1799

1799

Безверья гидра проявилась:

Родил ее, взлелеял Галл —

В груди его, в душе вселилась,

И весь чудовищен он стал!

Растет – и тысячью главами

С несчетных жал струит реками

Обманчивый по свету яд:

Народы, царствы заразились,

Развратом, буйством помрачились.

И Бога быть уже не мнят.

Нет добродетели священной,

Нет твердых ей броней, щитов;

Не стало рыцарств во вселенной;

Присяжных злобе нет врагов;

Законы царств, обряды веры,

Святыни – почтены в химеры;

Попран Христос и скиптр царей;

Европа вся полна разбоев;

Цареубийц святят в героев:

Ты, Павел, будь спаситель ей!

(Державин. С. 67)

«Всем известно, что революционное французское правительство, как некий беснующийся исполин, терзая собственную свою утробу и в то же время с остервенением кидаясь на других, наводило страх» всей Европе (Шишков. С. 62).

Французская революция началась в Париже в 1789-м году. Сначала там разрушили тюремный замок, потом приняли конституцию и сократили власть короля, затем вообще отменили монархию, назначили республику, казнили короля с королевой, стали истреблять всех подозрительных и, наконец, объявили войну тиранам Европы. Павел знал Людовика XVI-го и Марию Антуанетту не по газетам, а лично – в мае 1782-го года во время поездки по Европе он месяц жил в Париже; гибель тех, чьи живые черты сохраняются в памяти, действует на воображение всегда сильнее, чем смерть людей, знакомых только по именам. Образ цареубийц-якобинцев преследовал воображение нашего императора; видимо, он всерьез думал, что и у нас может произойти нечто подобное. У него был логический ум, воспитанный на классических литературных образцах древности и современности, и он знал, что все в мире совершается по закону подражания, открытому еще Аристотелем. Подражания в безделицах – свидетельство готовности подражать в деле. Поэтому он так немилосердно гнал из России новейшие французские моды: якобинство в одеждах – знак намерения последовать французам в свободе, равенстве и братстве.

Хотя якобинцы как таковые недолго правили Французской республикой, якобинский дух энергизировал французскую нацию все девяностые годы. Уцелевшие аристократы бежали из Франции по окрестным странам. В наших западных губерниях нашел себе зимние квартиры и содержание военный корпус принца Конде (семь тысяч эмигрантов); принц Конде с своим сыном герцогом Бурбоном и внуком герцогом Энгиенским были награждены высшей российской наградой – орденом Андрея Первозванного – за вклад в дело борьбы с мировой революцией. Французскому королю в изгнании – Людовику Восемнадцатому – было предоставлено убежище в Митаве с пенсией в двести тысяч рублей.

По мере разлива революции в Париже – в остальной, еще монархической Европе тревожились все более, и наконец австрийская и испанская армии пошли восстанавливать во Франции старый порядок. Сначала, в 1792-м и 1793-м годах они наступали. Но якобинцы избрали в Париже Комитет общественного спасения, объявили, что их отечество в опасности и мобилизовали революционных граждан. Весной 1794-го года 850 тысяч французов были под ружьем, и революционные армии стали наступать. Пруссия, встрявшая было в войну, заключила с Францией сепаратный мир.

Екатерина II не однажды говорила, что спасение монархии во Франции – дело всех государей Европы, однако военной помощи не давала; у нее были свои заботы, ближние к границам России: когда в Париже началась революция, мы воевали на два фронта – с Швецией и с Турцией; когда там казнили короля – мы делили Польшу; когда революционные французские армии из обороны перешли в атаку, Суворов усмирял поляков, взволновавшихся от ликвидации их государства, а Валериан Зубов вел армию к берегам Каспийского моря для освобождения Закавказья от персидского ига.[22] В 1796-м, незадолго до своей кончины, Екатерина, по слухам, повелела наконец фельдмаршалу Суворову готовиться к походу на Париж. «Безбожные, окаянные французишки убили своего царя, – говорил фельдмаршал своим солдатушкам, приступая к подготовке похода. – Они дерутся колоннами, и нам, братцы-ребята, д лжно учиться драться колоннами» (Столыпин. С. 7).

Но едва Екатерина умерла, Павел немедленно отставил все наступательные планы, вернул корпус Валериана Зубова, прекратил закавказскую войну и сказал, что «теперь нет ни малейшей нужды России помышлять о распространении своих границ, поелику она и без того довольно уже и предовольно обширна <…>, вследствие того хочет он все содержать на военной ноге, но при всем том жить в мире и спокойствии» (Болотов. С. 177).

В сущности, он говорил то же, что в последние пятнадцать лет своего царствования, в промежутках между войнами, говорила покойная Екатерина, и, подобно матери, Павел недолго держался своего слова. То есть в течение двух лет наш император не преследовал якобинцев за пределами своего государства, а преследовал только внутри: репрессировал круглые шляпы, жилеты, частные типографии и вольные разговоры, запрещал ввоз в страну заграничных книг, журналов и нот;[23] вводил новые правила въезда иностранцев в Россию:[24] виза от русского посланника в той стране, откуда едет гость; документ о маршруте и цели приезда; проверка документов на границе и проч., проч., проч.

Отчасти состоянию нейтральности России способствовало состояние военных дел на прочем континенте. Накануне своей коронации, в 1797-м году, Павел едва не нарушил своего слова, и 4-го апреля уже отдал было приказ трем нашим дивизиям готовиться к походу на помощь Австрии. Но не успел приказ дойти до дивизий, как австрийцы начали с французами переговоры о мире. Говорят, когда австрийский посол в Петербурге намекнул Павлу на то, что, ежели русские дивизии пойдут в поход, перемирие можно прервать, – Павел, пожав плечами, спросил: «Вы еще недостаточно терпели поражений?» (Валишевский. С. 296)

Впрочем, он совсем не безразличным взором следил за происходящим на континенте. Когда он узнал о том, что прусская дипломатия сепаратно договаривается с французами о некоторых территориальных взаимозачетах (Франция закрепляется по левому берегу Рейна, Пруссия получает себе несколько мелких германских княжеств), он послал прусскому королю угрожающее письмо: «Обвиняют кабинет Вашего Величества, <…> будто бы он старается скрытно расстроить примирение Европы; говорят, что Ваше Величество, дозволяя французам завоевания, ожидаете себе доли от раздробления империи Германской <…>. Вас не должно удивить, если я скажу, что не останусь равнодушным свидетелем <…>, но употреблю в действие всю власть и все силы, врученные мне Провидением» (Шумигорский 1907. С. 142).

Император Павел, даром что перелицовывал политику своей матери, в общем-то мыслил в международных делах по той же логике, что и Екатерина: чем более ослабнет могущество сильнейших европейских дворов, тем более возрастет могущество России. Он не собирался заступаться за австрийцев и пруссаков из моральных соображений. Прежде чем восстанавливать порядок в Европе – надо было обустроить собственное государство.

Но вот в 1797-м году император Павел принял под свой протекторат остров Мальту – владения католического Ордена рыцарей святого Иоанна Иерусалимского – и обязался, соответственно, способствовать финансовому и прочему процветанию Ордена. «Близко наблюдавшие Павла люди, – сообщает летописец, – не раз отмечали черты рыцарственности в его характере (высоко развитые понятия о чести и достоинстве, великодушии, выражавшиеся, в частности, в готовности принести публичные извинения незаслуженно обиженным и т. д.). Именно эти черты он возвел в принцип своего бытового и общественного поведения. <…> – Из-за рыцарской доминанты естественно проистекала повышенная знаковость павловского общественного устройства <…>. Это и неукоснительное внимание к четкой регламентации публичных и частных отношений. Это и особая роль (строже всего соблюдаемая при дворе и в армии) этикета, иерархии почестей, эмблемы, цвета, жеста и т. д. <…> – Ярким примером приверженности Павла I к рыцарской идее явились его отношения с Орденом иоаннитов на Мальте. Чудом доживший до нового времени осколок объединения рыцарей-крестоносцев, католиков-иезуитов, Мальтийский Орден во второй половине 1790-х гг. оказался из-за грозных событий Французской революции в крайне тяжелом положении и вынужден был искать защиты у глав европейских монархий. Иезуиты еще в конце царствования Екатерины II обосновались в России, а с воцарением ее сына стали добиваться его участия в мальтийских делах. Павел I <…> в декабре 1797 г. принял Орден под свое покровительство <…>. В сентябре 1798 г. он принял Мальтийский Орден под свое верховное руководство, а в ноябре возложил на себя достоинство великого магистра Ордена <…>. Указание на достоинство „Великого Магистра Ордена св. Иоанна Иерусалимского“ вошло в состав общей титулатуры Павла I, изображение мальтийского креста было внесено в государственный герб, а сам крест включен в систему высших российских орденов» (Тартаковский. С. 214–215).

Вставить католический крест в герб православной державы – сильная акция, означавшая не только публичное вступление России в состояние веротерпимости, но и готовность принять под свое покровительство весь католический мир в защиту от безбожных якобинцев.[25]

Безбожные французы тем временем продолжали освобождать Европу от власти тиранов: в Голландии была установлена Батавская республика, в Ломбардии – Цизальпинская, в Генуе – Лигурийская; в Швейцарии – Гельветическая. В январе 1798-го года французские войска заняли Папскую область и провозгласили там Римскую республику. В июне 35-тысячный французский корпус во главе с генералом Бонапартом направился на освобождение Африки от англичан. По пути французы высадились на острове Мальта. Русскому посланнику было предписано выехать с острова в течение трех часов. Объявлено, что любой русский корабль, появившийся у берегов Мальты, будет потоплен.

Это было личное оскорбление императору Павлу. 13-го июля 1798 года, в разгар семейного скандала из-за девицы Лопухиной, император отдал приказ 16-тысячному корпусу генерала Розенберга сосредоточиться у Брест-Литовска для похода на Запад.

Осенью 1798-го против безбожной Франции составилась редкостная по вероисповеданию коалиция: Россия, Австрия, Англия, Турция. В Средиземное море была послана русско-турецкая эскадра адмирала Ушакова и английская эскадра адмирала Нельсона. Они собирались с моря атаковать занятые французами южные земли Европы. С суши на французские республики должны были надвинуться совокупно действующие русские и австрийские армии. Император Франц просил Павла прислать во главу войск Суворова.

Суворов был помилован еще год назад – в феврале 1798-го. Вдруг, как это обычно бывало и с другими, император снял с фельдмаршала надзор и всемилостивейше дозволил приехать в Петербург. «Если было что от него мне, я сего не помню», – сказал император (Милютин. Т. 3. С. 124). Суворов приехал. Павел позвал его на вахтпарад. Суворов морщился, зевал, гримасничал и паясничал как всегда, когда чем-то был недоволен. Павел позвал его на другой вахт-парад, потом на третий. Но Суворов продолжал дурить: то треугольная шляпа падала у него с головы, и он с клоунскими ужимками пытался ее поймать, то шпага, прицепленная по новым правилам, мешала пролезть в дверь кареты, и фельдмаршал никак не мог сообразить, как ему быть, то он начинал бегать не в ногу перед солдатским строем, мелко крестясь и бормоча себе что-то под нос (Петрушевский. Т. 2. С. 390–391). Служить под приглядом императора Суворов не хотел. Он хотел воевать, ибо на войне был себе хозяин. «Пусть меня сделают главнокомандующим, – говорил он, – дадут мне прежний мой штаб, развяжут мне руки, чтоб я мог производить в чины, не спрашиваясь. Тогда, пожалуй, пойду на службу. А нет – лучше назад в деревню. Пойду в монахи» (Суворов. Письма. С. 697). – Император терпел-терпел, но, наконец, отстал от него, дозволив ехать, куда тот хочет. Суворов уехал обратно в деревню.

Прошел год, и теперь все стало иначе. От войны Суворов отказаться не мог – на войне он жил, без войны угасал.

9-го февраля фельдмаршал прибыл по вызову Павла в Петербург, император возложил на него Мальтийский крест, и 17-го февраля Суворов выехал в Вену спасать Европу – принять командование над соединенными русско-австрийскими войсками для похода в Италию против французов.

ОЧЕРКИ ВОЕННЫХ СОБЫТИЙ ПЕРВОЙ ПОЛОВИНЫ 1799 ГОДА

«Первые русские войска прибыли в Верону 17 <6> апреля. Командование над армией принял Суворов. Он поручил своему предшественнику, фельдмаршалу Краю, осаждать Мантую и Пескиеру с 25000 человек <…>, а лично сам с 60000 человек двинулся на Брешиа. Этот город сопротивлялся ему всего 24 часа. Он взял в нем 1200 пленных французского гарнизона. Бергамо, имевший такой же гарнизон, сдался 23-го <12>. 25 <14> апреля главная австро-русская квартира прибыла в Тревильо, на левом берегу Адды <…>. – Шерер оставил командование французской армией и отправился в Париж. Его заместил генерал Моро. <…>

Макдональд с неаполитанской армией <…> с нетерпением ждал приказаний от Моро <…>. 18-го <7> июня, в 5 часов пополудни, Суворов атаковал четырьмя колоннами неаполитанскую армию. Французы были отражены и сосредоточились на правом берегу Треббии. 19-го <8-го> Макдональд переправился через реку тремя колоннами, имел сначала успех, который остался неразвитым, и – проиграл сражение. <…> Суворов следовал за ним в течение четырех дней» (Наполеон. С. 311–315).

ОЧЕРКИ ВОЕННЫХ СОБЫТИЙ ВТОРОЙ ПОЛОВИНЫ 1799 ГОДА

«Русский Бог велик… охают французы <…>. Еще новую победу Всевышний нам даровал». – 15 <4> августа неприятель «атакован, совершенно разбит и обращен в бегство. Урон его простирается, по признанию самих французов, до 20000 человек» (Из августовских писем Суворова Ф. В. Ростопчину и Ф. Ф. Ушакову // Суворов. Письма. С. 349–350).

«Суворов покрыл себя бессмертной славой. Его имя вызывало восторг и удивление. Император <…> пожелал, чтобы его поминали за обедней вместе с членами императорского дома» (Головина. С. 223).

«Для сохранения в памяти в предыдущих веках великих дел генерал-фельдмаршала нашего графа Суворова-Рымникского, в четыре месяца избавившего всю Италию от безбожных ее завоевателей, <…> жалуем ему <…> знаменитое достоинство князя Российской Империи с титулом Италийского <…>. Гвардии и всем российским войскам даже в присутствии государя отдавать ему все воинские почести, подобно отдаваемым особе его императорского величества» (Из указа Павла I от 8 августа и приказа от 24 августа 1799 года // Суворов. С. 261, 263, 268, 270).

«Я живу рядом с домом, где квартирует около 20 бравых гренадеров из императорского батальона, и, проходя мимо, беседую с ними. Всякий день они поручают мне: „Попросите государя, чтобы приказал французов-то живых не оставлять. Уж этот род нечестивый весь перевесть должно“ (Ростопчин. С. 230).

«Успехи Суворова вызвали еще большее озлобление императора Павла против республики. Он выставил несколько корпусов: 30000 человек под командованием генерала Корсакова отправились в Швейцарию; 18000 человек <…> погрузились в Ревеле на английскую эскадру; 11000 человек были отправлены в Италию на пополнение к Суворову; это доводило до 90000 человек силы русских, участвовавшие в этой кампании. Ломбардская жара была непереносима для русских. Смешение различных наций в одной и той же армии вызывало одни неудобства. Австрийские генералы были мало удовлетворены тактикой генерала Суворова, замашки которого их раздражали. Коалиционные кабинеты пришли к соглашению о том, чтобы одновременно действовали четыре армии: одна в Италии, составленная из австрийцев, <…> одна в Швейцарии, составленная из русских, французских эмигрантов и швейцарцев, под командованием Суворова; одна на Нижнем Рейне, <…> одна в Голландии <…>.

Французское правительство, со своей стороны, не падая духом от поражений, усердно начало пополнять свои армии. Гельветская армия была самой сильной. Генералу Массена посылались приказ за приказом, чтобы он предупредил прибытие русских и овладел Цюрихом <…>.

Со своей стороны, Суворов покинул командование итальянской армией. 14 <3> сентября он прибыл в Беллинцону с 20000 русских, уцелевшими у него из 51000 человек <…>.

Массена почувствовал, наконец, что наступил решительный момент, и ему больше нельзя терять ни одного дня, так как, если он даст время Суворову прибыть в Цюрих, его положение сделается опасным <…>. Главная квартира Корсакова расположилась в Цюрихе <…>. В ночь с 23 на 24 сентября Массена выставил батарею из 20 пушек <…>. Русские отважно выдерживали натиск со всех сторон. Они удерживали город Цюрих часть ночи с 25 на 26-е, но наконец французы выломали ворота. Корсаков на правом берегу Рейна собрал только половину своего корпуса. В сражении им было потеряно 15000 человек, госпитали, склады и обозы. <…>

В тот же самый день, 25 сентября, Суворов прошел через Сен-Готардский перевал, громко заявляя о своем намерении <…> двинуться прямо на Люцерн и Берн и отбросить в течение нескольких дней французскую армию <…>. Прибыв в Гларис, Суворов узнал о поражении у Цюриха <…>. Это заставило его подчиниться необходимости и очистить Швейцарию, бросив своих отсталых, больных и раненых и оставив много пленных в руках победителя. 8 октября он прибыл в Койре с остатками своей армии, подавленный подобным концом кампании, начатой при таких счастливых предзнаменованиях» (Наполеон. С. 325–327).

Реляции, подобные цитированным выше, захватывают дух у редких читателей. Зритель эпох, алчущий мифов и анекдотов, несомненно, перестал вникать в подробности маршрутов Суворова уже со второго абзаца рассуждений Наполеона. И правильно сделал, ибо в историческом повествовании, в отличие от военной статистики, важен результат, а не процесс подсчета: сколько войск, какого числа и проч.

Результат же, если коротко говорить, был примерно тот же, как и всегда, когда мы вступали в коалиции.

Пока мы воевали, союзные Австрия и Англия нашими успехами гордились, но лишь дело стало близиться к заключению мирных трактатов и установлению государственных интересов в пределах, очищенных от французов, союзники стали выказывать живейшее нетерпение насчет скорейшего вывода русской пехоты из Италии, а русских судов из Средиземного моря.

Суворов, по очищении Италии от французов, отправился по приказу в Швейцарию: тут, в Альпах, на Сен-Готардском перевале, французы окружили его, и он пошел по горной тропе: он пролез сквозь горы, угробив пол-армии в сен-готардских ущельях, чтобы, спустившись в долину, узнать, как накануне его безумного перехода войско генерала Корсакова бежало из Цюриха, а союзные австрийцы не сделали ни шагу на помощь.

Суворов был в бешенстве: «Я покинул Италию раньше, чем было должно. Но я сообразовывался с общим планом <…>. Я согласовываю свой марш в Швейцарию <…>, перехожу Сен-Готард, преодолеваю все препятствия на своем пути; прибываю в назначенный день в назначенное место и вижу себя всеми оставленным <…>. Позиция при Цюрихе, кою должны защищать 60000 австрийцев, оставлена на 20000 русских, коих не обеспечили продовольствием <…>. Что мне обещали, ничего не исполнили» (Суворов – австрийскому эрцгерцогу Карлу, 20-е числа октября 1799 // Суворов. Письма. С. 367).

Тем временем адмирал Ушаков воевал в Средиземном море. Его эскадра отняла у французов Ионические острова и собралась идти на Мальту. Однако союзные англичане искали способов сбыть Ушакова к берегам Египта – сторожить воюющего там Бонапарта. Ушаков возмущался: «Требования английских начальников морскими силами <…> я почитаю за не иное, что они малую дружбу к нам показывают, желая нас от всех настоящих дел отстранить и, просто сказать, заставить ловить мух, а чтобы они вместо того вступили на те места, от которых нас отделить стараются» (Трухановский. С. 117).

Павел приказал Суворову уходить из Швейцарии домой, в утешение наградил его званием генералиссимуса и велел воздвигнуть ему статую против главного фасада Михайловского замка. «Я решился отстать вовсе от связи с двором Венским, – писал император Суворову 29-го октября, – весьма рад, что от вашего из Швейцарии выступления узнает эрцгерцог Карл на практике, каково быть оставлену невовремя и на побиение; но немцы – люди годные, все могут снесть, перенесть и унесть» (Милютин. Т. 3. С. 558). – Но Суворов был безутешен: «Я бил французов, но не добил. Париж – мой пункт. Беда Европе» (Суворов. Письма. С. 750). – Через полгода он умер.[26] Вместо статуи Суворова перед главным фасадом Михайловского дворца поставили памятник Петру Первому.

ИМПЕРАТОР ПАВЕЛ ПЕРВЫЙ ВНИМАТЕЛЬНО НАБЛЮДАЕТ ЗА РАЗВИТИЕМ СОБЫТИЙ ВО ФРАНЦИИ

Пока Суворов переходил из Италии в Швейцарию, а Ушаков спорил с Нельсоном о победах в Средиземном море, небезызвестный генерал Бонапарт, оставив свою армию в Египте, явился в Париж.

18-го брюмера VIII-го французского революционного года он взял власть республики в свои генеральские руки. По календарю, принятому тогда в прочей Европе, это было 9-е ноября. По нашему календарю – 29-е октября.

Генерал Бонапарт стал первым консулом. Франция продолжала называться республикой. До того времени, когда генерал стал называться императором, а Франция – империей, оставалось пять лет. Но уже в ноябре 1799 года решительность, с какою первый консул стал подавлять, учреждать и устанавливать, – внушала. Якобинство во Франции прекращало свое бытие. Восстанавливалось единоначалие.

Одним из первых в Европе, кто заметил внушительность новой власти, был император Павел. Он сказал так: «Во Франции перемена, которой оборота, терпеливо и не изнуряя себя, ожидать д лжно <…>. Я проникнут уважением к первому консулу и его военным талантам <…>. Он делает дела, и с ним можно иметь дело» (Суворов. Документы. Т. 4. С. 439; Сб. РИО. Т. ХХ. С. 1; Эйдельман 1982. С. 188).

Скоро император Павел разорвет отношения с Англией, выбрав вместо нее первого консула Франции новым партнером в политике. «Российская политика вот уже три года остается неизменной и связана с справедливостью там, где его величество полагает ее найти. Долгое время он был того мнения, что справедливость находится на стороне противников Франции, правительство которой угрожало всем державам. Теперь же в этой стране в скором времени водворится король, если не по имени, то, по крайней мере, по существу, что изменяет положение дела. Он бросил сторонников этой партии, которая и есть австрийская, когда обнаружилось, что справедливость не на ее стороне. То же самое он испытал относительно англичан. Он склоняется единственно в сторону справедливости, а не к тому или другому правительству, к той или другой нации, а те, которые иначе судят о его политике, положительно ошибаются» (Из беседы императора Павла I с датским посланником в начале сентября 1800 г. // Клочков. С. 309–310).

Хорошо сказано. Точно определен смысл политики императора Павла Первого внутри и вне страны: политика остается неизменной и связана со справедливостью там, где его величество полагает ее найти, – формула, достойная Михаила Архангела.

Живите праведно – будете счастливы. Живите справедливо – никто вас не тронет. Живите честно – вечная всем память.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.