, как Майоль, Дюбуа, Камилла, Клодель, Бурдель, а по всей Франции не сыскать более самобытных и непохожих людей, чем они. У них только и было общего, что все они пришли ко мне учиться самостоятельности, независимости.

– Вам нравится Мане? О нем сейчас много говорят.

– Да, он мне всегда нравился. Я рад, что его работы теперь в Лувре.

– А Ван-Гог? Сезанн?

– У меня есть несколько картин Ван-Гога. Я встречал его несколько раз, случайно. Это был очень тихий человек, вечно погруженный в себя, в этом он немного схож с Сезанном.

– Вы были хорошо знакомы с Сезанном? – После смерти Сезанн стал для Рильке открытием, поэт питал к нему страсть.

– Не очень. Думаю, никто не знал его по-настоящему.

Огюст погрустнел, вспомнив о Моне, который уже давно утратил былую красоту, молодость и энергичность, и скорбел о том, что успех пришел к нему слишком поздно; он подумал о Дега – какие тот метал когда-то громы, устрашавшие великих мира сего. Теперь Дега бессильный старец, измученный годами и болезнями, бесцельно скитающийся по Парижу, полуослепший, неспособный больше писать; а Ренуар, хотя и стал знаменитостью, работает только сидя в коляске. Безжалостное время не пощадило его друзей-современников, мрачная осень пришла к ним.

Они подошли к отелю Бирон. Рильке жил в мастерской жены, которой в это время не было в Париже. С женой он виделся весьма редко. Печальное настроение Огюста развеялось. Он с первого взгляда влюбился в этот дворец восемнадцатого века, превращенный в девятнадцатом в квартиры. Отель Бирон стоял очень удачно, на тихой улице Варенн, как раз там, где она выходила на широкий бульвар Инвалидов, рядом с Домом инвалидов и могилой Наполеона[134]. Огюсту понравилась обширная территория, которую занимал дворец и прекрасный сад. Какой чудесный уголок, Медон в самом центре Парижа! А когда Рильке показал ему комнаты, Огюст понял, что именно здесь ему следует разместить свою мастерскую.

Комнаты были просторные, с высокими потолками и красивыми большими окнами во двор, расположенный перед дворцом, а с противоположной стороны окна выходили в сад. Огюст был пленен. Повсюду изящество линий и гармония.

– Это загородный дворец в самом сердце Парижа, – сказал он Рильке.

– Мэтр, в свое время его называли самым великолепным зданием Парижа. Кто только не жил здесь: Пейранк, парикмахер-авантюрист, Бомарше, герцог Бирон, знаменитый вельможа, папский нунций, посол русского императора. И, наконец, в течение многих лет монахини Ордена святого сердца.

– А кто живет теперь?

– Айседора Дункан, де Макс, Матисс. У них тут мастерские. И моя жена.

Огюсту нравилась Айседора. Она сильно изменилась после их первой встречи, стала женственней и безрассудней. Ходили слухи, что у нее столько же любовников, как у него любовниц. Огюст чувствовал, что она все еще мечтает о нем, и не только из-за его славы, и сожалеет о первой неудачной встрече. Но теперь он слишком стар. После Камиллы у него больше не было молодых любовниц.

Рильке сказал:

– Нижний этаж сдается, но за дорогую цену. – Я сниму. Узнайте, когда я могу переехать. Рильке это немного обидело, хотелось возразить:

«Я вам больше не секретарь, не слуга», но у мэтра был такой властный вид, что поэт сказал:

– Будет чудесно, если вы поселитесь здесь, неподалеку от могилы Наполеона. Наполеон и Роден, – добавил Рильке, раздумывая над этим сравнением. – Наполеон пытался разрушить мир и переделать его своими сильными руками, а вы из мягкой глины создали целую вселенную, населенную реальными людьми. И для меня, мэтр, ваши руки обладают большей силой.

– Спасибо, Райнер, вы очень любезны, но имя Наполеона будет жить в веках.

– Сомневаюсь. Мы уже никогда не почувствуем силу его рук, а плодами ваших рук люди будут наслаждаться всегда.

Огюст скептически улыбнулся.

– Сейчас мне хочется только одного, – сказал он, – поселиться в отеле Бирон и снова приняться за работу.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.