ПОСЛЕДНЕЕ СЛОВО АТАМАНА АННЕНКОВА
ПОСЛЕДНЕЕ СЛОВО АТАМАНА АННЕНКОВА
«…Анненков Борис Владимирович, 37 лет, бывший генерал–майор, происходящий из потомственных дворян Новгородской губернии, бывший командующий отдельной Се–миреченской армией, холост, беспартийный, окончивший
Одесский кадетский корпус в 1906 году и Московское Александровское училище в 1908 году{64}.
Денисов Николай Александрович, 36 лет, бывший генерал–майор, происходящий из мещан Кинешемского уезда, Клеванцовской волости, Иваново–Вознесенской губернии, бывший начальник штаба отдельной Семиреченской армии, холост, беспартийный, окончивший Петербургское Владимирское училище и ускоренные курсы академии Генштаба, обвиняются:
первый, Анненков, в том, что с момента Октябрьской революции, находясь во главе организованных им вооруженных отрядов, систематически с 1917 по 1920 год вел вооруженную борьбу с Советской властью в целях свержения ее, то есть в преступлении, предусмотренном статьей 2 Положения о государственных преступлениях… в том, что с момента Октябрьской революции, находясь во главе организованных им вооруженных отрядов, в тех же целях систематически, на всем протяжении своего похода, совершал массовое физическое уничтожение представителей Советской власти, деятелей рабоче–крестьянских организаций, отдельных граждан и вооруженной силой своего отряда подавлял восстания рабочих и крестьян, то есть в преступлении, предусмотренном статьей 8 Положения о государственных преступлениях;
второй, Денисов, в том, что, находясь во время Гражданской войны на начальствующих должностях в белых армиях и отрядах и будучи начальником штаба отдельной Семире–ченской армии и карательных отрядов Анненкова, систематически…» – те же обвинения, те же статьи.
(Из обвинительного заключения суда военной коллегии по делу атамана Анненкова, объявленного на процессе 12 июля 1927 года.)
* * *
Заснеженная солончаковая степь стонала от движущейся конницы. На рысях шли полки, точнее, их остатки. Из–под конских копыт в разные стороны разметались комья мокрой хляби. Позади оставался черный след, который не могла скрыть зима. Он не зарастет травой и летом. Это был поистине черный след, замешенный на людской крови.
Впереди, в трех–четырех верстах шел казачий разъезд – авангард. Казаки то и дело привставали на стременах, оглядывали степь и, убедившись, что она безлюдна, красной засады не видать, двигались дальше. За авангардом шла охранная сотня командующего, а за ней полки с наспех набранными крестьянскими парнями, формирования басмачей. Замыкал шествие самый надежный полк командующего – Оренбургский, сформированный из зажиточных и богатых казаков.
Вся эта конная лавина катила волей командующего отдельной Семиреченской армией атамана Анненкова. Под ним ходко шел резвый, с тонкими ногами вороной жеребец. Чтобы поспеть за ним, казакам приходилось то и дело нахлестывать нагайками, плетьми, камчами своих уставших лошадей.
Конная ватага, уже не державшая строй, оставлявшая за собой выжженные села, сотни и тысячи ограбленных, изнасилованных, убитых, спешила к Джунгарским Воротам, к тому заветному проходу шириной в десяток километров между Джунгарским Алатау и хребтом Барлык, который открывал путь к спасению.
Впору бы подкрепиться чорбой или зеленым чаем. Да и кони устали. Они несли на себе не только всадников, но и притороченные к седлам тяжелые баулы, чувалы, просто тюки, набитые вовсе не кормом для коней, а туго скатанными коврами, кожами, мехами, золотыми и серебряными окладами, содранными с икон, царскими десятками и рублевиками, одеждой.
«При позорном своем бегстве в Китай, – впоследствии вспоминал преследовавший остатки анненковской армии военком полка В. Довбня, – Анненков оставил за собой широкий и длинный кровавый след. На протяжении более двухсот верст, от села Глинского по берегам озер Ала–Куля и Джаланаш–Куля вплоть до Джунгарских Ворот… дорога была усеяна трупами…»
Еще издали атаман заметил спешившийся передовой разъезд. «Неужели достигли Джунгарских Ворот?» Отсюда до Китая – рукой подать. Навстречу Анненкову скакал казак. Осадив коня, доложил:
– Господин генерал! Вот они, Джунгарские Ворота! – И, повернувшись в сторону виднеющихся гор, махнул рукой, как бы показывая: вон они, эти Ворота.
– Добро, брат! Спасибо за службу! – отрывисто бросил Анненков.
В обычных разговорах казаки называли его атаманом и братом–атаманом. Но в строю – другое дело. Здесь для них он был генералом, даром что совсем недавно – в империалистическую – был всего лишь хорунжим. Как только «Верховный правитель Российского государства» адмирал Александр Колчак пожаловал ему погоны с зигзагами, Анненков стал требовать, чтобы в официальной обстановке подчиненные величали его генералом, считая, что уже само это слово дисциплинирует людей. Тем не менее, чтобы приблизить к себе казаков, Анненков ввел в обиход слово «брат», оно больше импонировало казакам, нежели «господин».
Анненков подал знак на привал – отдых для людей и коней. Всадники остановились, начали спешно расседлывать и стреноживать взмыленных, тяжело дышащих, с впалыми боками лошадей. Они тотчас же потянулись к торчащим из–под снега жестким былинкам. Казаки раскладывали брынзу, копченую свинину, бочонки с топленым маслом.
Перед Анненковым кто–то услужливо расстелил плотную попону из верблюжьей шерсти. Отцепив шашку, отделанную серебром и самоцветами, он лег на попону, вытянув затекшие от долгой езды ноги, прикрыл глаза. Так пролежал несколько минут. Потом привстал, оглядел казачий лагерь, кого–то поманил пальцем. К нему торопливо подошел начальник штаба Денисов, почтительно наклонился, ожидая распоряжений.
– Буду держать совет, – приглушенно заговорил Анненков. Денисов опустился перед ним на корточки.
– Такая армия в Китае нам ни к чему. Граница надвое разделит ее. Слишком много горючего материала мы с тобой везем в чужую страну. Вчерашние крестьяне захотят домой. Настала пора размежеваться. Те, кто не с нами, должны остаться на этой земле.
– Что будем делать? – вопросительно поднял глаза начальник штаба.
– Я буду говорить с казаками, а ты тем временем отправляйся в Оренбургский полк, потолкуй кое с кем, укажи диспозицию пулеметчикам…
Денисов отлично понял, что необходимо сделать и почему выбор атамана пал на оренбуржцев. На совести этого полка кровь не сотен, а тысяч людей, причем не только коммунистов и советских работников, но и простых бедняков. Опьяненные кровью анненковские головорезы истребляли всех, кто попадал им под горячую руку. Надписи на вагонах, орудийных лафетах призывали: «Руби направо и налево!» Они как бы узаконивали жесточайший террор. Анненкова повсюду сопровождал «вагон смерти». Кто в него попадал, живым оттуда не выходил. Самые жестокие, самые зверские карательные акции колчаковское правительство поручало Анненкову. Это он по распоряжению военного министра омского правительства Иванова–Ринова зарубил 87 делегатов крестьянского съезда Славгородского уезда. Это он дотла сжег село Черный Дол, поднявшее восстание против Колчака. Это по его приказу головорезы ворвались в непокорное село Черкасское и с ходу уничтожили две тысячи человек.
В Усть–Каменогорске Анненков отобрал из заключенных в крепости тридцать партийных и советских работников и вывез в Семипалатинск. Все они были выведены к проруби на Иртыше и утоплены. В районе Семипалатинска солдаты бригады генерала Ярушина отказались выступить против крестьян, осмелившихся взяться за оружие, чтобы защитить себя. Анненковский полк разоружил бригаду, солдат вывели в камышовые заросли. Все они были расстреляны…
Перед столпившимися казаками предстал сам атаман–брат. Как всегда, подтянутый, красивый, без видимых следов усталости после долгого пути. Разве что небрит несколько дней. Его речь была недолгой. Хорошо поставленным голосом с оттенком напускной грусти он сказал:
– Славные бойцы! Два с половиной года мы с вами дрались против большевиков. Теперь мы уходим вот в эти неприступные горы и будем жить в них до тех пор, пока вновь не настанет время действовать. Слабым духом и здоровьем там не место. Кто хочет остаться у большевиков, пусть остается. Не бойтесь ничего и ждите нашего возвращения. Тому, кто пойдет с нами, возврата не будет. Думайте и решайте теперь же!
От этих слов одни казаки ожили, приосанились, подтянулись поближе к атаману, давая ему понять, что готовы за ним хоть в огонь, хоть в воду. Это были в основном те, кому все дороги назад были отрезаны. Другие радовались: атаман–брат отпускает их без обиды домой. Словно чуя недоброе и в надежде предотвратить его, спешили уверить Анненкова:
– Не суди нас, атаман–брат, что мы уйдем от тебя. Но мы клянемся тебе, что не встанем в ряды врагов твоих!
Те, кто собрался домой, один за другим подходили к восседавшему на коне атаману–брату и на прощанье целовали стремя. Что делать с винтовками? Они теперь не нужны. Атаман приказал освободить первую же попавшуюся на глаза повозку: «Складывайте в нее, может, нам еще пригодятся».
И вот уже длинная цепочка конников потянулась в обратный путь. Но дошли только до ближайшего небольшого ущелья. Все, кто ушел от Анненкова, полегли здесь…
За узкой полоской зимнего горизонта – Китай. Виднелись дымки над фанзами. Там – укрытие и надежда. Анненков хотел въехать в Китай как сила организованная, способная на многое.
– Развернуть знамя! – приказал Анненков. Знаменщики вынули из чехла штандарт, натянули на древко. На ветру вяло затрепетало изрядно потрепанное черное полотнище со зловещей эмблемой Отдельной Семире–ченской армии – черепом со скрещенными костями и словами «С нами Бог!».
* * *
Вячеслав Рудольфович уже давно должен был быть на месте. Значит, его задержало что–то важное – так размышлял Артузов, вглядываясь в темную августовскую ночь. Он подошел к столу, перевернул листок календаря. «Ого! Уже тридцатое число!» – удивился Артур Христианович. Выходит, конец лету. Он сел на стул, поддернув хорошо отглаженные брюки, придвинул кипу бумаг. Выбрал несколько листков, начал читать. Это были протоколы судебного заседания по делу Савинкова.
Поздний час давал о себе знать, особенно если учесть, что прошлые ночи были заполнены напряженной работой. Он прикрыл воспаленные веки и на какое–то мгновение забылся. Очнулся от скрипа двери. Вошел начальник Иностранного отдела Трилиссер:
– Опять засиделся до тумана.
– Покой усыпляет… Присаживайтесь, Михаил Абрамович.
– Вячеслав Рудольфович не звонил?
– Нет, жду. Сказал, что приедет обязательно.
Трилиссер вытащил из жилетного кармана «кондукторские» часы фирмы «Павел Буре», поднес их к уху, убедился, что тикают, поддев ногтем верхнюю крышку, взглянул на циферблат со старомодными римскими цифрами:
– Неужто второй? Значит, в это время пробил последний час Савинкова?
– Да, как политическая фигура он канул в Лету. Вот перечитываю протоколы и думаю: не было у него главного – настоящей веры. Значит, не было и силы.
– Кто на очереди? Уж не Анненков ли?
– Угадали.
– Чем он, по вашим данным, занимается?
– По моим данным, поселился со своими казаками и начальником штаба Денисовым верстах в пятидесяти от Ланьчжоу. Разводит чистопородных лошадей. Мирное занятие.
Трилиссер хмыкнул недоверчиво. Артузов продолжал размышлять вслух о человеке, с недавних пор занимавшем его мысли.
– Конечно, атаман не Савинков, в одиночку или с группой границу переходить не будет. Ему армия нужна. Ход Савинкова он не повторит… Но в конезаводчиках Анненков не засидится.
– Боюсь, вы правы, – задумчиво сказал Трилиссер, – если Анненков убежден, что рожден для роли повелителя, реваншизм в нем неминуемо возобладает. Выходит, лошадок своих не для ипподрома растит атаман.
– Однако, – счел нужным заметить Артур Христиано–вич, – люди, подобные Анненкову, как правило, превращаются в нуль, если не получают помощи извне. Я убежден, что рано или поздно Анненков обратится к японцам, великому князю Николаю Николаевичу, к черту–дьяволу, к кому угодно, лишь бы найти опору для новой своей авантюры.
– Похвально, Артур Христианович. От вас же слышал: постоянное размышление – непременный элемент творчества.
– Это вполне очевидно.
– Что ж, согласен думать вместе с вами…
Однажды Артузов уже занимался Анненковым. Затем на время нужда в таком внимании отпала. Вторично Артузов стал думать о нем после того, как атаман был выпущен из китайского зиндана. Это случилось в феврале 1924 года. Китайские власти упрятали туда Анненкова почти на три года. После перехода границы в районе Джунгарских Ворот генерал с несколькими тысячами солдат и казаков расположился лагерем на реке Боро–Тала. Китайские власти попытались подтолкнуть Анненкова в «объятия» атамана Семенова{65}, предложив ему передислоцироваться на китайский Дальний Восток. При этом учитывали и беспокойное, а точнее, разбойное поведение анненковцев, которые все чаще и чаще совершали набеги и грабежи китайских селений. Губернатор, получив отказ Анненкова передислоцироваться, потребовал разоружения казаков. Анненков отклонил и это требование. Тогда–то и упрятали его в тюрьму. Кроме губернатора к этому аресту некоторое отношение имели… Менжинский и Артузов.
Анненков сидел в тюрьме. Казалось бы, он уже не опасен. Но… к Артузову попадает копия записки, направленной атаманом из зиндана японским властям. В ней говорилось: «Убедительно прошу Вас, представителя Великой Японской империи, дружественной по духу моему прошлому императорскому правительству, верноподданным коего я себя считаю до настоящего времени, возбудить ходатайство о моем освобождении из Синьцзянской тюрьмы и пропустить на Дальний Восток. Честью русского офицера, которая мне так дорога, я обязуюсь компенсировать Японии свою благодарность за мое освобождение». Артузов понял, что Анненков не только не смирился, но явно пытался продать себя японской реакции, и что на это письмо японские представители откликнутся незамедлительно, добьются его освобождения. Так и случилось. Анненков вышел на свободу. В городе Турфан атамана встретил Денисов, и они верхом отправились в город Ланьчжоу, в окрестностях которого и была создана пресловутая конеферма – явно для прикрытия.
Артузов внимательно следил за действиями Анненкова и его окружения, рассматривая его не только как преступника, но и как опасного потенциального врага.
…Вячеслав Рудольфович приехал только около двух часов ночи. Тут же вызвал Артузова:
– Только в час пятнадцать огласили приговор. В душе просил суд не выносить Савинкову высшей меры наказания. Но она, конечно, вынесена.
– Судью, как хирурга, – заметил Артузов, – уговаривать запрещено. Не так ли, Вячеслав Рудольфович?
При всем своем недюжинном уме и проницательности Артузов до конца дней своих оставался изумительно доверчивым и даже наивным. Он никак не мог предположить, что очень скоро судей будут вовсе даже не уговаривать, а заранее, задолго до начала «суда», который только в издевку и можно назвать нормальным судебным процессом, просто «информировать», тоном беспрекословного приказа, кому и какой приговор – нет, не выносить, но оглашать…
– Оно, конечно, так, – согласился с ним Менжинский. – Для нас важнее политическая смерть Савинкова. А она для него уже настала. Вот копия приговора. Ознакомьтесь.
Артур Христианович негромко, повернувшись к Трилис–серу, прочитал приговор коллегии. Удовлетворенно кивнул, когда дошел до того места, когда суд счел возможным ходатайствовать перед Президиумом ЦИК СССР о смягчении наказания.
Принимая от Артузова прочитанные им листки, Менжинский отметил:
– Это для нас чрезвычайно важно: один из самых непримиримых и активнейших наших врагов сложил оружие, безоговорочно признал советскую власть, и не только признал, но и призвал своих бывших соратников также сложить оружие.
Менжинский, Артузов и Трилиссер оставались в кабинете председателя ОГПУ до рассвета. Лишь в половине седьмого утра нарочный доставил в судейскую комнату запечатанный пятью сургучными блямбами пакет: Центральный исполнительный комитет Союза ССР заменил Савинкову Борису Викторовичу высшую меру наказания десятью годами лишения свободы.
…Чем больше размышлял Артузов в эту ночь, тем отчетливее проводил параллель между Савинковым и Анненковым. Они одного поля ягоды. Савинков был человеком ненасытного честолюбия. Честолюбие характерно и для атамана. Оно будет постоянно толкать его на новые авантюры, коварные и опасные.
* * *
…По кругу на аркане бегала резвая лошадка с заплетенной гривой. Вспотевший от натуги тщедушный казачок, пощелкивая бичом, то и дело погонял ее. Это был один из шести казаков, которые добровольно еще оставались при атамане. Остальные – попросту разбежались, почувствовали, что с атаманом больше каши не сваришь. Во всяком случае, пока не появятся у атамана могущественные, а главное – денежные покровители.
Сам атаман, облачившись в генеральскую форму, сидел в плетеном кресле и молча наблюдал за тренингом. Рядом примостился Денисов. Зная слабость Анненкова к лошадям, он рассчитывал во время тренинга улучить момент, чтобы заговорить с атаманом о его дальнейших планах.
– Борис Владимирович, наши единомышленники не дремлют, готовятся. А Семенов вот–вот поход начнет, – начал разговор издалека Денисов. – Выходит, только мы с вами сложили оружие. Да стоит нам нацепить только шашки, как это заметит жена французского посланника мадам Фле–рио, и денежки сами потекут к нам.
Анненков, продолжая сосредоточенно наблюдать за действиями казака, полез в карман и вытащил сложенную газету:
– Прочти подчеркнутое.
Денисов неохотно взял газету в руки. Это был хорошо ему известный белогвардейский листок «Возрождение». Нашел отчеркнутые атаманом строки, прочел вслух:
– «Мы отступили. Но мы не сдались. Мы залегли в окопы „беженского существования“ и ждем».
– Понимаешь – ждем, – с нажимом повторил за ним Анненков.
– Чего ждем?
– Своего часа.
Забрав газету на рук Денисова, атаман неожиданно спросил:
– Ты в тюрьме когда–нибудь сидел?
– Нет, Борис Владимирович.
– То–то. Слишком ретивых в зиндан прячут. Нет, я не трус. Но, возможно, покажусь тебе трусом, если прочтешь одну конфиденциальную бумагу. – Анненков вынул из нагрудного кармана вчетверо сложенный лист бумаги, протянул Денисову: – Ознакомься…
Чем глубже вникал в содержание текста Денисов, тем свирепее становилось его лицо.
– Да за это шашкой, шашкой… – еле сдержав себя, выдавил бывший начальник штаба.
– Осади коня! – крикнул казаку атаман, словно не замечая реакции своего ближайшего сподвижника.
– Значит, разуверился во мне? – укоризненно спросил Анненков.
– А вы как полагаете? – уклончиво буркнул Денисов.
– Ты бы подписал такую бумагу?
– Даже под пыткой не подписал бы…
– Еще как бы подписал.
Денисов был в недоумении. Что случилось с атаманом, почему отказывается от борьбы, почему кается в грехах, ведь совершал святое дело, лил большевистскую кровь?
– Значит, ты решил, что я предатель, – продолжал разговор атаман. – Запомни: плохой анализ разрушает все, а ты, я вижу, плохой аналитик, хоть и учился в Генштабе. Позволь задать тебе один вопрос только: где мы находимся?
– Как – где? В Китае, в Ланьчжоу…
– Кто хозяин этого края?
– Фэн Юйсян.
– Кто он такой?
– Маршал, командующий Первой народно–революционной армией.
– Вот видишь, командующий. Если мы публично хоть раз тявкнем против Советов, он нас с тобой скрутит в бараний рог. На время надо затаиться, выждать. Будем жить тихо, заниматься лошадками. Я даже присмотрел коняшку в подарок маршалу. Про нас забудут. Но ты же знаешь, что наши единомышленники нас не забывают. Они наведываются.
Анненков подразумевал переписку и курьеров шанхайской монархической организации НН. Под этими буквами скрывался сам великий князь Николай Николаевич, живший в предместье Парижа Шуаньи и мечтавший возвратиться в Россию в качестве императора. Атаман был также связан с Богоявленским братством, во главе которого стоял его бывший подчиненный полковой врач Д. И. Казаков.
– Вот что, друг, считай, что это письмо – конспиративное, – решительно закончил беседу Анненков.
Письмо, столь взволновавшее Денисова, вместе с двумя другими посланиями Анненков передал бывшему начальнику своей личной охраны Ф. К. Черкашину, который пробрался к нему под видом скупщика пушнины для английской фирмы. Черкашин привез Анненкову письмо от М. А. Михайлова, начальника штаба русской белогвардейской группы при армии генерала Чжан Цзолина. Михайлов, бывший начальник штаба 5–й Сибирской колчаковской дивизии, предлагал атаману вспомнить прежние времена, собрать отряд, встать на сторону Чжана и начать борьбу против СССР.
Обдумав это, а также предложения, вытекающие из переписки с шанхайской группой, Анненков и написал три письма. Вот что сообщал атаман Михайлову: «Сбор партизан и их организация – моя заветная мечта, которая в течение пяти лет не покидала меня… И я с большим удовольствием возьмусь за ее выполнение… Судя по многочисленным письмам, получаемым от своих партизан, они соберутся по первому призыву… Все это даст надежду собрать значительный отряд верных, смелых и испытанных людей в довольно непродолжительный срок. И этот отряд должен быть одним из кадров, вокруг которых сформируются будущие части».
В другом письме, адресованном белогвардейцу П. Д. Иларь–еву, сколачивающему фронт борьбы с советской властью, Анненков писал: «Привет, дорогой Павел Дмитриевич! Итак, я хочу собирать свой отряд старых партизан. Думаю, что и ты с теми, кто тебя окружает, соберетесь в нашу славную стаю… Для того чтобы я выбрался отсюда, нужно добиться того, чтобы мое имя совершенно не упоминалось в причастности к отряду. Лучше, наоборот, распускать слухи о моем отказе вступать в дальневосточные организации, о моей перемене фронта».
Содержание третьего письма, адресованного Казакову, с которым Анненков познакомил Денисова, было полной противоположностью двум первым. Главе Богоявленского братства атаман писал о своем нежелании вступать в армию
Чжан Цзолина, об отходе от борьбы с Советами и вообще от политики.
Это было тонко рассчитанное письмо. Всякое могло случиться. Черкашин как курьер не внушал Анненкову особого доверия. Любитель спиртного, он мог затерять письма, а мог и перепродать. Третье письмо в таком случае стало бы для атамана спасительной лазейкой.
Анненкову нельзя было отказать в прозорливости. Один из предвиденных им случаев и произошел. Курьер со всеми предосторожностями покинул конеферму атамана, все в том же обличье скупщика пушнины. Письма находились в чемодане с двойным дном. Сев в купе поезда, Черкашин почувствовал себя в безопасности и решил, что дальнейшие предосторожности уже ни к чему. Здесь до него никому дела нет. Вагон заполнялся народом. Появились попутчики и в купе Черкашина. Как они ухитрились проникнуть в его чемодан – одному Богу ведомо. Короче говоря, письма исчезли.
* * *
Но каким образом Анненков все–таки оказался в китайской тюрьме? Три года – срок немалый. И у атамана хватало времени поразмышлять на тему – кому было выгодно изолировать его. Многих он подозревал: Семенова, например, видящего в нем опасного конкурента; того же Михайлова, возможно захотевшего прибрать к рукам его казаков. Мысль о причастности к его злоключениям ГПУ ему, разумеется, и в голову прийти не могла. Но именно чекисты сумели воздействовать на волю губернатора.
В 20–х годах у советской России было много явных и тайных врагов, преследующих одну цель – задушить государство трудящихся. Правящие круги ведущих стран Запада – в первую очередь США, Великобритании и Франции – совершили тогда две чудовищные ошибки, предопределившие трагедии XX века. Навязав Германии кабальные и унизительные статьи Версальского договора, они своими руками заложили фундамент реваншизма и фашизма в этой стране. Возведя «санитарный кордон» вокруг советской России, поддержав все реакционные силы в ней, не говоря уже о белой армии и интервенции, они также способствовали постепенному превращению молодой республики в тоталитарное государство со всеми вытекающими из этого тяжелыми последствиями. Даже после Октябрьского переворота Россия не обязательно должна была пойти по пути однопартийной диктатуры с миллионными жертвами – и в годы мира, и тем более в годы войны. Германия, иначе говоря, могла избежать Гитлера, Россия – Сталина…
Столь жестокими бывают парадоксы истории…
Как бы то ни было, чекисты в сложившейся обстановке вынуждены были направлять основные усилия в первую очередь на обезвреживание тех, кто представлял в данный момент наибольшую опасность. Сразу, по горячим следам, им было просто не под силу схватить Анненкова. В ту пору перед органами госбезопасности стояла задача хоть на время оградить границы от проникновения анненковских банд.
Как–то беседуя с Артузовым о замысле операции против Анненкова, Вячеслав Рудольфович многозначительно заметил: «Начать – перышко поднять». Эти слова определяли в данной ситуации первые шаги, которые необходимо предпринять против кровавого атамана. Напрашивалась идея изолировать его. Его изоляция, пусть даже на незначительное время, позволит оторвать от Анненкова часть казаков, посеет растерянность в лагере на реке Боро–Тала. Казаки перестанут быть организованной силой.
На оперативном совещании, созванном Менжинским, высказывались самые различные мнения. Одни предлагали внедриться в лагерь Анненкова, чтобы дезорганизовать его изнутри, другие склонялись к мысли совершить налет на стан бандитов и разом покончить с анненковцами.
Когда все высказались, слово взял Артузов. И сказал–то он всего несколько слов, но все с удивлением повернулись в его сторону. Менжинский сразу почувствовал, что Артур Христианович родил идею, которая в случае ее удачного осуществления гарантирует успешное решение всех проблем. Идея Артузова заключалась в следующем: осуществить тактику активного воздействия на синьцзянского губернатора, чтобы его руками изолировать атамана или хотя бы парализовать его враждебные действия против нашей страны.
Вскоре Менжинский и Артузов засели за выработку требований к губернатору. Разумеется, при этом учитывалось, что на нашей стороне реальная военная сила, точнее, та сила, что стояла на границе. И эту силу чувствовал губернатор.
Вскоре представители нашего командования предъявили синьцзянскому губернатору в ультимативной форме главное требование: выдать Анненкова как опасного военного преступника или, по возможности, разоружить анненковцев, а самого атамана арестовать. Излагая данные требования, наша сторона учитывала, что губернатор уже однажды пытался отнять оружие у банд Анненкова, но атаман воспротивился, понимая, что без оружия с ним никто считаться не станет.
К июлю 1921 года из многих тысяч у атамана под рукой оставалось всего 670 казаков, остальные разбрелись по Китаю. Оставшиеся отнюдь не церемонились с китайцами. Взращенные на грабежах и убийствах, они не могли вести себя иначе. Дебош в районе Гучэн, учиненный пьяными казаками, и открытое столкновение с китайским отрядом переполнили чашу терпения губернатора. Он вызвал Анненкова в Урумчи и арестовал его. Так началась операция против Анненкова. Его арест считался временным успехом. Основная борьба была еще впереди.
* * *
Человек живет надеждой. Надеждой на лучшие времена жил и Анненков. Тем не менее на душе у него было неспокойно, с его лица не сходила печать усталости. Он все время чего–то тревожно ждал. С одной стороны, новых гонцов, которые бы, подобно Черкашину, принесли ему важные вести, призывавшие его, как в былое время, стать крупным военачальником, с другой – возмездия. Что–то должно было случиться. Это двойственное тревожное чувство не отпускало атамана ни днем ни ночью.
Анненков, конечно, был в неведении, что в Москве о нем тоже думали и многое знали. Знали о его планах и намерениях, знали даже, как он выглядит в данное время. На столе Артузова лежали сообщения из Китая, датированные сентябрем 1924 года, характеризующие атамана: «Анненков – человек быстрого и хорошего ума, громадной личной храбрости, остроумный, жестокий и ловкий… Хорошо владеет китайским языком, имеет средства и хорошо себя держит – это тип лихого казака».
Такая была обязанность Артузова – вести настойчивое наблюдение за каждым шагом Анненкова, быть в курсе его действий и мыслей. Со смертью президента Сунь Ятсена, возглавлявшего кантонское правительство и завещавшего Гоминьдану довести революционную борьбу до окончательной победы, обстановка в Китае начала складываться отнюдь не в пользу партии. Компрадорская буржуазия, монархисты, помещики под эгидой разведок империалистических стран сколачивали Антикрасный союз, во главе которого стояли реакционные генералы–милитаристы У. Пэйфу и Чжан Цзолин.
Первая революционная армия маршала Фэна, в зоне действий которой проживали Анненков и Денисов, потерпела ряд неудач в боях против частей генералов–милитаристов. Затягивать операцию против атамана было никак нельзя. Он мог оказаться в стане врагов, сколотить армию и перейти к активным действиям против СССР.
Артузов тоже готовил надежную «удочку». У него вызрел план захвата атамана–палача. Свой замысел он, как водится, доложил Менжинскому. Протянув руку братской помощи китайским революционным силам, советское правительство направило в Китай по их просьбе группу советников. В Китае работали герои Гражданской войны, будущие маршалы Советского Союза Василий Константинович Блюхер и Александр Ильич Егоров. Советнический аппарат при 1–й революционной армии возглавил Виталий Маркович Примаков, бывший командир легендарного корпуса Червонного казачества. Артузов знал, что Примаков установил прямые дружественные связи с командующим армией маршалом Фэном. С помощью советского военного специалиста в этой армии были разработаны и осуществлены несколько успешных наступательных операций. Вот и пришла Артузову мысль, что Примаков может добиться согласия маршала Фэна на захват Анненкова.
Менжинский сразу оценил все достоинства замысла своего ближайшего помощника, но все же попробовал его как бы «расшатать», проверяя на прочность. Прежде всего, его интересовало, даже тревожило, насколько можно полагаться на Фэна.
– Я уверен, что маршал нам поможет, – подмечая, как с лица Вячеслава Рудольфовича спадает тень настороженности, произнес Артузов. – Для него присутствие Анненкова – тоже каждодневная угроза.
– Кстати, на чем основана ваша уверенность, что маршал нам поможет, помимо соображения о той угрозе, которую представляет, как мы полагаем, для него присутствие атамана? Каково его политическое лицо?
– Трилиссер дал исчерпывающую информацию. Маршал Фэн Юйсян – выходец из провинции Чжи–ли{66}. Отец – каменщик, служил писарем в армии одного из богдыханов. Так как был грамотным, дослужился до командира роты. Сын пошел по стопам отца, овладел его профессией. Принимал участие в «боксерском» (Ихэтуаньском) восстании. Был приговорен к пожизненному заключению. Освобожден в 1911 году революционными силами. Был командиром полка в гвардии президента, затем комбригом, губернатором провинции. Это Фэн выгнал из Пекина наследника богды–ханского престола…
– Теперь я понимаю вашу уверенность, Артур Христиа–нович, что маршал нам поможет. Что ж, действуйте!
Через несколько дней после этого разговора Артузов направил в Китай опытного чекиста С. П. Лихаренко.
* * *
Как же осуществился на практике план Артузова? Об этом можно судить по заявлению Анненкова, сделанному им некоторое время спустя следователю ОГПУ: «В декабре 1925 года ко мне приехал директор департамента иностранных дел Ченг (от Фэн Юйсяна) с переводчиком, который мне сообщил, что, ввиду имеющихся у них сведений о моих отношениях со штабом Чжан Цзолина, они считают необходимым мой приезд из моего дома в г. Ланьчжоу, очевидно, где бы они могли наблюдать за мной. Через несколько дней я переехал со своими людьми в г. Ланьчжоу, где проживал до 4 марта 1926 года, когда я был вызван к губернатору, где полицмейстер передал мне распоряжение Фэн Юйсяна приехать к нему. На другой день я вместе с моим начальником штаба Денисовым Николаем Александровичем поехал к Фэн Юйсяну… Прибыв к Фэн Юйсяну, мы были лично им приняты, и я назначен советником при маршале Чжан Шу–даяне. Мне был выдан соответствующий документ».
Действительно, маршал ни одним словом, ни одним жестом не дал Анненкову повода для подозрений. В резиденции его ждали. Солдаты, одетые в серые френчи с маузерами и двуручными мечами, охранявшие маршала, любезно расступились, пропуская атамана. В прихожей солдат, по китайскому обычаю, полотенцем, смоченным в горячей воде, обтер ему лицо. Маршал, человек высокого роста, крепкого телосложения, тотчас же принял атамана.
Анненков ехал в Калган в полной уверенности в своей безопасности, в самом радужном настроении: он признан, он скоро снова поведет войска в атаку! Ему уже слышался воинственный китайский клич «Ша! Ша!» («Убивай!»). Немного послужит, а там и свою армию сколотит, двинет на Семиречье, овладеет Верным{67}, создаст свое государство, в котором будет властелином.
Одно только его огорчило. Перед отъездом он из любопытства зашел в китайскую кумирню. Встретил его бонза с толстой книгой в руках. В ней содержались «Божьи ответы». Анненкову захотелось узнать, что ему предскажет книга. Бонза подвел его к глубокой чаше и предложил выбрать из нее любую из множества находящихся там палочек. Атаман взял наугад одну, протянул бонзе. Тот повернулся к изваянию божества, прочитал иероглиф, начертанный на палочке. Предсказание было нехорошим: «Легче разрубить летящий камень, чем тебе достигнуть успеха».
– Фу–ты, косорылая морда, – выходя из кумирни, в сердцах выругался Анненков, – испортил настроение.
Вскочив в седло, атаман ожег коня плетью, тот взвился с места, карьером помчал по пыльной дороге. Скачка успокоила Анненкова. И совсем легко стало на душе, когда вспомнил все обещания помощи и поддержки, щедро выданные английским консулом в Пекине, Александром Эром, английским представителем в Ланьчжоу Дудом и французским представителем Робертом Герцем, и даже начал мурлыкать незатейливую песенку «Он снова на щите!».
Наконец Анненков въехал в Калган. С любопытством рассматривал главную улицу города, ведущую от моста. Она сплошь состояла из китайских и русских лавок. Сверкали лаком вертикальные вывески с иероглифами, витрины были завалены черными, золотистыми, белыми мехами: город считался одним из крупнейших центров пушной торговли. Вдалеке виднелась каменная крепость. Здесь проходила первая линия Великой Китайской стены. В одном ущелье был проложен проход в Монголию.
К моменту прибытия атамана в город чекист Карпенко получил лаконичную записку: «Анненков в Калгане. Действуй».
Установив наблюдение за гостиницей, где остановился атаман, Карпенко связался с Лихаренко. Артузову была немедленно послана телеграмма: «20 марта Анненков и Денисов в Калгане». Из этого краткого сообщения Артур Христианович понял, что пружина его плана стала распрямляться.
Лихаренко также находился в Калгане. С Лином – под такой фамилией Примаков работал в Китае – он быстро нашел общий язык. Виталий Маркович принял непосредственное участие в захвате атамана. Под предлогом ведения дальнейших переговоров о «службе» Анненкову и Денисову было вручено такое предписание: «Атаману Анненкову Б. В. Сегодня старший советник господин Лин прибыл в Калган. Он приказал Вам не выходить из помещения до 16 часов, ожидая его распоряжения о времени переговоров с Вами».
В тот же день – 31 марта 1926 года – Анненков и Денисов были вывезены из гостиницы и переданы советским властям…
Атаман был выдан советскому правительству компетентными китайскими властями как крупный военный преступник, чья деятельность к тому же на территории сопредельного государства могла быть направлена против коренных интересов самого китайского народа.
Захватить Анненкова, однако, было только половиной дела. Атаман должен был публично признать свои преступления перед народом, отречься от политической борьбы, призвать своих бывших «партизан» одуматься, проявить лояльность к советской власти.
После нескольких бесед, в которых была затронута и судьба раскаявшегося Савинкова, атаман, понимая свою обреченность (помилования ему никто не гарантировал), написал в ЦИК СССР следующее письмо:
«Сознавая свою огромную вину перед народом и Советской властью, зная, что я не заслуживаю снисхождения за свои прошлые действия, я все–таки обращаюсь к Советскому правительству с искренней и чистосердечной просьбой о прощении мне глубоких заблуждений и ошибок, сделанных мной в Гражданскую войну. Если бы Советская власть дала мне возможность загладить свою вину перед Родиной служением ей на каком угодно поприще, я был бы счастлив отдать все силы и жизнь, лишь бы доказать искренность моего заблуждения.
Сознавая всю свою вину перед теми людьми, которых я завел в эмиграцию, я прошу Советское правительство, если оно найдет мою просьбу о помиловании меня лично неприемлемой, даровать таковое моим бывшим соратникам, введенным в заблуждение и гораздо менее, чем я, виноватым. Каков бы ни был приговор, я приму его как справедливое возмездие за мою вину.
Б. Анненков
5 апреля 1926 г.».
В другом письме, адресованном своим бывшим «партизанам», Анненков писал: «Мы видим, что Советская власть крепка, твердой рукой ведет народ к благу, производит великую строительную работу на благо Родины. Советская власть призывала и призывает тех, кто искренне и честно хочет принять участие в этой работе».
Оба письма были опубликованы в китайской печати, газетах русской эмиграции.
Арест Анненкова советскими чекистами и доставка его в Москву для белой эмиграции стали полной неожиданностью.
Когда следствие было завершено, Анненкова и Денисова повезли в Семипалатинск, а затем в Семиреченскую область, где они совершили главные преступления против народа и советской власти. На открытом судебном процессе девяносто свидетелей уличили Анненкова и Денисова в чудовищных зверствах. С раннего утра и до поздней ночи огромные толпы людей не расходились перед зданием, где заседала военная коллегия. Почти каждый мог предъявить атаманам свой собственный счет за убитых детей, родителей, братьев и сестер, изнасилованных жен и невест… Военная коллегия не нашла ни единого смягчающего обстоятельства. Анненков и Денисов были приговорены к высшей мере наказания. 24 августа 1927 года приговор был приведен в исполнение.
Перед смертью Анненков написал следователю Владимирову следующее письмо: «Прежде всего позвольте поблагодарить Вас за человеческое отношение, которое Вы проявили ко мне в Москве… Я должен уйти из жизни и уйду с сознанием того, что я получил по заслугам.
Уважающий Вас Б. Анненков
13 августа 1927 г., г. Семипалатинск».
Данный текст является ознакомительным фрагментом.