Come back!

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Come back!

Знаете, какое наказание самое страшное? Безделье. Почти пятнадцать лет без работы — вот испытание, но я смогла его выдержать. А возвращение к работе… разве это усилие? Это счастье.

Журналистам очень нравится выспрашивать, что я почувствовала, когда поняла, что первая после возвращения коллекция проваливается?

Что плюхнулась в кучу дерьма, но засиживаться там не собираюсь! Уже через год Шанель снова была № 1, и это место я не уступлю никому. Потому что не позволю вытворять с женской модой то, что делали всякие там желающие продемонстрировать свой «новый взгляд» или оригинальность в ущерб здравому смыслу.

Если хотите выделиться, встаньте на ходули или выкрасите волосы в зеленый цвет, а одежда должна быть, прежде всего, удобной. Сложите руки на груди, если вам трудно это сделать, грош цена такой модели и такой моде. Нельзя считать хорошим жакет, который, чтобы выглядеть, обязан быть застегнут на все пуговицы, это не жакет, а доспехи, нормальные женщины такого не носят.

Глупы те, кто твердит, что Шанель вернулась в моду. Я была в ней всегда. Это правительства и режимы приходят и уходят, а Шанель остается! А вернулась я всего лишь в Париж.

Тянул ласковый ветер, щебетали птички, ярко, но не жарко светило солнышко, а у меня на душе мрак и желание послать все и всех к черту!

Принесли новые журналы мод. Отчет о последнем показе от-кутюр. При одном взгляде на обложку разыгралась изжога.

Я всегда говорила: нарисовать можно что угодно, вы попробуйте в этом жить!

Почему они никак не научатся создавать одежду для женщин, а не для красивой картинки? Диор объявил «Нью Лук», ну и в чем этот новый взгляд? Надоело носить военную форму и жакеты, похожие на мундиры пожарных? Чтобы сообразить такое, вовсе не нужно иметь свой Дом моделей и считаться выдающимся кутюрье. А затянуть бедной женщине талию до черных мушек в глазах мог только мужчина, которому никогда не приходилось носить корсет или что-то подобное.

Осиная талия, как у кукол, корсеты и снова китовый ус… Маленькие плечи, узкий неудобный рукав, жакетики, в которых руки не поднять, юбки, в которых не сесть… Зачем?! Но журнал за журналом демонстрировали именно такое безобразие.

Хорошо знавшая меня прислуга мигом попряталась по щелям, а вот Шпатц, гостивший у меня в «Ла Паузе», умудрился лениво поинтересоваться:

— Что случилось, снова Скиапарелли?

Ему почти удалось увернуться от летящей пепельницы, но край задел стакан с соком, и светлые брюки оказались безнадежно испорчены. Поделом, не будет задавать идиотские вопросы.

Обиженный Шпатц удалился, причем не просто в другую комнату, а вообще уехал на Ибицу, но мне было все равно. Шпатц — это прошлое, мысленно я уже жила будущим. Я должна вернуться и еще раз дать бой всем этим истребителям китов и мучителям женщин. Элегантными имеют право быть все, а не только обладательницы идеальных фигур. Я твердо знала, что скоро женщинам надоест невозможность нормально дышать, нормально ходить, нормально сидеть. Они снова захотят удобства, значит, им нужна я.

И я вернулась. Но произошло это не так-то просто…

Окончательно к такому решению меня подтолкнула Америка. В 1953 году мне пришлось съездить туда ради рекламы духов. Занимательная поездка…

Я собиралась пожить у баронессы Ротшильд в Нью-Йорке, а заодно решить дела с духами. Проблемы начались в Париже, чертов консул не спешил выдавать мне визу, пришлось на него прикрикнуть. В отместку он вообще отказал в визе моей горничной. Мерзкий паук воспользовался служебным положением, считая, что я уже никто! Я тебе покажу!

На пароходе вместе с нами плыл знаменитый американский боксер Эл Браун, негр. Я знала, что в Америке помешаны на спортсменах, тем более боксерах, а потому, увидев на пристани Нью-Йорка толпу журналистов, поспешила к себе в каюту. Пусть встретят свою знаменитость, я не слишком тороплюсь. Попадать в толпу американских журналистов не советую никому, сметут и не заметят.

Мы с сопровождавшей меня племянницей Тини укладывали чемоданы, когда пришел какой-то мальчик и попросил пройти в салон. Я только отмахнулась: нашел время! Но немного погодя явился сам капитан и заявил, мол, боясь, что журналисты разнесут пароход, запер их в зимнем саду, и умолял пройти туда.

— Кого?

— Вас, Мадемуазель. Там толпа журналистов, желающих взять интервью. Прошу вас, их слишком много, чтобы отмахнуться.

Пароход французский, но весь рейс капитан делал вид, что не подозревает о моем присутствии на борту. А теперь разве только не на коленях стоял, чтобы я вышла к журналистам.

— Мадемуазель, что вы думаете о «New look»?

— Посмотрите на мой костюм. Похоже, что он оттуда?

Смех.

— Мадемуазель, вы будете делать платья?

— Не знаю, во время войны я закрыла Дом Шанель. Пока не знаю.

— Где следует душиться?

Хороший вопрос от молодой журналистки.

— Там, где вы хотите, чтобы вас поцеловали.

Через день эту фразу знала половина Америки.

Вторую по поводу духов произнесла не я, а замечательная Мэрилин Монро.

— Что вы надеваете на ночь?

— Несколько капель «Шанель № 5».

Если мои духи и не были самыми продаваемыми в Америке, то после этой фразы стали!

Мари-Эллен де Ротшильд готовилась к выходу, у нее первый бал. Такое знаменательное событие требовало столь же отменного наряда.

— Что это?

Уже по моему тону было ясно, что я от наряда в ужасе. На глазах у дебютантки выступили слезы, она так готовилась, так старалась, давно купила это платье и сотни раз вертелась в нем перед зеркалом…

А во мне уже проснулась так долго дремавшая кутюрье.

— Ну-ка, иди сюда. Вот это нам не нужно… это тоже…

Мать и дочь с ужасом смотрели, как я попросту рву дорогущий наряд. Они не знали, что я умею рвать красиво, но потом еще красивей восстанавливаю.

Через несколько минут с окна оказалась снята красная занавеска из тафты и сооружен новый наряд, приведший в совершеннейший восторг всех.

— Я была самой заметной на балу. Все только и спрашивали, от кого это платье.

Мари-Эллен считала, что я решила вернуться именно тогда. Может быть, одно дело со злостью разглядывать нелепые предложения молодых кутюрье, и совсем другое почувствовать в руках ткань, податливую или непокорную, но, в конце концов, послушную твоей воле.

Во всяком случае, платье Мари-Эллен меня подтолкнуло.

И снова в Америке я смотрела на дурные копии своих моделей, как попало скроенные и как попало сшитые, и вспоминала совет Ириба: сделай свою одежду доступной всем, кроме денег получишь признание.

В Париже «новый взгляд» Диора — талии в пятьдесят сантиметров, а потому корсеты, китовый ус, невозможность не только есть, но и нормально дышать…. Америка тоже заразилась, но не вся, здесь предпочитали нормальную одежду. Америка ждала Шанель, но что я могла предложить? Старые довоенные модели из твида? Нужны ли они сейчас?

И все-таки обратно я вернулась в смятении.

Ночь за ночью крутилась без сна, день за днем гуляла по Парижу, пытаясь понять, что же сейчас нужно женщинам. Чем больше размышляла, тем тверже верила: то же, что и раньше, — удобная элегантность. К черту корсеты, к черту юбки на немыслимой основе, в которых не сесть, к черту платья, снова требующие сложнейшего кроя и многих метров ткани! Даже если подавляющее большинство в Париже будет носить то, что пригодно только для подиума, в Америке найдется достаточно разумных женщин, для которых удобство не пустой звук. И одежду для них создам я, причем создам в массовом объеме, а не в единственном числе.

Диор решил своим «новым взглядом» завоевать Париж? Я удобными и элегантными моделями завоюю весь мир! Да, я создам эти модели на рю Камбон и там же их покажу, но жить они будут по ту сторону океана.

Этого не ожидал никто. Уж тем более Вертхаймеры, в руках которых было производство моих духов и на чьи деньги я намеревалась делать новую коллекцию.

Говорят, нельзя дважды войти в одну реку. Наверное, но если я захочу это сделать, реке придется вернуться на прежнее место. Конечно, за время моего затянувшегося отдыха изменился не только Париж, изменился мир. Слава богу, женщины отказались от огромных котлет на плечах — нелепой выдумки бешеной Скиапарелли. Зато шарахнулись в другую крайность — позволили затянуть себя в корсеты.

Не спорю, это прекрасно смотрелось на молоденьких манекенщицах и белозубых актрисах, которым даже удаляли нижние ребра, чтобы затянуть талию потуже. Словно без такого садизма выглядеть элегантно уже нельзя.

Пьер Вертхаймер стоически промолчал, субсидировав новую коллекцию, просто он понимал, что со мной лучше не связываться. Тем более продажу духов в Америке требовалось подстегнуть. Там умеют делать рекламу, и блестящий показ новой коллекции после пятнадцатилетнего перерыва был бы столь же блестящей рекламой.

Был бы… если бы коллекция имела успех.

Тем, кто не знаком с изнанкой от-кутюр: коллекции стоят бешеных денег, каждую мелочь приходится переделывать неимоверное количество раз, то и дело перекраивать заново детали, снова и снова распускать швы, в ужасе убеждаться, что расставить нечем, шить все заново, потом убеждаться, что не успеваешь… На каждую модель уходит ткани в несколько раз больше, чем если бы шили на заказ, но далеко не все созданные модели доходят до показа.

Я не понимаю модельеров, создающих для подиума костюмы взбесившегося пугала с немыслимыми деталями. Куда они потом девают эти «шедевры»? Вряд найдется много желающих наряжать свои огородные чучела так дорого. Я всегда создавала модели, которые можно одеть не на маскарад или пугать ворон, а каждый день. И они всегда продавались, не принося убытков.

Но в этот раз уже по молчанию сидевших людей, которые не свистели и не топали ногами только потому, что хорошо воспитаны, было понятно, что коллекция не удалась. Люди вежливо скрывали зевки, и я уже знала, что напишут завтрашние газеты: Коко Шанель выдохлась, у нее пропало чувство времени, не стоило мадемуазель отсутствовать так долго… «Конец Великой Мадемуазель!» «В семьдесят один год возвращаться к созданию моделей от-кутюр поздновато»…

Журналисты оказались ничуть не изобретательней меня самой, все, что я перечислила, они бездарно повторили. Полный провал — так решили газеты во Франции и в Англии.

Денег нет, доверия нет, желания со мной работать тоже.

Но первое, что я сделала утром, едва придя в себя после провала, — заставила девушек показать коллекцию еще раз мне одной. Придирчиво разглядывая каждую модель, вдруг поняла: вчерашние зрители неправы, это не только можно носить, это будут носить!

Однако книга заказов пуста, старые клиентки либо разбежались, либо одевались у кого-то другого. А те, кто повзрослел за время моего отсутствия, не знали Коко Шанель, для них я была всего лишь маркой духов, не более. Стиль тридцатых не вдохновлял молодых женщин.

То, что ты постарела, лучше подскажет не зеркало или фальшь в комплиментах, а то, что тебя не знают. Пятнадцать лет слишком большой срок для моды, Париж меня забыл.

На следующий день пришел Пьер Вертхаймер. Только его не хватало! Едва сдержалась, чтобы не съехидничать, мол, пришли полюбоваться на поверженную Шанель?

Но он просто попросил поговорить.

— Мне некогда, я работаю.

— Тогда я посмотрю.

Выгнать бы, только как, если я от него зависела? Ну и пусть смотрит, может, надоест и сам уйдет?

Он сидел и смотрел, как я доделывала костюм, не вошедший в коллекцию. Это продолжалось долго, манекенщица терпеливо стояла, Вертхаймер терпеливо сидел. Немного погодя я про него вовсе забыла. Сидит, ну и пусть сидит!

Мои руки лепили из ткани нечто, я вспомнила Дягилева и Нижинского, Лифаря и Стравинского, Анну Павлову и Шаляпина… всех русских, которые на моих глазах умирали ради роли и с ней же рождались заново. Я творила…

Костюм был готов, манекенщица ушла, я знаком подозвала следующую. И снова колдовала, словно сама себе объясняя, что еще нужно сделать, как исправить, чтобы получилось идеально. Пьер молча ждал…

Через несколько часов, когда руки перестали меня слушаться, работу пришлось прекратить. С трудом поднявшись с колен (гордо отказалась от протянутой Пьером руки: «Сама справлюсь!»), я присела на стул совершенно без сил.

Рядом сидели два пожилых человека, столько лет воевавших друг с другом. Теперь нас объединило нежелание признавать, что мы пожилые, что нас хотели бы списать со счетов, что наше время прошло…

— Габриэль, неудивительно, что ваши модели не принял Париж, он устал от войны и разрухи. Парижу нужно время, чтобы вернуться к нормальной одежде, а пока ваше место в Америке, там любят удобную одежду. Коллекция будет иметь успех в Америке.

Я с изумлением смотрела на своего давнего противника, Пьер говорил то, что думала я сама.

— Вы правы. На Париже мир не заканчивается, хотя я очень люблю этот город.

— Я тоже.

Уже перед самым расставанием, когда он проводил меня до «Ритца», я вдруг спросила:

— Пьер, а ведь вы любили меня…

— Любил? — Вертхаймер слегка пожал печами. — Почему в прошедшем времени?

— Спасибо…

Примирение состоялось, но это вовсе не означало, что мы перестали ссориться. Однако весь вечер я думала о Пьере Вертхаймере, вспоминая прежние годы. А ведь он был красив, высок, строен и умен. Почему я тогда не обратила на Пьера внимания? Кажется, впервые пожалела, что жизнь нельзя вернуть лет на тридцать назад.

Но тут же решила, что ничего хорошего из такого романа не вышло бы. Разве можно иметь любовником своего делового партнера? Кому-то обязательно пришлось бы уступать. Вполне понятно, что это была не я, значит, довольно скоро перестала уважать любовника. Нет, лучше иметь таких, с кем делами не связана.

«Провальная» коллекция действительно имела огромный успех по ту сторону океана, Америка «шанелезировалась» не только благодаря духам, но и благодаря твидовым костюмам «от Шанель». Коллекция ушла в Америку, разошлась по магазинам, в том числе и Парижа, то, что не приняли журналисты на подиуме, с восторгом приняли женщины! Улица сделала это вопреки газетам. Я не понравилась Парижу? Неважно, я пришлась по

душе всему остальному миру. И вдруг оказалось, что на Париже свет клином не сошелся. Как бы я ни любила этот город, теперь я могла обойтись и без его признания!

Мир от-кутюр в Париже предал меня анафеме. Работать на массовое производство?! Конечно, а что ей остается, если на подиуме освистали.

Я презирала их всех! Они ни черта не смыслили в одежде, потому что просто соединять между собой куски ткани не значит уметь одевать женщин. Я знала, что моя простота еще потребуется, и не только в Америке, к ней вернется и Франция!

И все же по настойчивой просьбе вступила в их профсоюз. От одного слова «профсоюз» меня тошнило, слишком памятна забастовка тридцать шестого года, перечеркнувшая жизнь. Как можно загнать в организацию совершенно несовместимых людей? Заставить подчиняться правилам тех, кто призван эти правила разрушать, причем дважды в год — по числу сезонных показов?

Конфликты с этим самым профсоюзом у меня начались довольно быстро. Фотографировать свои модели только в определенное время, ни днем раньше. Это еще что?! Я фотографирую, когда все готово и когда есть погода. Твидовые костюмы нелепо снимать в летнюю жару или, наоборот, на снегу. Манекенщицы будут выглядеть дурацки, они же чувствуют погоду на себе. Снимать в помещении, где искусственные деревья, искусственная листва, снег, солнце?.. Ни за что! У меня все настоящее.

Хотя, должна признать, это был всего лишь повод для ссоры. Ссоры самой тоже не было, просто я хорошо понимала, что не желаю находиться в союзе с теми, для кого мода просто «способ самовыражения», а подиум место демонстрации «шедевров» из бумаги и консервных банок.

Я не принимаю показов, где присутствуют сотни человек. Что можно увидеть с десятого ряда зала?

Я не люблю, когда лица манекенщиц раскрашены так, словно они из дикого племени. Лица должны быть человеческими, ведь одежда для людей, а не для монстров.

Я не считаю хорошим платье, в котором трудно поднять руки, манекенщицы должны двигаться свободно, а не судорожно перебирать ножками, боясь свалиться. Знаете, способ проверки удобства одежды? Сложите руки на груди, это требует максимальной свободы движения. Если вам неудобно — грош цена такой одежде.

Но всего этого не было на подиумах у тех, с кем я состояла в одном союзе. Они считали меня старой, а я их глупыми. Какой уж тут союз? Я вышла из него.

Однако они зря думали, что старуха уже ни на что не способна. Моими заказчицами снова стали женщины с именами, я одевала актрис, жен президентов и королей, жен политиков, богачей… а еще просто половину мира, потому что одежду в стиле Шанель можно приобрести в магазинах. Наверное, это даже важнее, чем мои костюмы на Роми Шнайдер или Жаклин Кеннеди, на Бриджит Бардо или Марлен Дитрих…

Come back! Я вернулась! Начался новый период моей работы и жизни. Оказывается, и в семьдесят один год можно начать все сначала.

Но чтобы вернуться, нужно сначала прийти, а потом уйти…

Данный текст является ознакомительным фрагментом.