Впервые за границей. Триумф в Гармиш-Партенкирхене
Впервые за границей. Триумф в Гармиш-Партенкирхене
Когда мы попали в сборную, Сергей Павлович Павлов уже был председателем Спорткомитета. Мне кажется, что фигурное катание у него было любимым видом спорта. Он ни разу не пропустил проводов команды фигуристов на чемпионаты Европы и мира. Ни разу!
Так всегда было заведено: перед отлетом команды если не председатель Спорткомитета, то его зам, который курирует этот вид спорта, обязательно с ней встречается. Но и соревнований тогда было не так много. Тем более что провожали только на крупнейшие турниры.
В шестьдесят восьмом году на чемпионат Европы нас отправили вместо пары Жук — Горелик. На чемпионате Советского Союза, который всегда был главным отборочным туром, они показали только короткую программу, потому что Таня заболела. Было принято решение, что мы едем только на чемпионат Европы, а уже на Олимпийские игры — они. Займи мы тогда место повыше пятого, поехали бы и на Олимпиаду.
В шестьдесят восьмом году я в первый раз летела на самолете. Первый раз на самолете! И сразу за границу! Я, естественно, смотрела в четыре глаза, так хотела эту заграницу увидеть во всех подробностях. Мы же «их жизнь» только в фильмах видели! Приехали в маленький городок Вестерос в Швеции сразу после Нового года. Весь город в гирляндах, еще не сняли украшения после Рождества. В каждом окне цветные лампочки. В каждом домике украшенные елки. Я ходила по улицам городка с четким ощущением, что попала в сказку.
Но самое большое потрясение я испытала, когда мы вышли на тренировку, а рядом с нами фигуристы, которых я видела прежде только по телевизору. Правда, кое-кого с трибуны Лужников, поскольку в Москве в шестьдесят пятом году проводили чемпионат Европы. Описать мое состояние невозможно. И вдруг мы после короткой программы заняли третье место! Тут я чуть сознания не лишилась. Помню, как гордо ходили безусловные лидеры парного катания, олимпийские чемпионы Белоусова и Протопопов, а позади семенил старший тренер сборной Вячеслав Зайцев, который за ними нес сумки. Мы же все время гуляли с Жуком.
Когда я первый раз зашла в раздевалку, то поняла, что переодеваться в ней я не смогу. Не смогу, потому что у нас белья такого не было. А для девочек это очень важно! И тогда, к удивлению всей иностранной публики, я принимаю единственно правильное решение: я начинаю снимать все вместе и сразу — брюки, колготки, трусики, потому что каждое по отдельности снимать невозможно. А дальше уже надеваю платье. Потом я переодевалась прямо в номере, чтобы на каток идти в платье. Эта неразрешимая сложность продолжалась до тех пор, пока нам не выдали суточные. Мы, девочки, конечно, побежали в магазин. Первое — мы купили себе белье, второе — колготки. Иначе выступать было бы не в чем. Нам, конечно, выдавали колготки. По одной паре, как членам сборной Советского Союза. У меня в шестьдесят седьмом году на московском турнире было платье, на которое мама посадила «бриллиантики» — стразы в лапочках. И на первой же поддержке эти «бриллиантики» мне порвали единственные колготки. Дальше я прокатала всю программу в порванных колготках. Сразу две дырки на ногах. Я выступаю и чувствую, как ползут по ноге, спускаются петли. Потом я всю ночь их поднимала и зашивала крючочком. На следующий день полагалось выйти в показательных выступлениях, и если не заштопаю колготки, надеть нечего! Конечно, все эти «бриллиантики» тут же были сняты.
Когда мы после первого дня заняли третье место, я впервые увидела, что Жук сам немножко растерялся. Уланов говорит: «Знаете, Станислав Алексеевич, я так устал, может быть, мы завтра не будем тренироваться, а будет только разминка?» Это мы про себя его Стасом звали, а в личном общении — только Станислав Алексеевич. И вдруг Жук отвечает: «Хорошо, отдыхайте». Для меня, для моих мышц не тренироваться — это смерти подобно!
Перед тем как мы вышли с произвольной программой, я смотрела, как другие катаются. А Вячеслав Зайцев меня ошарашил: «Ира, представляешь, сейчас весь Советский Союз будет на тебя смотреть!»
Я считалась ослабленным ребенком, и меня мама пичкала фруктами и витаминами, а так как фруктов было мало — какие в Москве зимой фрукты, — мне ежедневно скармливали клюкву, которую я терпеть не могла. Один раз я ела эту клюкву в сахарной пудре — одну ягоду кладу в рот, а на вторую нажимаю и ею пуляю в стенку. Стена была меловая, тогда не везде клеили обои, и я, естественно, ее попортила. Чтобы оставшееся от меня позорище как-то прикрыть, папа купил громадную карту Советского Союза с полезными ископаемыми и повесил ее на эту стену, скрыв пятна от клюквы, а за следы расстрела сильно меня не наказали. Мне было не больше пяти лет. Не очень еще соображала. Карта провисела у нас очень долго. Продолжение этой истории следующее. Есть я никогда не хотела, и когда меня кормили, наблюдала за мухами, которые садились и ползали по всем этим полезным ископаемым. Я как никто из моих ровесников изучила карту Советского Союза.
Почему я об этом вспомнила? После слов Зайцева я сразу представила: здесь Кольский полуостров, там свисает Камчатка со всеми островами, а тут Уральская гряда. То есть я представила себе не аудиторию, а географию. На произвольное катание я вышла неразмятая, не тренированная, немая от ужаса, что я соревнуюсь с теми, кто еще совсем недавно на Олимпийских играх стоял на пьедестале почета. «Как я среди них тут затесалась?» — подумала я, качаясь от кошмара, представляя себе всю громаду не нарисованной, а реальной карты. Что в итоге получилось. Легче сосчитать, что я сделала, чем то, чего не сделала. Падений не было, но была сплошная «грязь». Более «грязного» катания я еще не устраивала. Есть такое английское слово «гарбич» — помойка. Это было не катание, а сплошная помойка. Мы вышли со льда, стоим перед Жуком. Он нам говорит: «Ну спасибо, поздравили вы меня с днем рождения». С того дня я на всю жизнь запомнила дату его рождения — двадцать пятое января!
На следующий год перед отъездом в Гармиш-Партенкирхен Протопопов поднял вопрос: или он едет на чемпионат Европы — или Жук! Тогда как раз развернулась эпопея писем в газеты по поводу Жука. Начинался шестьдесят девятый год. В шестьдесят втором Жук тренировал Протопопова. Тогда Олег в первый раз занял призовое, второе место. И, выйдя на лед, сказал: «Ну что, Стасик, вот он локоток, близок, да не укусишь». Жук тогда первый год как сам не выступал. Тут их пути и разошлись окончательно. Жук задался целью обыграть Протопопова — если не сам, так пусть ученики отомстят. Сначала он сделал ставку на пару Жук — Гаврилов, потом на Уланова и Роднину. Похоже, «вставить фитиль» Протопопову стало для него идеей фикс. Но надо отдать ему должное, и я всегда это вспоминаю, что, когда мы с Улановым начали кататься вместе, Жук писал для нас реальный план. У него всегда были четко расписаны планы. Тут Лешка стал с чем-то возникать, по-моему, со своей любимой идеей — лирической темой. Жук ему сурово ответил: «Так ты Протопопова никогда не обыграешь». Меня поразило: мы еще никто, а он уже решает, что с нами обыграет Протопопова. Стас объяснял Леше: ты никогда не обыграешь его в том, что считается его направлением. Протопопов здесь совершенно вне конкуренции. Надо идти абсолютно другим путем. Мы можем его перекатать, перепрыгать, и музыка у нас должна быть совсем иная. Думаю, что Леша такую постановку вопроса тяжело воспринимал, потому что по природе он скорее последователь протопоповского стиля катания, чем того силового, быстрого, который исповедовал Жук.
На чемпионат Европы 1969 года мы поехали без тренера. Жук нам сказал: «Ребята, не волнуйтесь, может быть, я вас еще догоню».
Обычно спортсмены и тренеры уезжали раньше, адаптироваться, потом приезжала вторая группа — судьи, и наконец, третья группа — журналисты и туристы. Приехали судьи, Жука нет. Приезжают журналисты с туристами. У нас в этот день последняя тренировка на катке, завтра соревнования. Появляются Таня Тарасова, Плинер, Рыжкин, известный фотокорреспондент Дима Донской. Я стою у двери: входит один, второй, Жука все нет. Появился Рыжкин, я спрашиваю: «Виктор Иванович, а где Станислав Алексеевич?» Виктор Иванович тогда был начальником команды фигуристов в ЦСКА. Он отвечает: «Ириша, Жука не будет, но мы здесь, мы с вами». Он действительно нас опекал вместе с Таней Тарасовой и Эдиком Плинером. А Дима все время нас снимал. В основном эти люди нам помогали и поддерживали. Так я узнала, что ультиматум Протопопова — или я, или Жук! — был решен в пользу Олега. Иначе он отказывался участвовать в соревнованиях.
После короткой программы мы вновь, как в прошлом году, на третьем месте. Я помню, что накануне старта в произвольной программе я думала только об одном: лишь бы не спуститься ниже, как в прошлом году. Я так не хотела потерять третье место! Вновь раздевалка общая для всех, но это случилось в последний раз. Размявшись, мы шли дальше в другие раздевалки, те, что были свободными. С нами рядом все время были Рыжкин, Плинер и Тарасова. Прокаталась немецкая пара, народ свистел, визжал от восторга. Потом вышли Москвина — Мишин. Кто-то начал кричать: «Свободу Дубчеку!», кричащих стали освистывать, и, честно говоря, была тяжелая ситуация. Шестьдесят девятый год, сразу после событий в Чехословакии. И в разгар всего этого свиста и крика мы с Улановым вышли на лед. Но нас зрители почему-то поддержали, причем хорошо. Может, знали, что мы без тренера? Мы начали катать программу, сделали первую нашу комбинацию из четырех прыжков. Только мы приземлились после второго прыжка, публика сделала так: «У-ух!». И с каждым прыжком этот возглас нарастал. Когда мы делали вторую комбинацию, зал уже был целиком наш. Мы откатали технически чисто, но главное — эмоционально. Наше состояние совпало с эмоциональным состоянием публики. Такие выступления можно пересчитать по пальцам.
Нам выставляют баллы, и я вижу, что высокая оценка, высокая! А потом долго мы все ждем окончательного результата, ведь компьютеров не было. Тогда при подведении итогов, после окончания соревнований, устраивались маленькие показательные выступления. В это время и проводился подсчет. Мы знать не знаем, кто на каком месте. Все оценки стояли вплотную. Нам сказали, чтобы мы готовились к награждению. Мы быстро зашнуровываем ботинки. И тут нас объявили первыми!
Второй парой стали Белоусова с Протопоповым и третьими — Москвина и Мишин. Первый раз весь пьедестал оказался советским. Но в то время в фигурном катании флаги не поднимались и гимны не исполнялись — ни на чемпионатах Европы, ни на чемпионатах мира. Просто вызывались на пьедестал — и всё. Очень консервативный был вид спорта.
Такой пресс-конференции у меня больше не было никогда. Ни в Братиславе, спустя пять лет, ни в Лейк-Плэсиде, ничего похожего. Десятки вопросов. О нас же ничего не знали. Естественно, спрашивали, почему нет Жука. Хотя в пресс-конференции участвовали все три пары, все вопросы, получалось, задавали только нам. Мало того, я еще сидела вся в цветах. Но я действительно была моложе всех в команде и получилась «вся в шоколаде», поскольку помимо цветов была еще задарена игрушками. Сколько эта пресс-конференция продолжалась, сказать не могу. Но когда мы наконец с подарками и цветами вошли в нашу раздевалку, помню совершенно отчетливо, как Москвина с Мишиным быстренько переоделись и с Игорем Борисовичем куда-то побежали. А Протопопов стоял ногами на скамейке. Костюм свой снял и стоял в нижнем белье. И поза, и лицо у него были такие, что казалось, будто он повесился!
Мы с Лешкой вылетели оттуда, даже не переодеваясь. Только сняли коньки, засунули их в сумку и, как были в костюмах, так и выскочили при полной тишине. В команде нас никто не поздравил, только на пьедестале руки пожали, а после никто слова не произнес. Мы вошли в раздевалку своей команды — сборной Советского Союза — в полной тишине. С нами были Дима Донской, Виктор Иванович и Плинер с Татьяной — та самая группа людей, которая нас оберегала. Когда мы подошли к гостинице, нас вышли встречать только хозяева гостиницы со своим сыном. Они нам вручили огромный букет цветов. Ресторан уже не работал, а мы были голодные. Я жила в номере с Галей Гржибовской, а Лешка — с Четверухиным, которому завтра надо было выступать. И мы с Улановым тихонько кипятильником что-то разогрели и поели.
Утром вышли на завтрак — полная тишина. Никто не поздравляет. Сидит вся команда, общий завтрак. Я говорю: доброе утро. Все кивнули и продолжили есть. И только после того, как в середине дня пришла телеграмма с поздравлением от Павлова, а в ней сообщение о том, что нам присвоены звания заслуженных мастеров спорта за победу на чемпионате Европы — такого никогда не было! — руководитель делегации воспринял это как указание, и нас стали поздравлять. Он же не знал до этого, плохо или хорошо, что пара олимпийских чемпионов проиграла. Донской: «Ребята, у вас сегодня свободный день, пошли сниматься». Он тогда с нами весь день провел, сделал фотосессию, как сейчас говорят. Мы фотографировались везде, где только можно, с кем только можно, даже с собаками. Куча фотографий была в тот день сделана. Дима стал первым фотолетописцем нашей победы.
Мы вернулись такие победительные и успешные! Тогда были очень красивые чемпионские ленты, и мы Жуку их подарили. Интересно, что в Гармише разрешили сделать с нами съемку для западных журналов. Нас повезли куда-то высоко на горное замерзшее озеро. Я такой красоты еще в жизни не видела. Часть льда вокруг скалы расчистили. Бьет солнце. И на этом расчищенном льду мы катались. Он под нами хрустел, трещины разбегались, но не было страшно. Потом съемка с медалями. В этот день нам подарили памятную медаль чемпионата, но она была серебряная. Мы ее подарили Жуку, надев на наши ленты. Они потом у него дома висели на видном месте — ленты из Гармиша и эта памятная медаль.
Жук нас встречал совершенно счастливый и пьяный. На следующий день нас принимал в Споркомитете Павлов. Он нам вручил значки заслуженных мастеров спорта. А я еще не была даже мастером спорта! Получилось, что я стала заслуженным раньше, чем просто мастером спорта, благодаря эмоциональному порыву Сергея Павловича. Ведь это звание почетное, оно присваивается, а не выдается по нормативам. Только чемпионы мира и Олимпийских игр могли на него рассчитывать. Заслуженных мастеров спорта в стране было совсем немного. Павлов свое решение мотивировал тем, что мы обыграли заслуженных мастеров и дважды олимпийских чемпионов.
Никакого общения в период между чемпионатом Европы и чемпионатом мира с Белоусовой и Протопоповым у нас не было. Никаких общих сборов не проводилось, тем более что Жук всегда избегал общих сборов. Мы тренировались на своей базе, в ЦСКА, они — на своей, в Ленинграде. Мы встретились только в самолете.
Вся линия их отношений с нами выстраивалась неслучайно. Вот что происходило за год до Гармиша, в 1968-м, на чемпионате Европы в Вестеросе. В первый день после приезда, когда мы тренировались вместе, Жук тоже вышел на коньках, потому что еще были неофициальные тренировки. Чтобы исполнить свой каскад прыжков, мы набирали ход через полторы площадки. Каскад смотрелся с быстрого хода очень хорошо. И вот мы с Лешей набираем скорость, бежим, а именно в том месте, где нам прыгать, стоит Протопопов. Лешка кричит: «Олег Алексеевич!» Докричались, ну и что? Прыгать и их сбивать? Мы, естественно, остановились. Подъезжаем к Жуку, он на нас зыркнул глазами. Мы опять эти полторы площадки бежим. А Протопопов все там, как стоял, так и стоит. Мы опять не прыгаем. Жук прорычал такое, что нам уже все равно: сбивать Протопопова, не сбивать, нельзя не выполнить задание Жука. Мы в третий раз разбегаемся, начинаем прыгать, а этот гад все равно не уходит!
Естественно, что в прыжке Лешка его толкает, и тот напарывается на Жука. Тут начинается скандал, почему тренер на льду и в коньках, и якобы мы его так ударили, что у него травма. Но это оказалось еще не самым удивительным.
Ровно через год, и тоже на чемпионате Европы, уже в Гармише, где мы оказались без Жука, мы вновь на тренировке разбегаемся для прыжков. Правда, теперь у нас уже другая комбинация. Я умирать буду, ее не забуду: шпагат, тулуп, оллер, двойной сальхов. Мы опять ему кричим, а он в центре тодесы крутит, будто ничего не слышит. Но нам уже, извините, на это начихать. Во-первых, мы за этот год заматерели, во-вторых, мы по-своему за Жука боролись. Мы разбегаемся и начинаем прыгать. И когда я прыгаю шпагат, я вижу зубец своего конька рядом с лицом Протопопова. Он отъезжает. Я прыгаю дальше. Комбинацию полагалось исполнить по диагонали катка. Протопопов уходил в сторону, а я прямо на него делаю следующий прыжок, то есть я уже иду не параллельно с Улановым, а просто хочу Олега прибить — нельзя же так на тренировках себя вести, есть свои незыблемые правила, хотя и неписаные! Есть правила для международных тренировок. Смысл их в том, что если звучит твоя музыка, тебе никто не имеет права мешать. Но прежде чем ты идешь на элемент, ты смотришь, чтобы площадка была пустая. Если ты выполняешь элемент и тебе мешают, это рассматривается как инцидент. Если не выполнять эти правила, мы себя будем травмировать. Не соперника, а в первую очередь себя. Происходило множество подобных эксцессов. Поэтому и правила были выработаны. Не говоря уж о таких простых вещах, что следует прилично себя вести.
Но главным во всей этой коллизии было то, как за год мы с Лешей изменились. Мы уже не только физически и технически были сильнее их — мы стали сильнее морально.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.