Духов день

Духов день

Познакомилась я с Анной Вячеславной, когда ей было восемьдесят девять лет. Она оказалась моей соседкой по московской коммуналке, куда я въехала после мытарств бездомного существования в столице, которая, как известно, «слезам не верит». Таких старых людей я еще не встречала и поначалу испугалась, что соседка непременно пребывает в старческом маразме. Но дай Бог каждому такой ясности ума и чистоты души, какими обладала моя дорогая Анна Вячеславна; шесть лет жизни рядом с ней стали настоящим Божиим подарком.

Анна Вячеславна в свои «под девяносто» была прекрасной рассказчицей. Я любила слушать правильную, чистую русскую речь потомственной дворянки, которую ей удалось сохранить во всех путях своих; вряд ли теперь правильно передам ее на бумаге… Рассказы моей соседки всегда походили на маленький спектакль: были важны и ее акценты, и выражение милого морщинистого лица, и чудесная улыбка, и печать старческой мудрости во всем ее облике…

Молодость Анны Вячеславны прошла на Украине, в Золотоноше, о которой она могла вспоминать часами. В жизни не слыхала про Золотоношу, но благодаря рассказам соседки этот маленький городок возвысился в моих глазах до полулегендарного. Начнем с того, что он существовал уже во времена Киевской Руси. О происхождении нежного названия Зо-ло-то-но-ша сложено много легенд, разумеется, связанных с золотом, которое здесь прятали. То татары — награбленные сокровища, то казаки хоронили отобранное у турок и поляков золото, которое впоследствии так никто и не обнаружил. Скорее всего, название город получил от блестящих разливов местной речки Золотоношки. А речка, если рассуждать по-ученому, своим названием обязана природным особенностям: ее дно, покрытое песчаными наносами, сияло будто золото, из-за примесей слюды золотистого цвета. Поселение располагалось почти на неприступном острове рядом с древним торговым путем — Царьградской дорогой и имело удобное оборонное и выгодное географическое положение. Уже в начале семнадцатого века Золотоноша упоминается как город, обнесенный валом, а чуть позже — как могучая крепость, на вооружении которой стояли пушки и гаковницы. Еженедельно в городе проходили торги, а ежегодно устраивались ярмарки. Горожане получили право создать ремесленное братство, самому городу было даровано Магдебургское право (то есть право экономическую и общественно-политическую жизнь регулировать собственными законами). В конце восемнадцатого века Золотоноша получила и герб.

Казаки и крестьяне Золотоноши бились с французами в 1812-м. В городе было даже сформировано крестьянское ополчение Золотоношского уезда.

— Господи! Анна Вячеславна, ну откуда вы все это знаете?

— Ну как же, Наташенька, — удивлялась Анна Вячеславна. — Я ведь в гимназии училась. У нас прекрасно, прекрасно преподавали отечественную историю. Это очень важно для молодого человека. Если он не узнает своей истории — он не сможет любить то место, где живет… Ах, какая чудесная жизнь была в Золотоноше… Какой это был уютный городок… Когда мы туда приехали, там, знаете, так поднялась промышленность, — она в восторге складывала свои аккуратные ладошки у груди. — Открылись чугунолитейный и кирпичный заводы. Работал завод газовых и фруктовых вод, детишкам выносили в полдень — прямо к воротам целые бачки необыкновенно вкусных газированных соков. Такие, знаете, фундыки-мундыки. Да… Еще был уксусный заводик, и одна наша гимназистка из старшего класса отравилась уксусом от «нераздэленной» любви. Какая глупая девочка. Только желудок испортила. Начальница гимназии так переживала, неужели она не могла подумать о ней… Мы жили у маслобойни, а чуть дальше крупорушка шумела. С одного холма были видны все четыре мельницы. Они так весело крутились… Ах, если бы не война…

— Что такое крупорушка? — перебила я.

— Ну как же… Крупу дробили: грешневую, ячмень, пшеничку. Золотоноша была культурным центром, да, да… не улыбайтесь. Несколько церквей, а рядом с Золотоношей был большой монастырь, Покровский… нет, кажется, Красногорский. Говорили, что его основал какой-то монах из Константинополя, которому Богородица повелела отправиться на Русь и указала место возле Золотоноши, в горе. И что же вы думаете? Другой бы и не почесался, а этот герой пошел и дошел. Выкопал пещеру и стал в ней жить. Золотоношская ребятня часто лазала по холмам возле монастыря, искала ту пещеру. Все, помню, тогда очень хвалили игумению Нонну, при ней чуть не тысяча монахинь стало. Представьте себе, деточка, на десять тысяч жителей в Золотоноше существовали женская и мужская гимназии, не каждый город может похвастаться! Еще сельскохозяйственная школа. Я чуть не пошла по этой линии, знаете ли. Была бы не хорошим бухгалтэром, а плохим зоовэтэринаром. А театр… С этого-то прекрасного местного театра началась карьера моей кузины Наташи Ужвий… Она очень известной артисткой стала… Народную дали. Потом три Сталинских премии получила, четыре ордена Ленина. Ах, как я ей горжусь, деточка, как горжусь. В Киеве улица ее имени есть и, кажется, еще в Харькове. А вы, Наташенька, смотрели кинофильм «Бриллиантовая рука» и другой еще… «Кавказская пленница». Такие кинокомэдии удивительные…

— Кто же их не смотрел, Анна Вячеславна… Сто раз!

— Да, да, — радовалась она. — Вы знаете, сценарист этих кинокомэдий Яков Костюковский родился в Золотоноше, кажется, в двадцать втором или двадцать первом году. Я его родителей знала, тоже очень веселые люди были. Золотоноша была очень культурным центром, даже представить невозможно.

Молодость незлопамятна… Она пришлась у Анны Вячеславны на самые тяжелые годы двадцатого века, но в ее душе остались только светлые воспоминания. Может, конечно, это зависит от человека…

К Золотоноше Анну Вячеславну прибил повеявший еще до революции ветер страшных перемен. Ее семья жила на Волыни, граничащей с Галицией. В самом начале Первой мировой территория Галиции стала театром военных действий. Множество подданных Российской империи стали беженцами, устремившимися в глубь России, подальше от войны. Анна Вячеславна всегда подчеркивала, что ее семье повезло оказаться в «первой волне». Через год родной городок на целых пять лет был занят оккупационными немецкими, австро-венгерскими и польскими войсками и тогда уже начался массовый исход населения на восток.

Бросив дома, две семьи — матери Анны Вячеславны и ее сестры, которые на двоих имели тринадцать душ детей, погрузили свой скарб на две открытые платформы и поехали, не ведая куда, — куда поезд повезет. Была осень 1914 года. Через несколько дней пути начался проливной дождь, и они решили остаться на той станции, где стоял локомотив. Это и была Золотоноша. Без лишних разговоров начальник станции разрешил им занести вещи в небольшой зал ожидания, а маленьких детей с матерями устроил на ночь в своем доме. Назавтра они пошли просить помощи. Куда? Конечно, в церковь. Через несколько дней двум семействам безвозмездно подыскали небольшой домик на окраине. С него и началось обустройство жизни в Золотоноше. Анна Вячеславна рассказывала невероятные для наших дней вещи. Дочка священника в течение целого года привозила в колясочке с другого конца городка обед из трех блюд и ужин для двух семей беженцев из семнадцати человек.

Анюте, которая получала домашнее образование, в это время было тринадцать лет. Золотоношская гимназия притягивала ее словно магнит. Некоторое время ей удавалось пробираться на занятия в классы: она садилась на «камчатке», а то и пряталась под партой. Однажды ее выгнал из класса учитель латинского языка, подумав, что она не выучила урока. А латыни Анюта совсем не знала. Она вышла в рекреацию и, потеряв бдительность, расплакалась у окна. К ней незаметно подошла начальница гимназии и стала допрашивать, в чем дело. Тут всё и выяснилось.

— Вы не имеете права здесь учиться, потому что вы не учились в гимназии, — строго сказала начальница.

— Но я хочу учиться, — плакала Анюта.

— Знаете, милочка, если все будут учиться в гимназии, некому будет полы мыть.

— Пусть моют те, кто не хочет учиться, а я очень хочу… — твердо ответила девочка. — Мама меня больше не может учить, у нее на руках еще трое детей и младенец.

Ответ начальнице понравился. Она проэкзаменовала девочку-беженку и приняла в гимназию на казенный счет. Латынь Анюте она преподавала сама.

Спустя несколько недель начальница вызвала ее к себе в кабинет и объявила, что договорилась с хозяином маслобойни и богатым купцом: у них на дому Анюта будет заниматься с неуспевающими дочками-гимназистками по арифметике, истории и русскому языку. Ее должны были кормить и платить назначенную начальницей сумму. Почти каждый день Анюта пешком вышагивала версты в противоположные концы города к своим подопечным, успевая еще учиться в гимназии. В течение нескольких месяцев репетиторство было единственным весомым заработком для обеих семей беженцев.

— У моей дорогой начальницы был твердый взгляд на задачу жизни. И знаете какой? Как можно больше отдавать времени, сил и работы для исполнения своего долга. Она постоянно внушала гимназисткам эту мысль о долге, об их нравственном долге хорошо учиться, заниматься серьезным чтением, помогать своим младшим братьям и сестрам, только не предаваться праздности и глупым развлечениям… — более семидесяти лет Анна Вячеславна помнила завет своей «обожаемой» начальницы. — Однажды я прямо в гимназии упала в обморок от переутомления. Начальница попросила перенести меня к себе в кабинет и положить на страшный для гимназисток кожаный диванчик. На него она всегда сажала провинившихся для разговора. Я, представьте, никак не могла на этом диванчике прийти в себя и успокоиться. Начальница — какая была тонкая натура — заметила это, позвали извозчика, и меня отвезли домой. Она велела мне десять дней не появляться в гимназии, отдыхать. А назавтра к нам привезли мешок сахара. Вы не представляете, что значил в те годы целый мешок сахара… Нет, вы этого, конечно, не представляете! Знаете, что я скажу, деточка… если бы не начальница гимназии, мы бы не выжили. А у нас никто не умер, никто… — Она устало прикрыла глаза: наговорилась.

— А вы молитесь за нее? — однажды вдруг осторожно спросила я.

— Ах! — всплеснула руками моя соседка. — Что вы говорите! Какая я неблагодарная… Черная неблагодарность… Устала что-то … — и она ушла в свою комнату.

Вечером я заглянула к ней. Анна Вячеславна, по обычаю, сидела за своим видавшим виды секретером с включенной настольной лампой и молилась «о дорогих покойниках». Я слышала, как она перечисляла заученные имена давно умерших родственников, знакомых, друзей. Окончание в этот раз был новым.

— Господи, упокой чистую душу моей начальницы гимназии… дворянской девицы Алевтины Валерьевны. Такая красавица, даже замуж из-за нас не вышла, ой-ой-ой… Искателей руки было много, из Черкасс один майор приезжал… — тихонько шептала моя старушка. — За свои добрые дела она в раю, я знаю, знаю… Но я, неблагодарная, забыла свою благодетельницу. Ай-яй-яй! Ай-яй-яй! Ай-яй-яй! — запричитала она и тяжело вздохнула. — Неблагодарная…

Поняв, что с соседкой все в порядке, я прикрыла дверь и ушла к себе.

На следующий день Анна Вячеславна долго не выходила в нашу коммунальную кухню. Не заболела ли от переживаний? Пошла узнавать.

— Анна Вячеславна, Анна Вячеславна! — громко постучала ей в комнату.

Наконец она отозвалась:

— А, Наташенька, дружочек, заходите, рада вас видеть.

— Анна Вячеславна, ну что же вы до сих пор не завтракаете!

— Нет, нет, молока попила. А вот смотрите, что я обнаружила… Письма из Золотоноши. Сижу читаю. Так, знаете ли, вся погрузилась в дорогие воспоминания… Какая чудесная была жизнь…

Эту «находку» — перевязанную красной ленточкой пачку писем — Анна Вячеславна «находила» не раз.

— Как здорово, Анна Вячеславна. Рада за вас. Ну читайте, читайте, пойду.

— Как бы я хотела вам прочесть некоторые чудесные строчки. Там, конечно, никаких личных тайн нет. Мы вот даже стихи друг другу переписывали. Вот послушайте:

В тени задумчивого сада,

Где по обрыву, над рекой,

Ползет зеленая ограда

Кустов акации густой,

Где так жасмин благоухает,

Где ива плачет над водой, —

В прозрачных сумерках мелькает

Твой образ стройный и живой…

— Это Надсон, — перебила я.

— Вы знаете эти стихи, дорогая Наташенька?

— Немного, — вздохнула я, потому что слышала мелодекламацию Анны Вячеславны уже много раз.

— Такой несчастный был этот Надсон и прожил всего двадцать пять лет… Им так все увлекались. А какие еще его стихи вы знаете?

— Анна Вячеславна, мне надо бежать. Давайте как-нибудь вечерком соберемся…

— Да, да, прекрасная идея, — согласилась она с радостью. — И я вам прочту описания Золотоноши из письма моей рано умершей подруги Валечки… Вы не пожалеете и оцените как литэратор. Женечка обещал через неделю прийти, как он обрадуется, что я нашла эти письма…

— Ну ждите, — усмехнулась я, имея в виду ее «через неделю». За девяностолетней старушкой досматривала я, родственники давно самоустранились.

Последующие дни ситуация постепенно накалялась. Анна Вячеславна жила каким-то особенным в этот раз ожиданием встречи с сыном, наверно из-за обнаруженной в себе «неблагодарности к обожаемой начальнице гимназии». Она часто повторяла мне историю про «найденные» письма, которым «так обрадуется Женечка». Но я-то знала, что сыну до этих писем… дела нет. Он скажет ей: «Аня, я сто раз слышал про них, у тебя склероз». Мать он называл почему-то Аней.

— Вообще свинство, Анна Вячеславна, что он так редко к вам приходит, — пыталась я возмущаться. — Он думает, что вы Духом Святым питаетесь?

— Деточка, но он же занят. Часто болеет…

— Чем же этот пенсионер со стажем так сильно занят? На метро до нас пять остановок без пересадки.

— Нет, там все время какие-то дела. Он любит с друзьями встречаться. Они, знаете, со школы дружат — больше полвека… Такие славные ребята, веселые! На гитаре играют, в походы ходят… Не пропускают ни одной театральной премьеры! Кто-то у них билетики достает, кажется, Валера. Это же ведь невероятно трудно. Но у него, знаете ли, связи в театральных кругах…

Об этом я тоже много раз слышала и старалась не ругаться. Но сейчас мне показалось, что необходимо умерить радостное ожидание соседки.

— Вот бы и устроили показательный поход к вам, — жестко сказала я. — В квартире убрались бы, окна помыли. Запас продуктов сделали: колбасы достали, сыру хорошего, гречки, сгущенки, туалетной бумаги принесли бы… Всё на меня надеются! А на каком основании, скажите, пожалуйста?

— Я вижу, деточка, вы не в духе… — печально ответила Анна Вячеславна.

— Да, я не в духе! Надоело слышать, какой ваш Женечка распрекрасный…

Она вздохнула, покачала головой и отправилась восвояси по длинному коммунальному коридору, вздрогнула плечиками, когда я с силой распахнула свою дверь.

И вот долгожданный день настал. С порога радостная Анна Вячеславна сказала сыну:

— Здравствуй, здравствуй, Женечка. Ты удивишься, но я обнаружила в своем секретэре пачку писем из Золотоноши.

Женя, который облагородил нашу коммуналку запахом дорогого парфюма, нагнулся, чмокнул ее в щеку и сказал:

— Аня, у тебя склероз.

Я пошла на кухню ставить чайник: у меня в гостях была знакомая супружеская пара. Отправившись минут через десять звать их к столу, я увидела, как раскрылась соседкина дверь и вышел Женя. За ним семенила Анна Вячеславна.

— Женечка, ну что ж ты так быстро уходишь. Я очень по тебе соскучилась… Как Игорек? Не болеет?

— Аня, я же говорил тебе, что сегодня всей компанией идем на Таганку.

— Да, да, — упавшим голосом ответила Анна Вячеславна. — Я вижу ты в выходном костюме…

— Ну, давай! — Он чмокнул ее в щеку и исчез за дверями.

Я попыталась как-то развеселить ее, но старушка не слышала меня; тяжело ступая, она зашаркала в свою комнату.

Мы пили чай и болтали на кухне довольно долго, так что инцидент с Женей забылся. И вдруг появилась Анна Вячеславна, с лицом мертвенной бледности и с каким-то бессмысленным выражением. Правильней сказать: лица на ней не было. Она окинула всех мутным взглядом и сказала:

— Я выброшусь из окна…

Чего-то подобного я и ожидала. Хотелось побежать на Таганку, найти веселую Женину компанию и надавать всем пендюлей. Вот был бы настоящий спектакль, а не брехтовская сомнительная притча о проститутке «Добрый человек из Сезуана»! Женечка пятый раз пошел на этот знаменитый — тем, что там играл Высоцкий, спектакль — тащи?ться от глупого «парадокса» таганского зрелища. «Боги (какие боги? не иначе, черти) спустились на Землю, долго и безуспешно ищут хотя бы одного доброго человека, — прочла я в рекламном проспекте спектакля, который Женя принес матери позапрошлый раз. — И, наконец, находят… проституку из Сезуана по имени Шен Те. Она единственная, кто открыл им двери, когда они просили ночлега. Парадокс ее жизни в том, что чем больше она делает добра окружающим людям, тем больше бед обрушивается на нее саму…» Потому, видимо, что Женя любит смотреть такие спектакли со странной идеологией, он и не делает добра… Чтобы беды не обрушились на его уже седую голову. Как ранят душу старушки-мамы его раз в декаду пятнадцатиминутные посещения, он даже не задумывается. А я не рассказываю — бесполезно!

— Анна Вячеславна! — выдохнула я. — Успокойтесь, пожалуйста… мы с вами!

— Нет, нет, я совершенно никому не нужна, — прикрыла она веки, из-под которых скатились две крупные слезы, и прислонилась к стене.

Мы усадили ее за стол, налили чаю и все вместе попытались как-то развеселить, но она только тяжело дышала. Сделав знак, чтобы все замолчали, а лучше бы ушли в комнату, я обняла и прижала ее к себе, чувствуя, как колотится старое сердце… Так мы просидели с полчаса.

Потом я довела ее до комнаты и уложила в постель. Кажется, она заснула.

Я представила, что теперь в течение целой недели Анна Вячеславна будет в раздрызганном состоянии и придется за ней усиленно наблюдать: не шутка ведь произнести «выброшусь из окна». Только этого не хватало!

Несколько раз за вечер я наведывалась к ней в комнату: было темно и тихо. Уже ближе к ночи, заглянув в ее дверь, увидела, что Анна Вячеславна сидит на своем обычном месте за секретером под лампой, в белой косыночке: стало быть, молится о своих покойниках.

Только тут вспомнила я, что если завтра — день Святой Троицы, значит, сегодня была Троицкая родительская суббота. В те времена я только воцерковлялась и малодушно подумала, может, не ходить завтра в церковь — мало ли, что старушке в голову придет… И служба на Троицу длинная…

Но с утра все-таки заставила себя пойти на службу, хоть и с опозданием. Помолилась, чтобы Анна Вячеславна пришла в себя. Коленопреклоненные молитвы, когда почти час стоишь коленями на разложенной по церковному полу траве, не показались в этот раз очень длинными. Когда принесла домой освященные березовые ветки, в нашей коммуналке стало совсем празднично: запахло свежестью, рощей… Наконец, я села на кухне, словно на природе, за свой «утренний» — во второй половине дня кофе. Тянула время, потому что боялась идти в комнату к соседке. Не хотелось спугнуть хорошее свое настроение — редкую тогда гостью… Очень любила я совет одного французского режиссера: «Если барометр показывает ясно, не стучи по нему».

Так сидела я, морально готовясь пойти к Анне Вячеславне — а вдруг там уже хладный труп?

И вдруг Анна Вячеславна сама появилась на кухне. Вид у нее был, если сказать одним словом — блаженный. Розовенькая, какая-то легкая, симпатичная, веселая. Контраст со вчерашним был немыслимый, трудно даже поверить…

— Анна Вячеславна, сегодня Троица! Поздравляю вас с Троицей!

— Деточка… Троица? Да, это когда березки приносят.

— День рождения Церкви сегодня, знаете?

— А вы ее поздравили? — весело спросила соседка.

Я расхохоталась:

— В общем, да… А что случилось? Вы такая какая-то счастливая сегодня. Женя приходил?

— Женечка… не приходил. Он через неделю придет… Наташенька, вы вчера заходили ко мне в комнату? — осторожно спросила она.

— Заглядывала.

— А свет включали?

— Нет!

— Не включали? — почему-то не верила она. — А вы знаете… Я вчера была чем-то расстроена. Очень было нехорошо, очень… Не хотела даже молиться за моих дорогих покойников.

— Да какая уж тут молитва! — не удержалась я вставить колкость. — Только сядьте, пожалуйста, я вам кофе сварю. И что?

Она машинально присела на табуретку.

— Все-таки поднялась старушка, включила эту свою маленькую лампочку… и, знаете, Наташенька, так горько мне стало, одиноко как-то. Я даже не могла никого вспомнить. Сижу как старый пень. — С ее лица даже при этих словах не сходила блаженная улыбка.

— Вы не старый пень! А самый что ни на есть могучий… Вот вы сидите и что дальше?

— Дальше? Я и говорю: Господи, вот столько я за них молюсь, а может, всё это обман и на том свете ничего и нет? На земле ничего скушно и там ничего нет… Вот если бы кто-нибудь мне оттуда мигнул. Так и говорю: одним глазком мигнуть можно? И вдруг в комнате стало так светло — будто свет включили и вот такие по всей комнате языки, яркие языки, как в печке такие… языки огненные — падают, падают. — Анна Вячеславна стала вертеть кистями, показывая, как они, извиваясь, падали… — И стало мне так весело! Вы не включали свет?

Я оторопела от неожиданного признания. Здесь, в комнате за моей стеной…

— Да это же Сам Дух Святой к вам сошел, Анна Вячеславна! Конечно! В виде огненных языков…

— Нет… этого не может быть… нет, нет, — отрицалась она.

— Да почему же не может! — восклицала я в восторге. — Надо же такому быть! У меня за стенкой — Дух Святой Лично… вот так чудо! И не отрицайте! По вам видно, что это так. Это Он вас так преобразил! Вчера была смерть смертью, и какая вы сегодня… Настоящий Божий одуванчик! Вот теперь я знаю, как выглядит Божий одуванчик! И день был вчера подходящий — Троицкая родительская суббота. Мы за них молимся, а они за нас! Вы попросили, вот вас Господь и утешил. Дух Святой — Он же Утешитель. Дорогая Анна Вячеславна, это Дух Святой! Подождите!

— Да, да именно утешил, — засмеялась она. — Такая радость на душе всю ночь. Я еще и не спала совсем. Вот до сей минуты не спала и спать не хочется…

Мне вдруг тоже передалась радость соседки, помимо воли я запела «Царю Небесный, Утешителю…» и это чудная молитва к Духу Святому сама собой вертелась в моей голове всю неделю…

Я пошла в свою комнату, порылась в книгах и возвратилась на кухню с двумя.

— Вот слушайте, Анна Вячеславна, из Деяний Апостольских: «И явились им разделяющиеся языки, как бы огненные, и почили по одному на каждом из них. И исполнились все Духа Святаго, и начали говорить на иных языках…» [7] А вот что преподобный Макарий Великий написал, — нашла я в другой книге. — Дух Божий «когда хочет — бывает неизреченным упокоением; когда хочет — бывает огнем, пожирающим всякую нечистоту греха; когда хочет — бывает радованием и миром, чтобы душа на самом опыте насладилась благостью и сладостью Его».

— Да, да, да. — Анна Вячеславна кивала головой почти на каждом слове, но мысли ее были где-то совсем в другом месте.

А назавтра был День Святого Духа, мой самый любимый после Пасхи праздник. Почему? Не знаю. Поначалу мне просто очень нравилось его название Духов день…

Вернувшись домой после духовской службы, я сварила, наконец, чашку вожделенного «утреннего кофе». Но пить не смогла, сидела под впечатлением вчерашнего чуда в какой-то отрешенности от мира. И даже не поняла, когда на пороге кухни появилась Анна Вячеславна.

— Наташенька… вы уже вернулись? Как хорошо. Вы знаете, когда с тобой происходит что-то чудесное, хочется этим с кем-то поделиться. Как горем…

Я напряглась, думая услышать про новое горе, но Анна Вячеславна на огорченного человека все-таки была не похожа…

— Анна Вячеславна, пожалуйста, не говорите загадками…

— Наташенька, вы знаете… Если бы мне когда-нибудь сказали, что такое возможно, не поверила бы… В Золотоноше Закон Божий нам преподавал очень духовный священник, Иоанникий. Но и ему не поверила бы. Сегодня утром снова приходил Святой Дух…

— Как? В светлой комнате? Было видно? — Моя чашка поскользнулась на ровном месте и упала на колени, выплеснув кофе… — Ну, Анна Вячеславна! Это за гранью… — и не смогла досказать. От нахлынувшего умиления сами собой потекли внезапные слезы.

— Мне до сих пор так весело, ничего не соображаю, — удивленно сказала она. — Я, кажется, два дня не ела и не спала…

— Это плохо! Сейчас борща разогрею…

— Силы появились… Хочу выйти на улицу.

— Вот это дело! — обрадовалась я, потому что соседка на улицу почти не выходила. — Анна Вячеславна, одевайтесь, я покушаю. Это вы Духом Святым напитались, а я голодная…

Через полчаса мы вышли из дома и сели на скамейку в нашем скверике. Анна Вячеславна блаженно улыбалась и совсем не хотела разговаривать, даже рассказывать про любимую Золотоношу. Я, глядя в синее-синее небо, размышляла о том, почему о вчерашнем и сегодняшнем чуде знаем только мы двое? Правильно сказала моя старушка: этой радостью хочется поделиться с кем-то так же, как и горем.

Но нет никого рядом. Женя с его мадам, конечно, скажут, что старушке привиделось. И тогдашние мои друзья, все родственники были далеки от веры. А Дух насильно не пристает к человеку… «Дух дышит, где хочет, и голос его слышишь, а не знаешь, откуда приходит и куда уходит: так бывает со всяким, рожденным от Духа» [8].

— Анна Вячеславна, как я вас люблю, — обняла я ее.

— Дорогая Наташенька… Самый близкий мне человек. Я так благодарна Богу за встречу с вами…

— Как я благодарна, Анна Вячеславна, вы даже представить не можете… — поцеловала я мою старушку.

Это и есть праздник души. Духов день.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.