Глава 5 Кладбища Европы

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Глава 5

Кладбища Европы

Причины падения Бонапарта лежат в нежелании британцев принять его завоевания и общим мирным договором признать их правомочными. После сражения при Трафальгаре они были уверены, что смогут выжить и тем или иным способом, – они еще точно не знали каким – смогут нанести диктатору сокрушительное поражение. Промышленная революция на основе пара и хлопка развивалась огромными темпами, золото рекой текло в страну, и британцы были уверены, что государство в состоянии содержать мощнейший флот и субсидировать любое государство или даже все страны, которые рискнут дать отпор тирану. А пока британский флот базировался вдали от основных портов империи и круглосуточно, 365 дней в году перекрывал французскому флоту выход из гавани. Кроме того, не позволяя ни одному торговому кораблю ни войти, ни выйти из порта, британцы контролировали контрабанду.

Эта блокада серьезно влияла на Бонапарта, несоразмерно ее экономической значимости, хотя и в этом отношении она была значительной. Он считал такую блокаду несправедливой и даже возмутительной с моральной точки зрения. Хоть он и не привык обсуждать военные действия с этической стороны, но тем не менее считал применение блокады недопустимым. Не зная тонкостей ведения войны на море, недооценивая финансовое и физическое напряжение, которое выдерживала Британия, чтобы обеспечить полную блокаду по всему побережью, он думал, что британцы используют незаконные методы ведения войны без особых затрат. Позже он сердито заявил: «Всего двумя деревянными суденышками парализуешь всю береговую линию, и тогда страна находится в положении человека, тело которого покрыто маслом, и кожа не может нормально дышать».

Это был один из тех случаев, когда Бонапарт, определяя главную стратегию войны, позволил гневу взять верх над разумом. Идея нанести ответный удар по военно-морскому флоту Британии и парализовать ее торговлю при помощи континентальной блокады британских товаров обсуждалась еще при Директории и Консульстве. Но только в 1806 году Бонапарт, воодушевленный сенсационными победами над Австрией, Россией и Пруссией в 1805–1806 годах, решился приступить к активным действиям. 21 ноября 1806 года в Берлине он набросал серию декретов, нацеленных на запрет всех британских товаров и услуг там, где французская армия имела власть и влияние. Эти решения приняли окончательную форму в первом и втором миланских декретах (ноябрь – декабрь 1807) и стали известны как континентальная система.

Бонапарт часто издавал законы или выпускал прокламации, которые оказывались неэффективными, и о них никто ничего не слышал. Но декрет о континентальной блокаде Бонапарт принялся вводить в действие с необычным рвением и тратил уйму своего времени и энергии на то, чтобы заставить эту систему работать. Напрасно. Блокада была «контрпродуктивной». Она породила огромную волну контрабанды, от которой Британия только выигрывала, зная, что без жесткого морского контроля невозможно предотвратить широкомасштабную контрабанду, а в этом случае морской контроль и постоянное патрулирование береговой линии были в руках самих контрабандистов. Более того, все попытки наполеоновской армии и полиции контролировать перемещение контрабандных грузов оказались невероятно дорогостоящими и столь же непопулярными. Так было даже во Франции, и не в последнюю очередь потому, что контрабандисты, которые привозили дешевый британский хлопковый текстиль и экзотические товары из обеих Америк и с востока, возвращались нагруженные французскими винами, коньяками и шелком для такой же контрабанды в Британию. Но во Франции, по крайней мере, некоторые, да пожалуй, большинство людей хотя бы видели смысл в континентальной системе. За пределами Франции, по мнению тех, кто пострадал от французского империализма, эта система была, скорее, нацелена на то, чтобы подстегнуть экспорт французских товаров, чем раздавить британскую экономику. Это впечатление укрепилось после того, как в 1810 году Бонапарт издал трианонские указы по торговле, которые допускали ввоз определенных британских товаров по сложной тарифной системе, которая являлась беззастенчивой дискриминацией в пользу французских товаров. В результате правительства, которые не контролировались Францией напрямую, но были частью континентальной блокады, не прикладывали усилий к ее реализации. Этого гордость Бонапарта вынести не могла, и он был вынужден ввязаться в два губительных для него военных конфликта: во-первых, с Испанией, во-вторых, с Россией.

Бонапарт не воевал ни на одном из этих отдаленных театров военных действий, которые лежат в противоположных концах Европы. Испания была слабой державой, находившейся с 1796 года под влиянием Франции. Она предоставляла Франции свой флот, позволяла проход французских войск по своей территории для нападения на Португалию, союзницу Британии, и с готовностью присоединилась к континентальной системе. Бонапарт презирал испанскую правящую элиту, испанскую армию и все, связанное с этой жалкой страной, которая некогда была великой, а ныне пришла в упадок и демонстрировала поразительное малодушие. Такого же невысокого мнения он был и о России, чью армию он без труда разбил при Аустерлице. У императора не было опыта ведения войны ни на территории Испании, ни в России, и его подвело то, что, как правило, было его самой сильной стороной – его дар или инстинкт, его географическое воображение. Этот человек мог представить в уме целые кампании, до мельчайших топографических деталей, просто глядя на карту, и не раз и не два отправлялся в отчаянные экспедиции и вовсе вслепую. Карты, в том виде, в котором они тогда существовали, не передавали – во всяком случае, не передавали Бонапарту – всю сложность и серьезность этих предприятий. Бонапарт хорошо приспособился к Европе с ее продуктивным сельским хозяйством, развитой системой торговых путей, хорошими дорогами, процветающими городами, мостами, пересекающими каждую реку на расстоянии нескольких миль, и в основном с умеренным климатом. Он знал, как заставить Европу производит то, что ему было нужно. Он использовал это знание, чтобы ежедневно снабжать свои армии всем необходимым: продовольствием для солдат и для лошадей, деньгами для выплаты жалования, любыми необходимыми припасами, он также знал, как нанести быстрый удар по центрам власти, как добиться капитуляции.

В отличие от остальных стран, по некоторым физическим показателям: климату, топографии, флоре, составу и сухости почвы – Испания была ближе не к Европе, а к северо-западной части Африки. Точно так же Россия была частью северо-западной Азии. В каждой из стран были бурные реки, через которые часто не были перекинуты мосты. Плохие дороги или полное отсутствие таковых, слаборазвитые экономические системы, которые были не в состоянии обеспечить его армии, экстремальные климатические условия, которые делали и лето, и зиму гибельными для армий без постоянных казарм. Ни в одной из этих стран не было политического ядра, которое, будучи оккупированным, бросило бы остальную территорию к ногам захватчиков. Обе страны были в состоянии поглотить огромные армии.

Бонапарт считал, что в Испании, которая в его глазах была отсталой страной, он сможет сколотить прогрессивную профранцузскую партию, как он когда-то сделал в Италии и Германии. Но это не сработало. Вместо этого – поражения и беды, порождаемые французским альянсом, который ускорил распад Испанской латиноамериканской империи, основного источника богатства Испании, и привел к яростным внутренним столкновениям и угрозе гражданской войны. В марте 1808 года обе группировки обратились к Бонапарту за посредничеством. Он воспринял это как оправдание приказа начать вторжение. Бонапарт без труда захватил Мадрид, но гордость и достоинство испанцев были задеты, когда он сместил Бурбонов и посадил на их место марионеточный режим во главе со своим братом Жозефом, до этого занимавшим трон в Неаполе, чтобы тотчас вручить ему корону, прежде принадлежавшую Карлу V и Филиппу II. В мае начались волнения, вылившиеся в народное восстание, вспыхнувшее в Мадриде и быстро распространившееся после того, как в июне состоялась коронация Жозефа. Были созваны кортесы, или парламент под управлением общенационального совета, а в большинстве частей страны возникали местные советы. Жозеф считался королем Испании только в тех районах, где было сильно военное присутствие французов. Для того чтобы полностью подчинить Испанию, было необходимо постоянно держать на ее территории большие группы оккупационных войск.

Бонапарт никогда прежде не сталкивался с подобной ситуацией. Победа в Австрии сыграла свою роль: как только австрийские войска потерпели поражение на поле боя, и столица была оккупирована, австрийцы тотчас запросили мира. Пруссия повела себя точно так же после поражения под Фридландом. Большие гарнизоны в почти неприступных хорошо оснащенных крепостях покорно сдавались, как только на горизонте показывалась французская кавалерия. Но в Испании, чем больше войск вводил император, тем яростней становилось сопротивление. В Мадриде под командованием Мюрата, назначенного военным губернатором столицы, было 30 тысяч солдат. В Португалии под предводительством Жюно была 25-тысячная армия, еще 20 тысяч солдат стояли вдоль реки Тахо, 15 тысяч – в Каталонии, и 30 тысяч в резерве, в Кастилии – всего 120 тысяч. Испанская армия терпела поражение за поражением, и шансов изменить это положение у нее не было. Вскоре у французской армии закончились запасы продовольствия и фуража. Все продукты приходилось доставлять из Франции, а Бонапарт отказывался высылать их. И тогда французы стали отнимать продовольствие у запасливых крестьян. Бедных земледельцев вешали, пытали, их жен насиловали, за этим следовали неизбежные ответные удары – нападения на отдельные группы солдат, захваченных врасплох, всех их кастрировали и сжигали заживо. Испанцев, которые занимали должности при французских властях, убивали. В наказание оккупанты сжигали целые деревни. Испания стала театром, где происходили самые чудовищные военные преступления, которые с такой пугающей достоверностью изобразил Гойя.

В конце 1808 года Бонапарт взял руководство в собственные руки. Он привез с собой своих лучших генералов – Сульта и Нея, Лефевра и Виктора, и еще больше войск. Жозеф чувствовал, что просто обязан очистить Мадрид. В декабре Бонапарт во главе 45-тысячной армии без труда снова занимает город. Император немедленно издает целую серию декретов и реформ, но все они упали в бесплодную почву. У Бонапарта был наготове всеобъемлющий генеральный план, который принес несколько второстепенных побед. Близ города Корунья он вынудил отступить 30-тысячную британскую армию под командованием генерала сэра Джона Мура, которая прибыла на помощь испанскому совету. К январю 1809 года Бонапарт уже три месяца провел в Испании, и с него было довольно. Император объявил, что эту проблему он уже решил и теперь возвращается к более насущным проблемам своей империи.

Но на самом деле ничего еще не было решено. Хотя Мур был убит, его войска не понесли тяжелых потерь. Имея полное превосходство на море, британцы без особых проблем могли погрузить попавшие в трудное положение войска на свои корабли и высадить их в другой точке на побережье. Преемником Мура стал сэр Артур Уэлсли (позже получивший титул первого герцога Веллингтонского). Он сделал себе имя в Индии, и поэтому и его коллеги, и французы презрительно называли его «генерал сипаев». Он идеально подходил для выполнения поставленной задачи. Генерал выбрал тактику изматывания противника. Он поддерживал испанские войска и берег свою собственную армию. Уэлсли без колебаний оставлял города и плацдармы, когда этого требовала ситуация, и отступал на заранее подготовленные позиции. Он предпочитал оборонительные бои. Но если ситуация складывалась в его пользу, англичанин был способен провести хорошо подготовленную атаку. В отличие от Бонапарта он не был великим стратегом, и не имел таланта к блицкригам. Но Уэлсли являл собой монумент терпению и умению довольствоваться малыми победами. Веллингтон понимал, что война за полуостров будет долгой, и оказался прав: кампания продлилась шесть лет и стала самой длительной за весь период наполеоновских войн.

В октябре 1809 года Бонапарт послал в Испанию еще 80 тысяч солдат, то есть общая численность французских войск достигла четверти миллиона. Общее командование он поручил Массене. Всю зиму 1809-го, весь 1810 и 1811 год стратегической задачей Массены, верного последователя и копии Бонапарта, было вынудить Веллингтона принять бой и тогда разбить английскую армию. Но Веллингтон хитрил, уклонялся от боя, отступал, лишь иногда отражая атаки французов. Английские войска были хорошо снабжены, а воины Массены порой просто голодали. Бонапарт допускал ошибку, от которой предостерегают еще зеленых кадетов в военной школе: «Никогда не усугубляйте неудачу». Оккупация Испании обернулась полным провалом. Тут либо следовало поменять всю концепцию, либо оставить полуостров. Вместо этого Бонапарт слал все новые и новые подкрепления, много ли, мало ли, но количество присылаемых войск уже не могло существенно изменить ситуацию. Для него Испания была сродни Вьетнаму для американцев и Афганистану для Советского Союза. И постепенно армия Веллингтона увеличивалась и приобретала необходимые навыки и опыт, а его испанские соратники становились все более надежными, особенно когда с флангов их поддерживали британские силы. Поэтому общее настроение, ощущение страха, которое обычно вызывал Бонапарт, несколько изменилось. Веллингтон постепенно стал наступать, продвигаться вперед и побеждать на поле боя, сначала в небольших боях, потом в решающих сражениях. Бонапарт во всем винил своих маршалов. Абсолютно все его маршалы побывали в Испании, и все они потерпели поражение. Но хотя Бонапарт критиковал их действия, он так и не составил нового генерального плана. И сам он в Испанию больше не приезжал.

Именно то, что Бонапарту не удалось добиться быстрой победы в Испании – и вообще какой-либо решительной победы – стало одной из причин, которые привели императора к войне против России. Данное решение много говорит о его самоуверенности или, возможно, о вере в свое предназначение, которая подвела его на одном краю континента, и он был готов рискнуть на втором фронте, на другом краю, еще менее подходящем для его методов ведения военных действий. Еще одной причиной была гордыня. Бонапарт считал, что еще не закончил с царем Александром. Он пришел с ним к соглашению в Тильзите, называл его «другом», он никогда не обращался так к австрийскому императору или прусскому королю. Но эти отношения были лишь немного похожи на те, которых жаждал Бонапарт. Он предпочел бы, чтобы русская армия была разбита, чтобы корона на голове Александра пошатнулась, и царь смиренно пришел просить заключения мирного договора, как делали все остальные законные монархи. Более того, хотя царь подтвердил союз с Францией в Эрфурте в 1808 году, однако он (как только недавно осознал Бонапарт) оскорбил и унизил его, отклонив прозрачный намек на то, что император желает жениться на его сестре. Очевидно, царь не считает Бонапарта достойным стать частью «семьи». Несмотря на все его победы, завоеванные королевства, в глазах Романова Бонапарт оставался самозванцем. Поэтому императору пришлось взять в жены Марию-Луизу как последний вариант. Все в итоге сложилось благополучно, Бонапарт непрестанно повторял это и сам. Но обида осталась. В аду нет столько ярости, сколько в душе отвергнутого императора. К тому же Великое герцогство Варшавское, которое Бонапарт создал на территории прусской части Польши в 1807 году, было важным источником напряженности между Францией и Россией. Обычно этим герцогством управлял король Саксонии – один из марионеточных правителей Бонапарта, но на самом деле этим занималась французская армия и польские чиновники. Бонапарт помахал перед носом поляков возможностью расширить и реставрировать польское королевство, вероятно, под управлением Жерома. В это государство вошла бы и часть территории России. Это возмутило русских. Специфика геополитики была такова, что одновременный союз и с поляками и с Россией был просто невозможен.

Однако единственным серьезным источником раздора стала континентальная система. Хотя русского царя вынудили дать обещание поддерживать блокаду, выполнить взятые обязательства, вероятно, было выше его власти. В любом случае это шло вразрез с экономическими интересами России. Балтийская торговля была жизненно важна для экономики (в такой же мере, как были важны любые другие проблемы, которые стояли перед экономикой России). Она и так уже серьезно страдала от контрабандистов Дании, невольной союзницы Франции, вместе с Норвегией, Швецией и Британией – союзничество Дании с Францией привело первую к банкротству и к отказу от выплаты долгов. Крах балтийской экономики был заметен уже в 1811 году, поэтому царь оставался глух к претензиям Бонапарта, что Россия не поддерживает континентальную блокаду.

Таким образом, к началу 1812 года Бонапарт склонялся к тому, чтобы развязать войну. У него не хватало хороших карт России, но он вполне представлял себе, на какой риск он идет. Когда поздней сенью 1806 года Мюрат во главе четырех французских корпусов вошел в Польшу, он понес серьезные потери, и не от боевых действий, а от болезней и недоедания, когда его люди двигались по бесплодным просторам Восточно-Европейской равнины, часто совсем по бездорожью. Какими бы ни были условия в Польше, в России они наверняка еще хуже. Но Бонапарт, чья последняя крупная победа была летом 1809 года под Ваграмом, отчаянно нуждался в какой-нибудь зрелищной кампании, чтобы убедить французский народ, что он все еще сверхчеловек, чтобы восстановить свой пошатнувшийся престиж в Европе и компенсировать дорого обошедшуюся империи патовую ситуацию в Испании.

Бонапарт намеревался сделать так, чтобы покорение России и ее насильственная интеграция в континентальную систему стала не просто французской кампанией, а общеевропейской. Он убедил себя, а может, действительно искренне верил, что его реформы и его Гражданский кодекс завоевали ему новых союзников и сателлитов, и что империю должно защищать и расширять не только силами французской армии, но и другими континентальными армиями. Поэтому, с 1812 года и далее он мобилизовал историческую Европейскую армию – из Германии и Италии, Польши и Венгрии, Австрии и Баварии, Нидерландов и Швейцарии. Когда Александр отказался в полном объеме поддерживать континентальную блокаду без предоставления ему части Великого герцогства Варшавского, Бонапарт в ярости кричал послу России: «Неужели ваш царь не понимает, что у меня 800 тысяч войск?» Правда, столько у него не было, но он мог бы собрать около 650 тысяч. Почти все командующие армиями и основные штабные офицеры были французами, как и треть всего войска.

К концу июня огромное войско было готово пересечь Неву и двинуться вглубь территории России, предваряя свое движение огромным валом пропаганды. Бонапарт считал, что столь огромные цифры внушат трепет. Но русских это не впечатлило – они привыкли к большим цифрам: несметное число людей (или «душ», как они называли), деревень, рек, километров, высоких и низких температур, просторов и глубин, непроходимых лесов, болот, равнин и пустошей. Россия всегда жонглировала астрономическими цифрами. На самом деле размеры Великой армии Бонапарта превратились в ее слабое место. Растянувшись на марше на глубину походной колонны от пятидесяти до ста километров, армия представляла собой легкую мишень. Во время своей кампании в Германии Бонапарт выработал способ передвижения на марше, при котором целые корпуса выстраивались в движущиеся квадраты, как для наступательного, так и для оборонительного боя. Это построение называлось bataillon carr?[24]. Но в России это построение было просто невозможно. Двигаясь, скорее, как медлительная стрела, армия полностью проходила определенную контрольную точку за 8 дней. Вспомогательные службы растягивались на десять километров, учитывая 35 тысяч повозок, запасных лошадей, скот для забоя, кареты офицеров, санитарные обозы, маркитантов и телеги для перевозки захваченных трофеев. Для обслуживания 950 орудий в колонне был пятикилометровый обоз с боеприпасами. Пропагандистская машина Бонапарта хвалилась, что в продовольственном обозе армии было более тридцати миллионов литров вина и коньяка. Так это или нет – загадка: запасы спиртного, конечно, исчезли довольно быстро.

Бонапарт никогда прежде не управлял армией такого размера. На бумаге все это выглядело чудом его гения логистики. На месте же она оказалась слишком огромной и растянутой. Император планировал быстро перемещаться между двумя русскими армиями, разгромить одну из них или даже обе, если получится, потом двинуться к Москве. Он рассчитывал, что поражение на поле боя вынудит Александра сесть за стол переговоров. А если этого не произойдет, то потеря древней столицы, Москвы, не оставит царю иного выхода, кроме окончательной капитуляции. Но с самого начала и до конца царь почти ничего не делал, бросив две свои армии совершать одну грубую ошибку за другой. В воображении Бонапарт рисовал себе это вторжение как попытку юга захватить север, потому что себя император идентифицировал с южным Средиземноморьем в противовес великим равнинам северной части Европы. У него были весьма скромные познания в истории, потому что в его представлении обычно север покорял юг. Это мнение было ошибочным. На самом деле обычно запад покорял восток. Летом на огромных среднерусских равнинах царили зной и засуха. Поэтому первым неожиданным противником огромной армии стали жара, жажда и плохая вода, которая была возбудителем инфекционных заболеваний. К концу лета боевая численность армии сократилась вполовину. Фатальная политика по сокращению численности лошадей привела к массовому забою несчастных животных. Скорость продвижения войск значительно снизилась. Огромные запасы быстро истощались. Но в отличие от Испании крестьян невозможно было ни подкупить, ни вынудить пополнять рацион наступающих войск. И пытки не приносили никаких результатов. Крестьяне просто поджигали собственный урожай, а когда удавалось, то вместе с урожаем сжигали и дезертиров Великой армии.

Только в конце первой недели сентября, спустя двенадцать недель непрерывного марша, Бонапарт смог, наконец, вынудить противника принять первое крупное сражение, которое он планировал с самого начала. В распоряжении главнокомандующего русской армией Кутузова было более чем 70 тысяч штыков пехоты, 25 тысяч кавалеристов и казаков плюс нерегулярные войска и 600 артиллерийских орудий. Он занял хорошо укрепленные позиции под деревней Бородино, которая располагалась в восьмидесяти милях к юго-западу от Москвы. Бонапарт двигался от Смоленска с наступающей армией в 160 тысяч штыков плюс более 550 орудий. Но к тому времени, когда армия подошла к намеченным позициям, ее численность значительно сократилась. К началу сражения, 5 сентября, стояла все еще жаркая летняя погода, и Бонапарт, зная, как его маршалы боятся наступления зимы, сказал им: «Господа, вот вам солнце Аустерлица». Они вспомнили, как в день той великой битвы, когда они наголову разбили русские войска, сквозь зимнюю мглу просвечивало солнце. Но тогда русские были за сотни миль от родного дома, в незнакомом чужом краю, и сражались они в войне, цели которой им были совершенно неясны. Теперь же они защищали свою землю. Основные боевые действия развернулись 7 сентября и длились с 6 утра до шести вечера. А на рассвете следующего дня русские войска снялись с позиций и в организованном порядке отступили. Технически это была победа Бонапарта, но потери с обеих сторон были просто огромными: 40 тысяч у русских и, наверное, 50 тысяч человек с французской стороны. Бонапарт, в отличие от русских, был лишен возможности компенсировать такие потери. И тем более он не мог пополнить боеприпасы для артиллерии, а огонь по русским редутам велся непрерывно весь день.

После сражения, которое так дорого обошлось Бонапарту, путь на Москву был открыт, и жители массово покидали старую столицу. Бонапарт въехал в Москву 14 сентября, а на следующий день генерал-губернатор Ф. В. Ростопчин приказал поджечь дома, большинство из которых были деревянными. Три четверти города уничтожил огонь, остался только Кремль, который разграбили французы. В городе осталось много крепкого алкоголя, но мало провианта, поэтому пришлось забивать на мясо лошадей, которые и так были на вес золота. Повсюду можно было наблюдать отвратительные сцены пьяного мародерства. Бонапарт с отвращением и все возрастающей нервозностью ожидал капитуляции русского царя, но царь снова ничего не предпринял. Личное письмо Бонапарта и две делегации с инструкциями об условиях заключения мирного договора тоже были проигнорированы или пренебрежительно отклонены. К середине октября Бонапарт понял, что вот-вот начнутся обильные снегопады, и зимой ему из Москвы не выбраться. У него не оставалось другого выхода, кроме отступления к Смоленску, а возможно, и дальше.

Бонапарт оставляет Москву 19 октября. Теперь численность его войск сократилась до 95 тысяч, и почти не осталось лошадей. Русские начали контратаку со все возрастающими силами, и 3 ноября они разбили арьергард наполеоновских войск под командованием Луи Николя Даву. Бонапарт, потрясенный неудачей, прибыл в Смоленск 9 ноября и обнаружил там, что почти все запасы продовольствия съели голодающие дезертиры, которых насчитывалось уже 30 тысяч человек. Когда спустя три дня император покидал город, у него под командованием оставалось немногим более 40 тысяч солдат. Начались снегопады. Отступление становились все более затруднительным, пришлось оставить все трофеи, все награбленное имущество. Войскам предстояло пересечь несколько широких рек, мосты через которые, и без того немногочисленные, были разрушены. Только к 29 ноября Бонапарту удалось переправить армию через Березину, в процессе переправы он потерял еще 20 тысяч человек. А через несколько дней он решил, что с него хватит. 5 декабря он сообщает своим командирам, что ему необходимо как можно скорее уехать в Париж, чтобы обеспечить безопасность власти. Подчиненные стоически приняли его решение. Командование было поручено Мюрату.

Следует отметить, что, хотя отступление из Москвы по меркам самого Бонапарта было ужасным и позорным, французы, отступая, намеренно оставили более 20 тысяч раненых, а количество солдат, попавших в плен к противнику, достигало в общей сложности 200 тысяч (мало кто из этих пленных когда-либо смог снова увидеть родной дом), тем не менее оно не превратилось в хаотическое бегство. Русские крестьяне смогли, наконец, сполна отомстить захватчикам. Но русские армии и сами находились не в лучшей форме, чтобы провоцировать крупное сражение, и вообще, они предоставили зимней стуже сделать за них всю работу. 14 декабря арьергард великой армии в организованном порядке отступал через Неман. Ней, командующий этой группой войск, тщательно следил за тем, чтобы он последним покидал русскую землю (он и пасынок Бонапарта, Богарне, были единственными старшими офицерами, которые не запятнали свою репутацию в этой катастрофе). Два дня спустя в официальной газете «Монитор» в Париже вышел печально известный двадцать девятый бюллетень об этой кампании. В тексте Бонапарт признавал, что во всем виновата зима, которая наступила «неожиданно рано», что Великую армию постигла «ужасная катастрофа».

Пока же сам Бонапарт чудом спасся от партизанского разъезда. Он путешествовал на трех санях, запряженных лошадьми. В одних санях ехал он сам с Луи Коленкуром, обер-шталмейстером императорского двора, доверенным лицом Бонапарта, именно Коленкур организовал убийство герцога Энгиенского. В других санях сидели его переводчик, его телохранитель мамелюк Рустам, пятеро слуг и адъютанты. Они ехали в санях пять дней и чуть не замерзли насмерть при температуре минус 25 градусов. Бонапарт грелся, кутаясь в меха Коленкура, и постоянно разговаривал, репетируя свои оправдания. И каждую свою тираду он заканчивал проклятиями в адрес англичан: «Если бы не они, я был бы человеком мира». К тому времени, как Бонапарт добрался в Варшаву и принял у себя польскую политическую элиту, ошеломленную катастрофой и объятую страхом, у него уже был готов колкий ответ: «От великого до смешного один шаг» (на самом деле автором этой фразы был Вольтер). Во время официального приема, который длился три часа, он повторил эту цитату несколько раз. Подобострастные польские сановники внимали императору в почтительном молчании. Казалось, звук собственного голоса действовал на Бонапарта успокаивающе. Наполеон поспешил в Германию, сначала на санях, потом в коляске и в карете. Если ломалась ось одной кареты, путешественники тотчас пересаживались в другую и продолжали свой путь, делая остановки не более чем на час в сутки. Когда они ненадолго остановились в одном из немецких городков, Бонапарт спросил почтмейстера его название. «Бонн», – услышал он в ответ, и воскликнул: «Передайте мое почтение мсье Гете», – и снова отправился в дорогу. Через тринадцать дней, почти в полночь 18 декабря он прибыл во дворец Тюильри в Париже.

Уже на следующее утро Бонапарт сидел за своим письменным столом и работал без устали пятнадцать часов: рассылал категоричные послания по всей империи. Но ситуация не предвещала ничего хорошего. 25 декабря Пруссия выходит из французского альянса. Вскоре прусские войска уже братались с русской армией. Один корпус фактически объединил усилия и заставил французов отступить из Германии. В марте 1813 года Пруссия объявила войну Бонапарту. Следующий союзник, который предал Бонапарта, был папа римский, он отказался от конкордата с Францией. Новости из Испании были все хуже и хуже. У Веллингтона теперь была внушительная армия опытных солдат, к тому же англичанин полностью контролировал испанскую армию, а две эти армии плюс партизаны угрожали не только вынудить французов уйти из Испании, но и вторгнуться на территорию самой Франции. Позиции французов в Италии тоже становились слабее. Бонапарт не доверял Мюрату (который уже вернулся в Неаполь), полагая (справедливо), что тот может переметнуться на сторону противника, чтобы сохранить свое королевство. Но что, с точки зрения Бонапарта, было хуже всего, его тесть, император Франц, был весьма ненадежен. Он декларировал, что поддерживает своего французского родственника, а сам быстро перевооружал свою армию. Для чего? Тесть заявлял, что в таком случае сможет служить посредником между Францией и Пруссией. Но сам Франц отказывался напрямую общаться с Бонапартом, утверждая, что все контакты должны идти через его министра иностранных дел Меттерниха. Этот высокий белокурый австриец, повеса и распутник (у него был роман с сестрой Бонапарта Каролиной), был ярым противником Франции и, подобно Талейрану, полагал, что в Европе необходимо политическое равновесие. Говоря «поговорите с Меттернихом», Франц на самом деле советовал: «Требуйте мира, пока можно добиться разумных условий».

Но как только Бонапарт вновь принялся за работу, воспоминания о снегах России быстро померкли в памяти, и к нему вернулся его обычный оптимизм. На следующий день после своего возвращения в Париж Бонапарт стал собирать новую армию, он объявил новый призыв и стал собирать специалистов и части по всей оставшейся империи. В апреле 1813 он был в Лейпциге, снова на коне, снова t?te d’arm?e[25] (его любимое выражение). Он поправился, обрюзг, постарел, но выглядел столь же уверенным в себе и отдавал приказы с обычным апломбом. У французов вошло в привычку повторять: «Он прекрасно выглядит, не так ли?» При Лютцене император дал резкий отпор прусскому генералу Гебхарду Леберехту Блюхеру, лично повел в атаку молодую гвардию. Он отбросил прусскую армию за Эльбу и снова разбил ее при Баутцене, вынудив отступить за Одер. Потом вернулся к Меттерниху, который встретил его 26 июня во дворце в Дрездене, столице Саксонии, одного из сателлитов Франции. Встреча продолжалась девять часов и не доставила Бонапарту большого удовольствия. На этой встрече ему пришлось не только говорить, но и слушать. Вдохновленный новыми победами, Бонапарт с удивлением обнаружил, что Меттерних непреклонен и настроен весьма скептически. Если император хочет, чтобы Австрия сохраняла нейтралитет, ему придется сдать не только Иллирию, к чему француз был готов, но и Ломбардию, и еще что-то. Чтобы добиться подписания мира с Пруссией, Франции придется отойти за Рейн и дальше. Бонапарт был взбешен и в гневе швырнул свою шляпу в дальний угол комнаты. Такие условия были равносильны развалу империи и уничтожению работы всей его жизни. Фактически то, что предлагал Меттерних, это соглашение, которое спустя шесть месяцев Бонапарт с радостью примет. Но многие полягут в бою прежде, чем это произойдет. Меттерних, потрясенный тем, что император отказывается воспринимать реальное положение вещей, спросил, действительно ли Бонапарт хочет заключить мир, и неужели жизни людей ничего для него не значат? Бонапарт ответил ему, что чем принимать такие постыдные условия, он с радостью пожертвует миллионом жизней. «Тогда вы пропащий человек», – ответил Меттерних. На этом встреча закончилась.

Что осознал Меттерних, и чего еще не понимал Бонапарт – историческая смена, которая происходила в немецкоговорящем мире, которая изменила общий стратегический рельеф Европы. Бонапарт, в своем желании придать территориальной экспансии благородный флер реформаторства, разрушил старую Священную Римскую империю, чтобы на ее месте возникла (как он мыслил), империя Каролингов под патронатом Франции. В результате получилась классическая демонстрация «закона непредусмотренных последствий» Карла Поппера. Бонапарт полагал, что уничтожение Священной Римской империи можно приравнять по значимости к смещению Венецианской олигархии или изгнанию мальтийских рыцарей. Он просто выбрасывал средневековые пережитки в мусорную корзину истории. Фактически Священная Римская империя выполняла определенную задачу. Она служила орудием против культурного единства Германии и затрудняла создание ее политического и военного единства. Пруссия была главной силой Германии, но Австрия, не менее влиятельная в силу своего права наследования германского трона, была настоящим покровителем мелких немецких государств. Таким образом сохранялась их многочисленность и равновесие сил. Немецкие мыслители хотели сохранить такое положение вещей. Они утверждали, что равновесие сил между Пруссией и Австрией и существование других немецких культурных центров оказывало огромное благотворное воздействие на европейскую музыку, живопись, образование, философию, теологию и литературу. Не сила, а культура Германии стала подарком Европе. С другой стороны, если бы Германия была объединена, она представляла бы гораздо большую угрозу, чем ее соседи, и, разумеется, попыталась бы подчинить себе остальную часть Европы. Именно так и произошло в конце девятнадцатого – начале двадцатого века, когда эти доводы были отметены.

Роль детонатора в этом процессе и сыграл Бонапарт. После битвы при Аустерлице и Иене и полной капитуляции прусской армии он относился к немцам с презрением. Он поставил французские гарнизоны и марионеточных правителей, занимал их королевские дворцы, когда хотел. По его приказу немецкие короли, курфюрсты и правящие герцоги вытягивались перед ним в струнку, как простые лакеи. Их армии стали источником пополнения его армии для осуществления дальнейших планов. Немецкие университеты преподносили французскую культуру с ее сильным налетом классицизма и древнеримской позолоты как единственно приемлемую форму художественного выражения. Его ставленники обложили французской цензурой книги и другие университетские печатные издания.

Реакция политических и военных кругов была замедленной, но в момент русской катастрофы она достигла своего пика, так как ей сопутствовала необычайно глубокая и сильная культурная реакция. Невероятный расцвет немецкой философии и литературы в восемнадцатом столетии стал определяющим событием в европейской истории. Кольридж был одним из первых, кто осознал его значение и оповестил об этом Англию. Он полагал, что внедрение чуждой французской культуры снизит немецкий творческий потенциал, приведет к катастрофическим последствиям. Именно по этой причине он сильно ненавидел Бонапарта, видел в нем врага творческого духа человека. Мадам де Сталь также изучила новый феномен немецкой культуры и прониклась его богатством и глубиной. Она написала о нем великолепную книгу, которую Бонапарт не разрешил издавать во Франции. Тем не менее она была напечатана и быстро разошлась, познакомив Париж с новым явлением немецкой культуры.

Юный Бонапарт виделся фигурой романтической. Но это оказалось поверхностным суждением о стройном молодом человеке, который совершал удивительные поступки. В зрелости Бонапарт, грузный и властный, со своим чрезмерно превозносимым культом разума и категорической приверженностью к идеям древнего Рима (le go?t roman) и имперскому стилю, которые он насаждал везде, куда дотягивались штыки его солдат, все больше рассматривался просвещенными людьми как устаревший пережиток запыленного классицизма, чьи дни сочтены. Они полагали, что его тирания была непримиримым врагом зарождающегося романтизма. Именно поэтому юный вундеркинд Виктор Гюго ненавидел его. Новый дух, захвативший молодежь, пришел с севера, поэтому неудивительно, что сначала он укоренился в Англии и Германии. Он впитал в себя как средневековье, так и готику, как христианство, так и язычество, в отличие от фольклора и сказаний, церковной литературы, наполненных рационализмом. Он существовал не в Кодексе Наполеона, а в законах англов и саксов, не на солнечном юге, а в темных непроходимых лесах, с их волками и медведями.

Немецкая интеллигенция, вдохнувшая этот дух, писатели и художники были первыми, кто восстал против Бонапарта. Необходимо отметить, что в 1805–1815 годах немецкие художники из колонии в Риме, по численности уступающей только французской, стали яростными франкофобами. Художники Германии взяли на вооружение антинаполеоновскую иконографию. На протяжении десятилетия сам Бонапарт вложил миллионы в создание собственной иконографии. Например, он пытался уничтожить следы кровавого побоища при Яффе, устроив конкурс среди французских художников на свой лучший героический портрет. В итоге выиграл А. Гро с холстом «Наполеон в госпитале чумных в Яффе». На ней был изображен бесстрашный молодой генерал, который утешал как своих больных солдат, так и пораженных чумой мирных жителей, пренебрегая риском заразиться самому. Картина имела грандиозный успех и оставалась одной из самых популярных за все время существования режима.

В то время немцы двигались в совершенно противоположном, антиклассическом, готическом направлении, создавая антибонапартистские изображения, влияя на массовое сознание. Одним из ярких представителей художников готического стиля был Каспар Давид Фридрих, который ненавидел Бонапарта. Его символические кресты, появляющиеся из снега или тумана, представляли собой идеограммы немецкого мистицизма и пробуждения христиан от французского рационализма. Немецкие художники романтизма не только входили в добровольные отряды лесных егерей, но и изображали их на своих полотнах. Такие отряды действовали как организованные партизанские формирования, совершавшие нападения на французскую армию. Одеты они были в зеленые мундиры. Один из таких партизан, погибший в бою полковник Фридрих ван Бринкен запечатлен на самой известной картине Каспара Давида Фридриха «Странник над морем тумана». Облаченный в зеленый мундир воин возвышается над удушающими миазмами наполеоновской тирании.

Здесь мы подходим к важному историографическому моменту. Среди биографов Бонапарта принято приписывать его неудачи возрасту, недостатку концентрации внимания, ухудшению здоровья, избыточному весу, усталости и прогрессирующему снижению умственных способностей. В этом есть доля истины. Кроме того, французская армия медленно, но необратимо приходила в упадок, а многие опытные младшие офицеры и унтер-офицеры, которые могли бы обучить новобранцев, погибли в России. Более 200 тысяч превосходных лошадей было оставлено там же, и заменить их было нечем. Начиная с этого момента, Бонапарт непрерывно жаловался, что в его распоряжении не было достаточного количества кавалерии или она была уже не так хороша.

Это были материальные причины падения Бонапарта. Но была также и метафизическая причина, которая затрагивала интеллектуальные, культурные и духовные аспекты. Когда-то он стал «человеком, чье время пришло». Во второй половине 1790-х Бонапарт превратился в олицетворение протеста против легитимистов, их несостоятельности, привилегий, их мракобесия, неверного использования ресурсов и прежде всего талантов и гениальности молодежи. Именно благодаря этому он процветал и побеждал. Однако к 1813 году он вышел в тираж. Его время прошло. Его соотечественник, представитель нового романтизма, критик Шатобриан выпустил книгу «Гений христианства», которая оказала огромное влияние на французское и европейское общественное мнение, подхватив дух нового времени. Началось религиозное возрождение, которое Бонапарт как совершенно далекий от церкви человек, если его вообще можно назвать верующим, не хотел ни понять, ни принять. Все, что появлялось в 1813 году, что соответствовало духу нового времени, от исторических бестселлеров и поэзии Вальтер Скотта, которыми зачитывались по всему континенту, поздних симфоний Бетховена, все еще негодующих из-за измены Бонапарта собственным идеалам, до гравюр Гойи, которыми наслаждались все, кто пострадал от войск Бонапарта, было против французского императора. Он не понимал, что все уже изменилось. Наполеон продолжал выдавать нескончаемый поток бессвязных сбивчивых речей о своих планах по улучшению человечества. Но он уже стал анахронизмом, и происходившие события свидетельствовали о том, что его пора было отправить на тлеющую свалку истории к дожу Венеции, великому магистру Мальтийского ордена и императору Священной Римской империи.

Тем временем закон непреднамеренных последствий продолжал действовать. Война с Германией, начало которой ознаменовалось двумя победами Бонапарта в апреле, продолжалась шесть месяцев, но прерывалась периодами затишья и одним перемирием. Постепенно в Германии Бонапарт увеличил численность своей главной армии до 450 тысяч человек и 220 тысяч запаса. Но он постоянно испытывал недостаток в кавалерии и поэтому не мог добиться ни тактического преимущества над противником, ни его окончательного разгрома. Кроме того, значительная часть пехоты была не настолько хорошо обучена, чтобы выполнять сложные полевые маневры. Напротив, прусской армии пошли на пользу фундаментальные реформы, инициированные ярым антибонапартистом генералом Герхардом Шарнхорстом. Бонапарт убил этого выдающегося организатора в битве при Лютцене. Но его преемником стал не менее талантливый Август Вильгельм Гнейзенау, который в качестве начальника штаба помог фельдмаршалу Блюхеру стать невероятно успешным боевым командиром. Гнейзенау превратил прусскую армию в самую грозную военную машину в Европе – титул, который она время от времени подтверждала вплоть до 1945 года.

Можно сказать, что 1813 год ознаменовался началом перехода военного преимущества в Европе на сторону Германии от Франции, которая удерживала его с 1640-х. Оглядываясь назад, можно сказать, что Бонапарту стоило заключить мир сразу после двух своих побед в апреле и мае. Возможно, условия перемирия оказались бы более выгодными, чем те, которые предложил Меттерних. По численности шестая коалиция фактически превосходила все войска, с которыми он когда-либо сталкивался. Бонапарт всегда утверждал, что, если не принимать во внимание Британию, он смог бы в любое время разгромить две страны из «большой тройки» (Пруссия, Россия и Австрия). Если он сталкивался с тремя, исход был сомнительный. И когда в августе Австрия объявила ему войну, он вступил в конфликт не только с «большой тройкой», но и со Швецией, в то время как его бывший союзник Бавария переметнулась на сторону неприятеля, а самая подобострастная марионетка, Саксония, была оккупирована его врагами. Более того, в то время он, в сущности, воевал с объединенной Германией, которую захлестнула волна яростного национализма, что способствовало резкому повышению эффективности реформ Шарнхорста и Гнейзенау и вдохновило даже австрийцев воевать так, как никогда прежде. Порой казалось, что у Бонапарта было преимущество в численности. Но по качеству войск перевес впервые был на стороне его противников. Как впоследствии заметил Веллингтон, Бонапарту не хватило темперамента вести оборонительные бои, не говоря уже о целой оборонительной кампании. Если бы он смог это сделать, с высокой долей вероятности он бы вынудил шестую коалицию подписать перемирие, полностью вымотав ее армию, и не позволил бы ни одному ее солдату ступить на французскую землю. В действительности он все еще, как обычно, намеревался свести войну к грандиозной битве, которая стала бы апофеозом всей войны, игнорируя тот факт, что у него не было возможности восполнить понесенные потери, тогда как союзники неустанно увеличивали численность своих войск.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.