Третий этап
Третий этап
После смотра меня направили во 2-й горнострелковый батальон в Кольберге. Здесь были расположены 5, 6 и 7-я стрелковые роты и 8-я минометная рота. С группой примерно в двадцать солдат я должен был явиться в 5-ю роту.
Совсем близко находилась 13-я минометная рота, в которой я начинал службу. Там за две недели мы приобрели важнейшие сведения и навыки, необходимые настоящему солдату.
Теперь позади был уже и Нойштетин. За несколько месяцев из нас сделали не боевых солдат, а солдат для парадов. Внимание было сосредоточено на строевой подготовке: построиться и стоять «смирно», «отбивать» приемы и шагать парадным шагом. Отработка приема и снова отработка. Мы научились громко и ясно произносить: «Так точно».
Мы научились повиноваться – безотказно.
Теперь, снова в Кольберге, начался третий этап, В Нойштетине нам говорили, что в кадровом армейском батальоне должно быть спокойнее. Это походило на правду, ведь оставалось еще одиннадцать с половиной лет для дальнейшей строевой подготовки и основательного строевого обучения, включая упражнения в обращении со всем соответствующим оружием и боевой техникой. Действительно, унтер-офицеры в 5-й роте держались, в общем, разумнее, чем в Нойштетине. Тем больше донимали нас старшие по возрасту солдаты.
Когда я рапортовал старшему по помещению, он поело обычных расспросов спросил, охотно ли я ехал в Кольберг.
– Конечно, господин ефрейтор, но я думал, что попаду снова к минометчикам.
– Ложись! Десять раз согнуть и разогнуть руки!
Я «накачал» мои десять. номеров и прибавил еще один.
– Ну, как? Знаете вы, за что вам дана накачка?
– Нет, господин ефрейтор.
– Ложись! Еще десять!
Я «накачал» снова с добавкой. Детская игра!
– Теперь вы знаете, за что накачка?
– Нет, господин ефрейтор.
– Ложись! Еще двадцать!
Тут я ограничился двадцатью упражнениями. Мне становилось не по себе.
– Ну-ка, повторите, что вы раньше сказали!
– Господин ефрейтор, я сказал, что охотно ехал в Кольберг, но я думал…
– Вот то-то оно и есть. Вы думали. Смотри, пожалуйста, он, оказывается, думал. А кто вы, собственно, по профессии?
– Школьник, господин ефрейтор.
– Как же, школьник! Знаете, кто вы? Вы ничто, поняли? Вы говорите, что были уже в Нойштетине? А знаете ли вы, что получается, когда вы думаете и когда корова поднимает хвост?
– Так точно, господин ефрейтор, в обоих случаях навоз.
– Ну видите, вы все же побывали в Нойштетине!
Этот ефрейтор был в остальном вполне терпимый парень и старался нам помочь. Но он хотел продвинуться по службе, а это обычно достигается за счет подчиненных, и не только на военной службе. Когда он однажды во время учений буквально вошел в раж и так исступленно орал, что потерял даже столь малую способность мыслить, какая дана ефрейтору, у него вырвались слова, которые принадлежат к основному репертуару солдатских острот и имеют хождение в разных вариантах: "Если вы думаете, что перед вами сумасшедший, то тут вы попали в точку! "
Когда мы беззастенчиво прыснули, у него сделалось довольно глупое выражение лица, и он до самого обеда гонял нас по казарменному двору,
Раз в неделю происходили учения всей роты, включая откомандированных на вещевой склад, в оружейную камеру, в канцелярию и на кухню. Тогда являлись обер-ефрейторы и штабс-ефрейторы с восьми– и десяти-летним сроком службы, а некоторые даже с двенадцатилетним.
Мы, новички, еще проявляли излишнюю поспешность и иногда портили выполнение какого-либо приема или сбивались при построении. Если после этого отдавался приказ: отделение, бегом! -то «старшие» давали нам подножку и мы падали, растянувшись во весь рост, в грязь. После учений они совали нам свои ружья для чистки. Никто из нас при этом и слова не возразил.
Постепенно мы освоились в роте, с завязанными глазами разбирали пулемет, так стреляли из винтовок и револьверов, как если бы никогда ничем другим не занимались, пели в противогазе, бросали ручные гранаты, переползали поле, как индейцы, несли караульную службу у ворот и у склада боеприпасов. Когда прибыла следующая партия новобранцев, мы уже стали «бывалыми людьми».
После двух лет службы нас производили в старших рядовых и мы получали первую нарукавную нашивку. Еще через два года можно было стать ефрейтором и получить вторую нарукавную нашивку. И вот тут-то солдат и оказывался на пресловутом «распутье».
Направо дорога вела через кандидатский стаж к званию унтер-офицера, унтер-фельдфебеля, фельдфебеля и обер-фельдфебеля.
Налево – к званию обер-ефрейтора и штабс-ефрейтора вплоть до конца срока службы.
По первому пути могли пойти относительно немногие, так как число запланированных должностей было ограниченным. Борьба за эти посты побуждала к достижению наиболее высоких показателей.
В учебном батальоне в Нойштетине сверх муштры было мало спортивных занятий. Зато в учебном плане армейского батальона были предусмотрены регулярные занятия спортом; наряду с этим мы могли еще тренироваться в военном спортивном обществе «Губертус». Наши команды по ручному мячу и футболу часто по воскресеньям ездили играть с гражданскими командами. Я предпочитал такие виды спорта, которые могли пригодиться для моей дальнейшей карьеры. Я хотел не только идти по пути, предназначенному унтер-офицеру, но и выбраться на офицерскую дорогу.
Занимаясь спортом, я соединял приятное с полезным.
Я не удовлетворился тем, что был хорошим пловцом, а получил свидетельство о прохождении испытания в Германском обществе спасения на водах. Таким образом я стал инструктором по плаванию для прибывающих рекрутов.
Постепенно я несколько продвинулся вперед. Без нового воинского звания, но как инструктор по плаванию. Без воинского звания, но в добровольных спортивных состязаниях. Без воинского звания, но как стрелок. Не пуская в ход локти.
Кроме того, нас уже ставили перед строем, чтобы, как принято было выражаться, мы учились командному языку. В Нойштетине у меня создалось впечатление, будто нам стараются доказать, что мы «слишком глупы, чтобы командовать». Иначе обстояло дело здесь, в строевом батальоне, где, очевидно, в учебную программу входило выяснение нашей пригодности к званию унтер-офицера.
Теперь нам было разрешено заказать собственный выходной мундир и носить особый лакированный поясной ремень и особый штык на портупее. Кроме того, мы приобрели отличные фуражки из хорошего сукна и вытащили из них проволоку, чтобы тулья не была слишком жесткой.
Мы получали также отпуск раз в году. Две недели. Вот была радость! Я поехал в Берлин.
Первый день я расхаживал в форме, чтобы доставить удовольствие моему отцу и немного пофорсить. Потом наступила естественная реакция: я снова надел штатское, чтобы не отдавать все время честь, хотя порой рука и поднималась непроизвольно к голове, когда мимо проходил офицер. Пройти маршем пять шагов, завидя офицера, и три шага потом, гласила инструкция. Это крепко засело в памяти.
Итак, на две недели я снова стал «жалким шпаком» и чувствовал себя при этом очень хорошо. И тут мне встретилась на пути она – прелестная стройная девушка с черными, коротко подстриженными, изящно причесанными волосами и миндалевидными глазами. Ее звали Рут. Фамилия ее была распространенная, звучала она скромно и просто – Шульц. Рут жила в Далеме, училась в художественном училище, была то очень весела, то очень серьезна, как и бывает с восемнадцатилетними девушками. Отец ее был, как нарочно, важной персоной в министерстве рейхсвера. Меня это сначала смущало, но Рут не придавала никакого значения должности отца. С Рут я провел свой первый отпуск.
"Воскресный отдых в солнечном сиянии… " Эта популярная песенка обрела теперь для меня новый смысл. Мы ездили на велосипедах в Груневальд и на берег Хавель. Мы ходили в театр и бывали в «Романишес кафе». Я познакомился со студентами, в том числе и с иностранными, а это был совсем другой мир.
– Я совершенно не понимаю, как тебе может нравиться солдатская служба.
– Видишь ли, Рут, это моя профессия. Кроме того, я вовсе не собираюсь остаться солдатом. Я хочу стать офицером.
– Я не о том. Я имею в виду все, что с этим связано: военная служба, военная форма, команда и стрельба, понимаешь?
Я не знал, что на это ответить. Я любил Рут, и поэтому я задумывался над тем, права ли она и в чем она может быть права. Но ни до чего не додумался.
– Ты доволен службой?
– Конечно, девочка, даже очень. Мне все это доставляет удовольствие, я целый день на свежем воздухе, занимаюсь спортом, к тому же мы все дружим.
– А что тебе это дает?
Я принялся перечислять. В плавании, в беге на дальние дистанции, в стрельбе и в других соревнованиях я на первом месте. Она покачала головой.
– Все это очень хорошо, но спортом ты можешь заниматься и не в военной форме. Я спрашиваю, какой цели вы достигните, к чему это в конце концов приведет?
К чему это, собственно, должно было привести? Меня охватывало воодушевление, когда после какого-то этапа учений генерал на смотре высказывался одобрительно:
– Солдаты! То, что вы сегодня показали, – выдающиеся достижения. Я горжусь вами.
Или когда, командир батальона обер-лейтенант фон Манштейн становился перед строем и говорил:
– Егеря, вы сегодня снова показали, что вы настоящие парни! По своим результатам в стрельбе 2-й батальон занимает первое место среди всех горнострелковых батальонов рейхсвера.
Разве это не достижение?
Но мне не удавалось убедить в этом Рут. Правда, мы из-за этого не ссорились. Мы любили друг друга, как только можно любить в этом возрасте. Это была моя первая большая любовь, прекрасная, настоящая, хорошая дружба. Когда этот отпуск кончился, Рут проводила меня па вокзал и подарила на прощание красивый платок.
– Помнишь, мы говорили с тобой о достижениях. Я не хочу сказать, что это уже достижение. Я ведь только начинаю… Но этот платок я разрисовала вчера для тебя. Это итог одного учебного дня, ну как, нравится?
Платок мне действительно понравился. Рут в этом была искусница. Я уже видел ее рисунки, свидетельствовавшие о ее даровании. Но мне казалось, что они слишком современны.
– Что ж, Бруно, я не хочу при прощании тебя сердить. Но вот результат нашей работы в художественном училище. А что ты мне привезешь в следующий отпуск?
– Нашивку на рукаве, дитя мое.
– Ах ты, бедный дурачок! Возвращайся поскорей, с нашивкой или без нее – все равно! В штатском ты мне гораздо больше нравишься.
Платок занял почетное место в левом нагрудном кармане. Когда я лежал в поле или служба становилась особенно трудной, я доставал платок, думал о Рут и наших беседах. Она-то имела в виду нечто совсем другое. Но странное дело: ее платок пробуждал во мне всегда желание достичь именно того, что она вовсе не считала достижением.
В дальнейшем я уезжал на воскресенье в отпуск так часто, как это только было возможно. Без нашивок. В субботу вечером в Берлин и в ночь на понедельник – обратно в казарму. Это обходилось недорого, солдаты платили только треть стоимости проезда. Если мне не хватало денег, мать добавляла. И ей когда-то было восемнадцать лет.
Однажды, на другой день после такого воскресного отпуска, в понедельник, батальону приказали построиться. Из наших рядов вызвали старшего стрелка, поставили перед строем, осыпали похвалами и наградили почетным холодным оружием. Накануне в воскресенье он пошел в профсоюзный клуб в Кеслине, где его втянули в спор, а затем в драку. Его со всех сторон окружили, так что он вынужден был, защищаясь, заколоть своим штыком одного из членов клуба. Начальство оценило его поступок как проявление «мужества» и установило, пользуясь юридической латинской терминологией, что он действовал, исходя из соображений «законной самозащиты». Мы нашли этот термин в словаре и позавидовали старшему стрелку, получившему такое красивое почетное оружие.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.