СТОЯНИЕ ПРИ ТОРУНЕ Письмо 56-е

СТОЯНИЕ ПРИ ТОРУНЕ

Письмо 56-е

Любезный приятель! Сколько терпели мы трудов и беспокойства при окончании последнего нашего похода, столько обрадовались мы, получив, против всякого чаяния и власно, как в награждение за наши труды, весьма прекрасные квартиры. Идучи выше упомянутыми худыми и самыми бедными местами, и заключая предварительно, что нам в таких же скверных и бедных жилищах и на квартирах стоять доведется, досадовали мы уже неведомо как, что мы в надежде своей — стоять на хороших прусских квартирах — столь сильно обманулись, и что на славный Кёнигсберг, составляющий столь уже давно наиглавнейшую цель наших желаний, нам и посмотреть не удалось; а посему легко можно всякому заключить, сколь радость наша была велика, когда мы, против всякого нашего чаяния, увидели себя в наипрекраснейших и таких квартирах, которые все наше чаяние с ожиданием превосходили. Однако надобно и то сказать, что не всему нашему полку удалось пользоваться сим счастием, а почти одним только нашим гренадерским ротам; ибо как самому штабу нашему назначено было стоять в самом городе Торуне и его форштатах, то гренадерские роты, яко первейшие в полку, и расположены были в наиближайшем к городу деревне, а деревня сия и случилась самая лучшая и особливого рода; она называлась Гурске, отстояла от города не более как верст пяти и принадлежала к так называемым жулавам; и как она достойна особливого замечания, то и упомяну я о ней несколько подробнее.

Жулавами как около Данцига, Эльбинга, Мариенбурга, так и тут называются все те селения, которые поселены на низменных, подле самой реки Вислы и ее разных рукавов лежащих местах. Известное то дело, что мимо Торуня протекает взявшаяся из самой внутренности Польши превеликая и широкая река Висла, простирающая течение свое от сего города мимо Кульма, Грауденца, а потом, разделясь на два рукава, впадающая при Данциге в море. Сия река имела, инде по обеим сторонам, а инде по одной, обыкновенные низменные и поемные места, простирающиеся от воды до следующих, затем возвышенных и гористых берегов, на неравное расстояние, где версты на две, где больше, а инде меньше. Сии низменные места в древности понимаемы были обыкновенною половодную из реки водою и, от наносимого и остающегося на них ила, имели время так утучниться, что они сделались наиплодороднейшими, но долгое время лежали они в праздности и производили только одну траву; но со временем наконец, по какому-то случаю, вздумалось некоторым выходцам из нидерландских и голландских пределов поселиться на сих местах и отнять их, так сказать, насильно от наглости наводнений и заставить производить наилучшее хлебородие.

Они произвели сие чрез сделание подле самого берега реки и вдоль всего оного беспрерывном, преогромном и претолстой плотины, усаженной ветлами или лозами, столь высокой, чтобы никакая полая вода, и как бы она в реке ни возвышалась, не могла достигать до самого верха оной и переливаться через оную; а такие ж плотины поделали они по обеим сторонам и всех впадающих с боку в Вислу маленьких речек. И как чрез то все помянутые поемные места сделались от наводнения реки безопасными, то и поселились они на них совсем отменным образом и такими деревнями, каких я нигде в других местах не видывал, а именно:

Каждая деревня простиралась на несколько верст в длину, хотя и не содержала в себе знатного количества дворов, потому что каждый двор от двора был сажен на полтораста, а иногда еще и больше расстоянием. Сии промежутки заняты были их садами и полями, ибо каждый крестьянине имел всю свою землю вокруг своего двора и жил, власно, как особняком. Все пашни его и сады обрыты были множеством рвов и каналов; и как им и пахать их и унаваживать было близко, то и производили они такое хлебородие, которому чудиться было должно.

Что ж касается до самого здания дворов их, то и оное было совсем отменного рода. Все крестьянское строение помещается у них в одну длинную связь и под одну кровлю, и потому с первого вида в такой деревне кажутся они не дворами крестьянскими, а превеликими корчмами, разбросанными по разным местам, или, так, например, как нашими большими ригами и молотильными сараями. На одном конце сих зданий; находилось самое жилье хозяина. Оно составлено было обыкновенно из трех белых комнат: одна из них составляла большую и чисто прибранную горницу, освещенную тремя или четырьмя красными большими окошками и согреваемую порядочно кафленою или кирпичною печью; другие два покоя были с боку, и меньше, а один из них служил либо спальнею хозяину, либо кладовою, а в другом, и ближе к печи находящемся, жили его работники и работницы. Пред комнатами сими были просторные сени с находящеюся посредине их отгородкою для очага и кухни; а оттуда же топятся и обе печи, в покоях находящиеся. Впрочем, было из сеней сих три выхода: один на переднее крыльцо, другой — на другую сторону, в сады его и огороды, а третий — прямо в его конюшню, которая примыкала вплоть к его сеням, и где на стойлах стояли не только его лошади, но и коровы в наилучшем порядке. За сею конюшнею следовали другие хлевы и покои, для овец и другого мелкого скота, а за сими просторное отделение — для становления его повозок и поклажи, всякой сбруи, а далее засим амбары хлебные, а наконец, замыкало просторное отделение, назначенное для складки немолоченного хлеба, которое вкупе служило ему и вместо молотильного сарая, ибо тут, обыкновенно, они хлеб в нем складывают и молотят. Все сии разные отделения были одинаковой вышины и все покрыты одною и порядочною кровлею; и как в таковой длинной и иногда сажен в двадцать и более в длину простирающейся связи, можно крестьянину тамошнему уместиться со всеми своими нуждами, то и нет у них, по большей части, кроме сей связи никаких иных зданий под особливыми кровлями, и весь его двор состоит в единой сей связи.

Со всем тем живут они весьма богато и в таком изобилии, в каком у нас не живут иные бедные дворяне. Жилые комнаты прибраны у них чисто и даже до того, что у многих есть часы стенные; стулья же и порядочные столы и шкафы везде находились. Платье носят хотя крестьянское, но чистое, порядочно сшитое и хорошее, а особливо женщины. Едят также всегда хорошо, и что удивительнее всего, самый хлеб едят почти все пеклеванный. Скота имеют довольно и притом весьма хорошего, а сады наполнены у них вишнями, яблоками и другими плодоносными деревьями и в превеликом множестве. Словом, они живут в превеликом изобилии и многие из них, а особливо в настоящих жулавах, ближе к Данцигу, имеют великие и до нескольких тысяч простирающиеся достатки и играют там важные роли.

Такового-то рода была та деревня, в которой назначено было иметь нам наши вешние кантонир-квартиры. Она была хотя наибеднейшая из всех жулавских, однако и тут не могли мы довольно налюбоваться житьем-бытьем наших хозяев. Но как все полки расположены были тогда вдоль по реке Висле и очень тесно, то стояли и мы иногда несколько тесненько, и один только мой капитан получил особый двор; а впрочем, мы, офицеры, должны были стоять по два и по три человека вместе, а солдаты по целому капральству на одной квартире. По самому сему обстоятельству принужден был и я тогда стоять не один, а с другими подпоручиками нашей роты, а именно с г. Головачовым и г. Бачмановым, из которых первый назывался Матвеем Васильевичем и был человек очень постоянный, добрый и мною всегда любимый и мне хороший приятель; а второй — Макаром Ивановичем, и был также человек добрый и простодушный; но, будучи новогородским помещиком, во многих вещах весьма смешной и курьезный.

Итак, хотя стояла нас в одном доме с людьми нашими и хорошая семейка, однако нам по пространству комнаты и дома ни мало не было тесно; но мы квартирою своею были довольны, и тем паче, что хозяин случился у нас человек добрый, а хозяйка — того добрее. Оба они старались наперерыв нам служить всем, чем могли, и нам не было почти нужды покупать ни для себя съестных припасов, ни для лошадей наших корма, ибо хозяева за бесчестие себе ставили и не хотели слышать того, чтоб мы то покупали, что у них есть и чем они нам услужить могут. А сему много поспешествовало и то, что я с ними, как с немцами, говорить и их всегда сам ласкать умел.

Сим образом стояли мы тут не только в совершенном довольстве, но, можно сказать, и прямо весело. Капитан наш стоял от нас только сажен с двести, прочие офицеры также недалеко, и мы могли с ними видаться очень часто; а сверх всего того, и домашнее общество было само по себе веселое. Г. Бачжанов увеселял нас всякой день своими поступками и странными наречиями, а паче всего беспрерывными с денщиком своим, Доронею, ссорами и новогородскими браньми. Мы шутили и трунили над ним, как над хорошим шутиком и надседались иногда со смеха, приводя его в сердце и опять с ним примиряясь.

Впрочем, не успели мы тут расположиться и совсем обострожиться, как захотелось мне побывать в Торуне и посмотреть сей город. Я нашел его весьма хорошим и непохожим нимало на польский, а совершенно немецким и весьма похожим на нашу Ригу. Строение в нем было все каменное, сплошное и высокое; улицы такие же тесные и кривые, а жители, на большую часть, были немцы, и многие из них весьма зажиточные и имеют хорошие дома.

Мое первое дело было, по приезде в сей город, чтоб поискать нет ли в оном такой же книжной лавки, какая есть в Риге, и к превеликому удовольствию моему, и нашел ее. Она была хотя не такова велика, как рижская, но довольно изрядная, и я мог час, и более времени, с превеликим удовольствием препроводить в пересматривании и перебирании оных. Если б не мешало то мнение, что мне никак не можно отягощать много себя книгами, и чтоб не принуждено было опять их по прежнему бросить, то, имея тогда у себя деньги, накупил бы я их множество. Но сколь мне вышеупомянутое обстоятельство ни мешало, однако не мог я никак расстаться с попавшимся мне тогда на глаза новым ежемесячным немецким журналом, выдаваемым в Данциге, под именем "Исторических известий" о тогдашней войне нашей, со всеми реляциями, планами и описаниями баталий и всего прочего. Вся кровь моя взволновалась, увидев толь любопытное, по тогдашнему времени, сочинение. Я тотчас купил все части, сколько их тогда вышло, и рад был тому так, как бы нашел какое великое сокровище.

Но не одно сие произвело в сию поездку мне удовольствие в сем городе, а было нечто и другое. Как по искуплении всех нужных вещей случилось нам обедать тут, в трактире, то в самое то время, и власно, как нарочно, для удовольствования моего любопытства, пришел туда человек с прошпективическим ящиком, в котором, сквозь стекло, показывают разные прошпективические виды городам, и который многие у нас неправильно называют каморою-обскурою. Мне сего оптического инструмента никогда еще до того времени не случалось не только видать, но и слышать, что он есть на свете, и — Боже мой — с каким это удовольствием, радостью и любопытством смотрел я в него и любовался толь живо и, власно, как в натуре изображающимися в оном видами знаменитейших городов в свете и наилучших в них зданий и улиц. Словом, я прыгал почти от радости, получив случай их, хотя на бумаге, видеть и получить о них некоторое понятие. Я не мог устать, пересматривая все его картины и рассматривая самое устроение сей машины, которая мне показалась весьма проста и без дальней хитрости сделанною, и с превеликою охотою заплатил то небольшое число денег, которое следовало дать показывавшему нам оные и питающемуся тем человеку.

Не успел я возвратиться в свою квартиру, как принялся за купленные мною книги, и начал тотчас оные читать и сидеть за ними денно и ночно. Материя в них мне столь полюбилась, и вся история войны нашей казалась мне столь любопытною, что я чрез несколько дней вознамерился всю ее перевесть, дабы могли чтением оной пользоваться и мои товарищи и другие полку нашего офицеры. Странное, поистине, и самое легкомысленное предприятие! Я никак не рассуждал о том, сколь великое и силам моим ни мало несоразмерное предпринимаю я дело; не рассуждал о том, достанет ли мне к тому довольно время и досуга, и будет ли столько терпения, чтоб перевесть толь великие книги, а наконец не приходило мне на ум подумать и о том, стоит ли для кого предпринимать столь великий труд, и найду ли я многих и столь любопытных читателей, каков был сам. До всего того мне не было нужды; но я, следуя единственно своей охоте и сродной тогдашним моим летам пылкости и легкомыслию, принялся действительно за сей труд, и несколько дней сряду трудился над сим переводом неусыпно и так, что в короткое время написал я несколько тетрадей, и может быть, написал бы еще и больше, если бы следующее обстоятельство не поубавило во мне несколько к тому охоты, а последующая потом в обстоятельствах наших перемена — и совсем тщетный сей и пустой труд наконец не перервала и не уничтожила. А именно: написав вышеупомянутым образом несколько тетрадей, восхотелось мне получить за труд мой всю ожидаемую мзду, и дав прочесть мой перевод кой-кому из своих собратий, взять соучастие в том удовольствии, какое они при чтении оной иметь будут. В бессумненной надежде, что сие воспоследует, и учинил я сие действительно, и дал попользоваться им некоторым из любопытнейших офицеров. Но вообразите себе, сколь велика долженствовала быть моя досада и негодование, когда, вместо ожидаемой жадности к чтению, не приметил я в них ни малейшего почти любопытства и охоты к чтению, и когда некоторые, не прочитав и трех страниц, начинали уже зевать, а другие и в руки взять не хотели, но спешили охотнее к приятнейшим для себя упражнениям, то есть к игранию в карты, распиванию пуншей, к лазуканью за крестьянскими девками и служанками, в чем наиболее тогда все господа наши офицеры упражнялись и в чем наилучшее для себя находили препровождение времени. Досадно мне сие неведомо было: я бранил всех их мысленно, смеялся их невежеству и тому, что они имели столь мало любопытства, и наконец сам себе в мыслях сказал: "не стоите же вы, государи мои, того, чтоб для вас столь много трудиться и работать, а оставайтесь вы лучше при своих дурацких упражнениях; а мне не лучше ли перестать для вас дурачиться и просиживать целые дни и вечера, для удовольствия мнимого вашего любопытства, которого в вас никогда не важивалось". С того времени перестал я так над переводом сим надрываться, как до того времени, а самое сие остановило несколько и прежнюю мою работу, то есть переписывание набело моего Клевеланда и продолжение перевода оного; ибо я не лучшей мзды мог ожидать себе и за сей труд; а о том, чтоб мог он когда-нибудь быть напечатан — тогда и мыслить было никак не можно. Итак, с сего времени я хотя кой-когда и переводил, но единственно уже для своего увеселения и тогда, когда мне было делать нечего и когда прискучивало мне уже чтение.

Между тем, как мы помянутым образом из Курляндии к Торуню шли, и тут по кантонир-квартирам стояли, помышлял новый предводитель нашей армии о том, как бы ему благовременно с армией своей выступить в дальнейший поход и успеть сделать все нужные к тому приуготовления; ибо надобно знать, что война не клонилась к окончанию, но еще час от часу возгоралась больше. Успехи короля прусского в минувшую осень произвели при всех европейских дворах великие во всех делах перевороты, и все обстоятельства во многом переменились — но чему и дивиться не можно. Ни один человек в свете не думал и не ожидал, чтоб война минувшего лета таким образом кончилась, как изображено было выше, и все чудились только всем происшествиям. И поистине, ни в какую кампанию, я думаю, не бывало столько скорых и незапны переворотов счастия в несчастие, и несчастия в счастие, как в бывшую в минувшее лето. Промысл божеский, распоряжающий по-своему все происшествия военные, делал в судьбах всех воюющих держав весьма странные перевороты: пруссаков то возводил он на блестящую степень счастия, то низвергал в бездну несчастий и зол. Мы, россияне, как можно видеть из предследующего, выиграли над пруссаками баталию, а вышли из Пруссии как побежденные и разбитые. Французы мнили, что низложили и обезоружили совсем герцога Кумберландского; но слух о том не успел еще и разнестись по всей Европе, как известие уже получено, что одна из их армий совсем разбита, и что герцог Кумберландский власно как опять ожил. Цесарцы мнили, что они совсем завоевали Шлезию, и ласкались уже надеждою скоро увидеть и всей войне окончание; но вдруг получают удар за ударом, и толикие несчастия, что принуждены оставить всю Шлезию и бежать с остатками разбитых своих армий назад в Богемию.

Таковой странный переворот счастия и всех обстоятельств поразил всю Европу, власно, как ударом. Все дворы изумились, и несколько времени не знали что начинать и делать. Но скоро начались новые затеи и новые предначинания: все дворы, составляющие так называемый большой союз, то есть, наш российский, цесарский, французский и шведский, не могли спокойно перенесть толикой неудачи. Они пылали досадою и желали отмстить за все причиненные им досады и оскорбления, и по самому тому восприяли опять оружие и положили употребить еще более усилия. С другой же стороны, король прусский, видя необходимость к продолжению войны, и будучи ободрен последними своими успехами, и от того ласкаясь надеждою получить еще лучшие, начал употреблять все свои силы к приведению себя в состояние противиться своим неприятелям.

По всем сим обстоятельствам, не успела зима наступить, как каждый двор начал вновь вооружаться, и с вящим еще рвением нежели прежде. Король прусский, сколько ни хитрил и ни старался, при помощи союзников своих англичан, императрицу нашу отвлечь от союза с цесарцами и французами и сколько ни надеялся на тайные обязательства и соглашения свои с тогдашним наследником российского престола и на его себе во всем вспоможение, но министры цесарского и французского двора, происками и стараниями своими, превозмогли все его хитрости и уничтожили во многом его замыслы. Им удалось привлечь министров наших и фаворитов императрициных на свою сторону и узнав несколько о помянутых выше его тайных обязательствах у его с тогдашним нашим великим князем, произвести, наконец ту перемену, что управляющий до того всеми делами, канцлер Бестужев, свержен, и чрез то всем делам произведен лучший оборот и между прочим то, что императрица твердо предприяла продолжать войну, вместе с прочими, против короля прусского.

О вышеупомянутом тайном соглашении, бывшем тогда у короля прусского с тогдашним нашим великим князем, носились тогда одни только темные слухи, а настоящего дела неизвестно было, покуда король прусский в последующие времена не открыл сам оного при сочинении истории о сей войне. Он говорит, что и помянутый великий князь, будучи еще голштинским принцем, был весьма зол на датчан за причиненные от датского двора предкам его обиды и неспранедливости, и пылая желанием, по вступлении своем на престол, им отмстить, опасался, чтоб при тогдашних обстоятельствах ищущий себе повсюду союзников король прусский не сдружился с ними, и что самое сие побудило его просить короля прусского никак не заключать с ними союза, обещая за то с своей стороны всеми силами своими и возможностями помогать королю при тогдашней войне. Что ж касается до Бестужева, то сколько сначала шел он сам против короля прусского, столько стал сам держать его сторону, когда императрица занемогла и он, опасаясь ее кончины, прилепился к великому князю, яко к преемнику престола: а самое сие и было причиною, что он велел в минувшее лето графу Апраксину возвратиться из Пруссии. Но как граф Бестужев был свержен и сослан в ссылку и управлять делами стали иные люди, то и пошло все инако. А потому-то и велено было войскам нашим иттить тотчас опять назад, в королевство Прусское, и заняв оное, иттить в последующее лето далее и утеснять короля прусского даже в самых внутренних его бранденбургских областях, и дабы все сие с лучшим успехом можно было произвесть в действо, то не только для укомплектования армии собраны были вновь рекруты, но и составлен новый и особливый корпус, под именем обсервационного, и отправлен прямо чрез Польшу для соединения с нашею армией. И как оный весь составлен был на большую часть из наилучших людей, выбранных из старых украинских полков, то и полагалась на него великая надежда.

С другой стороны, и цесарева не меньшие делала приуготовления к войне, как мы. Она укомплектовала также армии свои рекрутами, а сверх того, была так счастлива, что венгерские жители, из усердия своего к ней, сами собой обещали дать ей сорок тысяч войска и содержать его на своем коште. Главная команда над армиями поручена была опять славному генералу Дауну, а другая, против Саксонии, находилась под командою генерала Сербелони, и обоим им велено было, колико можно ранее, начать свои военные действия.

С третьей стороны готовилась опять и имперская, сборная из разных немецких народов, армия, также к военным операциям, и предводительство над нею получил принц Цвейбрикский.

С четвертой, не оставили и французы исполнить то же, и упражнялись во всю зиму к продолжению воины, как против пруссаков, так и против англичан, во всех нужных приуготовлениях; и как последнею поступкою маршала Ришелье был двор французский крайне недоволен, то весною отозван он назад и команда над армиею поручега графу Клермонту.

Наконец, с пятой стороны делали и шведы равномерные к войне приуготовления. Король прусский сколько ни старался преклонить их к отступлению от нашего союза, однако проворство французских министров, имевших тогда при шведском дворе великую силу, превозмогло все его происки и старания и убедили шведское правительство к продолжению войны вместе с нами.

Вот сколь многие и сильные приуготовления деланы были против короля прусского; но, напротив того, и он был не без дела. Наиглавнейшее его старание было о том, чтоб укомплектовать ему опять свою армию и наградить урон, претерпенный им на семи прошлогодних баталиях, а не меньше в гошпиталях от прилипчивых и почти на язву похожих болезней, которыми померло у него великое множество народа. Но сие укомплектование учинить ему было не таково легко, как прочим союзникам, у которых у всех было народа более 50-ти миллионов, а у него не более пяти. Но недостаток сей наградил он своим разумом, хитростию и проворством. Он достал себе довольно солдат и денег, и не только укомплектовал армию свою с избытком, но и умножил еще оные. Для получения людей, собрал он, во-первых, рекрут со всех саксонских, ангальтских и шекленбургских областей; во-вторых, возвратил к себе всех беглых генеральным прощением, а в-третьих, определил в свою службу великое множество бывших у него в плену австрийцев и французов, шведов и виртемберцев, а чрез все сии средства и получил он множество народа.

Что ж касается до денег, в которых был у него также недостаток, то в сем помогла ему Англия. Там в министерстве, к счастию его, произошла перемена. Управлявший до того всеми делами Фокс, достигший до сей степени происками герцога Кумберландского, принужден был добровольно сложить с себя сие достоинство. Вместо его вступил славный Пит, отец нынешнего. Сей красноречием своим убедил тотчас весь народ вступиться жарчае за короля прусского и не только давать ему всякий год по четыре миллиона талеров, но, сверх того, подкрепить гановерскую армию корпусом англичан; а для командования оною выпросил у короля прусского, прославившегося потом, принца Фердинанда брауншвейгского. А не успел король сих денег получить, как переделал их в новую и весьма дурную монету, и из четырех миллионов сделал десять, и чрез то получил на сей год для продолжения войны довольно денег.

В таковых-то упражнениях препровождена была вся зима всеми воюющими державами, а не успел наступить сей 1758 год, как некоторые из них тотчас начали уже и военные свои действия. Начало оным учинили французы, или паче, командующий тогда еще ими дюк Ришелье. Он, желая сколько-нибудь исправить погрешность учиненную им, отправил маркиза Даржансона с двенадцатью тысячами человек для взятия города Гальберштадта; и как сей город был не весьма укреплен, то гарнизон ретировался в Магдебург, в виду у французов, которые, заняв город, произвели в нем великие разорения и ограбили почти всех жителей.

Такое предприятие французов побудило короля прусского отправить в сию сторону из Саксонии корпус, под командою брата своего, принца Гейнриха, который, прогнав французов к реке Везеру, возвратился опять в свое место; а как в самое сие время принял команду над гановерскою армией и принц Фердинанд Брауншвейгский, то он начал гнать французов от часу далее, и произвел сие с толиким успехом, что в конце февраля месяца переправилась уже вся французская армия назад, через реку Везер, а в марте перешла даже назад и через самый Рейн, растеряв столь много людей, что не осталось в ней более 30,000 человек.

В сих-то обстоятельствах находились дела в Европе в то время, когда мы помянутым выше сего образом стояли при реке Висле и готовились иттить в поход далее к неприятелю. И как около сего времени известие получено, что король предпринимает осаждать шлезскую крепость Швейдниц, которая одна только во власти цесарцев оставалась, то, для сделания ему диверсии, стал наш новый предводитель поспешать всеми остальными приуготовлениями к походу, и как весна уже тогда начинала совершенно вскрываться и показываться корм, то мы то и дело получали повеления быть к походу в готовности и с часу на час ожидали, что нам велено будет выступать. Но в самое сие время, против всякого чаяния и ожидания, обрадованы мы были одним известием до бесконечности.

Какое оно было, о том вы теперь у меня не спрашивайте. Сие увидите вы в последующем письме, а теперешнее, как довольно увеличившееся, время уже кончить и сказать вам, что я есмь и прочее.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.