САХАРОВ Андрей

САХАРОВ Андрей

САХАРОВ Андрей (академик, трижды Герой Соцтруда, один из активных участников правозащитного движения в СССР; скончался 14 декабря 1989 года на 69-м году жизни).

У Сахарова было больное сердце, которое он надорвал в годы своей правозащитной деятельности. Однако волнений и стрессов не стало меньше и после того, как в 1986 году академика-диссидента вернули из горьковской ссылки в Москву. Сахаров стал депутатом Верховного Совета страны, членом Межрегиональной депутатской группы. И последние дни его жизни были весьма активными. Так, 11 декабря он выступил на митинге в ФИАН, где проводилась двухчасовая забастовка, затем присутствовал на собрании депутатов от Академии наук, вечером выступил в обществе «Мемориал». 12 декабря Сахаров вышел на трибуну Съезда народных депутатов. На следующий день он закончил эпилог к своей книге «Воспоминания» и предисловие к книге «Горький, Москва, далее везде».

14 декабря Сахаров дал интервью студии «Казахфильм» (впоследствии оно вошло в фильм «Полигон»), выступил на собрании МГД, составил набросок речи, с которой он собирался выступить на съезде 15 декабря. В восемь часов вечера он разговаривал по телефону с кем-то из коллег и сообщил, что собирается работать над текстом Конституции в конце недели, а окончательный текст отдаст в воскресенье вечером. Спустя несколько минут после этого он сказал жене Елене Боннэр, что уходит спать, и попросил разбудить его завтра в половине одиннадцатого утра. Однако уже спустя час Сахаров умер от сердечного приступа.

Буквально сразу после смерти Сахарова его коллеги подняли вопрос о проведении тщательного расследования обстоятельств его ухода из жизни. Поскольку дверь в квартиру Сахарова никогда не закрывалась на замок, была вероятность того, что в квартиру могли пробраться злоумышленники. Поэтому вскрытие покойного происходило 15 декабря в присутствии независимого эксперта – патологоанатома Якова Рапопорта. Последний вспоминает:

«Мне сообщили об этом неожиданно – в 2 часа дня того дня, когда должно было состояться исследование. Я не мог отказаться, принять в этом участие был мой долг. Правда, я выразил некоторое сомнение, будут ли меня там ждать и как к этому отнесутся официальные участники вскрытия, однако, забегая вперед, скажу, что все отнеслись вполне нормально и даже были очень довольны, что я принимаю в этом участие. В том числе и присутствовавший на вскрытии прокурор.

Вскрытие происходило в прозектуре Кунцевской больницы. Когда мы приехали туда, возле тела Андрея Дмитриевича хлопотали специалисты, снимавшие маску лица и руки. Пришлось немного подождать. Когда с этим было покончено, мы приступили к вскрытию. Оно было обычным. В ходе его не возникло никаких коллизий. Все были настроены совершенно одинаково, без всякой предвзятости. Вместе с тем у меня было ощущение, что все исходили из презумпции естественной, а не насильственной смерти.

Когда дело дошло до вскрытия черепа, я сказал моим товарищам, что надо сохранить в целости мозг Андрея Дмитриевича. Они мне ответили, что с этим следует обратиться к генералу В. Томилину, также участвовавшему в исследовании. При моих словах он немного поморщился, но дал указание не трогать мозг.

По окончании вскрытия у нас произошел короткий обмен мнениями, кое в чем мы не согласились друг с другом. Я имею в виду оценку некоторых процессов. Но это было чисто профессиональное, к основному диагнозу это отношения не имело. Я не стал по этому поводу открывать анатомическую конференцию. Мы единодушно заключили, что Андрей Дмитриевич страдал той формой поражения сердечной мышцы, которую условно называют кардиомиопатия. Она имеет много вариантов, много индивидуальных форм. Обычная формула – «смерть от сердечной недостаточности». Тут не было сердечной недостаточности в клинико-анатомическом понимании. Это была смерть от остановки сердца. От нарушения ритма, от фибрилляции. Такие расстройства у него бывали и прежде. Елена Георгиевна Боннэр рассказывала мне, что, когда они были в Америке и его там обследовали местные клиницисты, она настаивала, чтобы ему подшили кардиостимулятор. Но врачи сказали, что в этом нет необходимости…

Откровенно скажу, я ушел оттуда удовлетворенный – удовлетворенный признанием естественного характера смерти. Чисто эмоционально мне казалось, что подозрение в насильственной смерти каким-то образом может оскорбить Андрея Дмитриевича. В процессе исследования, повторяю, мы убедились, что речь может идти только о естественной смерти, вызванной целым рядом естественных изменений в сердечной мышце…»

Прощание с А. Сахаровым проходило два дня: 17–18 декабря. В первый день гроб с телом академика был установлен во Дворце молодежи, куда пришли десятки тысяч простых москвичей и аккредитованные в Москве главы дипломатических представительств ряда зарубежных государств. П. Гутионтов в «Известиях» писал: «Стоял сильный мороз, но к вечеру потеплело, пошел снег… И все же гвоздики, которые москвичи несли к гробу академика Сахарова, пожухли от холода – простите нас, Андрей Дмитриевич…

В очереди рядом со мной были инженер из Ижевска, только утром сошедший с поезда на столичном вокзале. Трое студентов МАИ. Шофер-таксист. Школьница. Подполковник-летчик в штатском. Рабочий завода имени Орджоникидзе. Пенсионерки…

В зале Дворца молодежи, где проходило прощание, место в карауле у гроба занимали друзья покойного, его коллеги, народные депутаты СССР. В руках нескольких женщин горели свечи…»

18 декабря прощание продолжилось. На этот раз оно проходило у здания президиума Академии наук СССР. Траурную вахту несли руководители страны: М. Горбачев, В. Воротников, Л. Зайков, В. Медведев, Н. Рыжков, А. Яковлев, Е. Примаков, И. Фролов. Затем траурный кортеж направился к зданию Физического института Академии наук (ФИАН), в котором А. Сахаров проработал многие годы. Память ученого почтили его коллеги. Потом на площади в Лужниках прошла гражданская панихида. Как писал М. Карпов: «В день гражданской панихиды испытания были не проще, чем накануне, милицейские кордоны на каждом шагу, полужидкая снежно-ледяная каша по щиколотку. Но что все это значило по сравнению с целью, к которой мы все стремились?

Не пугало не только это, но и панические, возможно, умышленно и старательно распускаемые слухи: в Лужники, к Сахарову пускать не будут. И помимо мощного основного потока от ФИАНа по улочкам и переулкам сочились ручейки одиночек. Где-то их заворачивали обратно без объяснений, где-то стращали Ходынкой, что-де уже началась в Лужниках. Их не останавливало ничто. Ведь ими двигал их долг, их совесть, их нравственность…»

Похороны А. Сахарова состоялись на Востряковском кладбище.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.