1

1

Кинбурн — искаженное турецкое слово «кыл-бурун», что означает: «острый нос». Кривая, тонкая и длинная Кинбурнская коса далеко врезается в море, запирая Днепровский лиман. Отсюда, с косы, в ясную погоду хорошо видны минареты Очакова, расположенного в трех милях насупротив, на крутом берегу, и мачты турецких фрегатов и фелюг.

Крепость на Кинбурнской косе была незначительная — тонкие стены, мелкие рвы (при рытье песчаной почвы скоро выступала вода). Но она имела чрезвычайно важное, ключевое положение, так как мешала неприятельским судам войти в Днепр, защищала недавно основанные Николаев и Херсон, преграждала путь к Крыму и противостояла Очакову, этому, по словам Екатерины II, «южному естественному Кронштадту». Понятно, почему свой первый удар турки стремились нанести именно здесь.

12 августа 1787 года Оттоманская Порта, подстрекаемая Англией и Пруссией, официально объявила войну России. К тому времени для противодействия туркам были учреждены две армии. Украинской, под началом Румянцева, вверялась роль второстепенная: следить за безопасностью границы с Польшею и осуществлять связь с австрийскими союзниками, которые еще медлили, не открывая военных действий. Екатеринославская, во главе с фельдмаршалом Потемкиным, должна была решать главные задачи кампании: овладеть Очаковом, перейти Днестр, очистить весь район до Прута и, соединившись с австрийцами, выйти к Дунаю. В свой черед, направившись с основными силами к Бугу, Потемкин выдвинул на свой крайний левый фланг отряд Суворова, препоручив ему «бдение о Кинбурне и Херсоне».

С начала августа генерал-аншеф беспрестанно разъезжал из Херсона в гавань Глубокую, из Глубокой в Кинбурн, строил укрепления и наблюдал за маневрами турецкого флота. Он первым оценил опасность нападения на Херсон и со спокойной уверенностью готовился встретить вражеский десант.

Не то Потемкин. Блестящий администратор и государственный деятель в дни мира, он был беспомощен в пору войны, переходил от бодрости к унынию, пока наконец не решился открыть активные действия. Беспокоясь за Крым, он выслал навстречу туркам Севастопольскую эскадру Войновича. Поход ее, однако, оказался неудачным. 8 сентября жестокий шторм разметал суда у мыса Каликрия: один фрегат пропал без вести, а другой, оставшись без мачт и руля, в полузатонувшем состоянии был занесен в Константинополь и взят в плен. Остальные суда, основательно потрепанные, вернулись в Севастополь.

Надежды на флот пришлось до времени оставить. Потемкин впал в отчаяние. Он предлагал Екатерине II покинуть Крым, просил дозволения сдать команду Румянцеву, униженно писал старому фельдмаршалу: «Ведь моя карьера кончена… Я почти с ума сошел… Ей-богу, я не знаю, что делать, болезни угнетают, ума нет». Нужна была убедительная победа над турками для того, чтобы переломить ход событий. И эту победу принес Суворов.

В стычках близ Кинбурна неприятель понес уже немалый урон. Обороной крепости ведал боевой сподвижник Суворова, один из героев Козлуджи, генерал-майор Иван Рек. Ровно через месяц после объявления войны, 13 сентября, пять турецких канонерок и несколько линейных судов, выйдя из Очакова, открыли жестокий огонь по кинбурнским укреплениям. Русская артиллерия отвечала настолько удачно, что линейный пятидесятичетырехпушечный неприятельский корабль взлетел на воздух вместе со своим экипажем в пятьсот человек. В письме Попову Суворов, извиняясь за жестокую шутку, сообщал: «Как взорвало турецкий корабль, вдруг из него сказался в облаках прегордой паша, поклонился Кинбурну и упал стремглав назад». Ночью турки пытались высадить десант, но были отогнаны казаками и подоспевшею пехотою Река. Однако и эта неудача не охладила врага. Утром 14 сентября два неприятельских фрегата и четыре галеры открыли второе бомбардирование Кинбурна. Генерал-аншеф, незадолго перед тем прибывший в крепость, лично руководил отражением нападения.

Близ Кинбурна находилось в бездействии несколько судов из второй, Херсонской эскадры безынициативного вице-адмирала Мордвинова. Воодушевленные присутствием Суворова, команды судов рвались в бой. Одною из галер, той самой «Десной», на которой недавно совершила путешествие по Днепру Екатерина II, командовал двадцатипятилетний мальтиец Джулиано де Ломбард. Зная страх турок перед брандерами — специальными судами, предназначенными для поджигания вражеских кораблей, он придал своей галере вид брандера, спрятав в трюме сто пятьдесят гренадер. «Десна» отважно пустилась на турецкие корабли и после боя, продолжавшегося два с половиною часа, заставила их отступить. На галере пострадал единственный человек — сам отважный Ломбард. Пулею ему оторвало часть уха.

«Шевалье Ломбард… — сообщал Потемкину Суворов, — атаковал весь турецкий флот до линейных кораблей; бился со всеми судами из пушек и ружей… и, по учинении варварскому флоту знатного вреда, сей герой стоит ныне благополучно под кинбурнскими стенами». Расценив поступок Ломбарда как пример ослушания и недисциплинированности, Мордвинов велел арестовать его и отдать под суд. Вмешательство генерал-аншефа не только спасло отважного мичмана от несправедливой расправы, но и принесло ему чин лейтенанта. А разъяренные турки оценили голову Ломбарда в крупную сумму.

В течение двух последующих недель в Очакове лихорадочно велась подготовка к десанту. Отборными отрядами янычар руководили французские инструкторы. С полудня 30 сентября противник начал третье бомбардирование Кинбурна, продолжавшееся до глубокой ночи и причинившее значительные повреждения крепости. Утром 1 октября в двенадцати верстах от крепости, в лимане, показались пять турецких судов с десантом из запорожцев-изменников. Но то был лишь отвлекающий маневр, основная же масса неприятельских войск намеревалась высадиться на самой Кинбурнской косе.

Суворов по случаю праздника Покрова находился в походной церкви на обедне, когда одно за другим стали поступать донесения о десанте. Посмеиваясь, он отвечал гонцам:

— Пусть все вылезут!

Поспешно покидая корабли, янычары сразу же окапывались. Их неглубокие из-за близости подпочвенных вод ложементы шли поперек косы, от Черного моря к Очаковскому лиману. Воздвигались брустверы из мешков с песком, в морское дно вбивались сваи для защиты судов, ставились между укреплениями переносные рогатки.

Между тем литургия в церкви продолжалась как ни в чем не бывало. Иные офицеры в недоумении перешептывались: «Уж не помутился ли разум у нашего славного командира? Давать столь сильному неприятелю свободно устроиться и изготовиться к атаке!» Но полководец имел свои, далеко идущие виды: не отбить вражеский десант, а поголовно истребить его. Правда, в распоряжении генерал-аншефа находилось лишь три неполных пехотных полка — Орловский, Шлиссельбургский и Козловский, два легкоконных эскадрона и три Донских казачьих полка. Русский отряд — примерно в тысячу семьсот штыков и сабель — противостоял пяти с лишим тысячам турок. Сознавая слабость своих сил, Суворов загодя послал за подкреплениями: батальоном Муромского полка и двумя легкоконными полками, находившимися в двенадцати верстах от крепости. В тридцати шести верстах стоял Санкт-Петербургский драгунский полк, которому также было велено двигаться к Кинбурну.

Обедня кончилась. Был отслужен молебен «на победу врагов и одоление». В полдень и турки совершили обычное омовение и намаз на виду у русских. Около трех дня подошли передовые неприятельские отряды, неся с собою лестницы, чтобы эскаладировать Кинбурн. Десантом командовал храбрый Эюб-ага.

По знаку Суворова все орудия, обращенные к западной стороне косы, дали внезапный залп. Два полка казаков и два легкоконных эскадрона, обогнув крепость, вылетели навстречу вражескому авангарду и врубились в него. В числе первых пал Эюб-ага. Одновременно пехота Река взяла вправо и погнала янычар к их ложементам. Десять было взято с ходу, но дальше, где коса суживалась и становилось тесно, продвижение резко замедлилось. Бомбы, ядра, картечь и брандкугели, изрыгаемые шестьюстами орудиями неприятельского флота, вырывали целые ряды в плотных боевых порядках русских. Уже был тяжело ранен и вынесен за фронт генерал-майор Рек, уже погиб командир передового батальона Орловского полка секунд-майор Булгаков, уже оказались переранены все офицеры, кроме суворовского адъютанта Тищенко. А с неприятельских судов высаживались все новые и новые войска. Русские дрогнули.

Генерал-аншеф бросил в атаку легкоконные эскадроны. Но турки встретили кавалерию белым оружием и в жестокой схватке — «Алла! Алла!» — опрокинули ее. Вдобавок у русских кончились каркасы — артиллерийские заряды. Несколько пушек пришлось кинуть, и Суворов видел, как турки с торжествующими криками увозили их. Пятьдесят дервишей осатанело сновали по рядам мусульман, воодушевляя янычар и показывая пример личного мужества. Ни один из этих фанатиков не пережил рокового 1 октября.

Огонь турецкой артиллерии не ослабевал. Ядром оторвало морду у лошади Суворова.

Заметив, что шлиссельбуржцы отступают, генерал-аншеф выхватил свою шпагу, увлекая солдат:

— Ребята, за мной!

Неподалеку оказались два турка, державшие в поводу по добычной лошади — своей кавалерии в десанте не было.

Приняв янычар за казаков, русский полководец окликнул их. Тотчас же три десятка турок бросились на него.

— Братцы! Спасайте генерала! — Солдаты поспешили к нему на помощь.

Раньше всех рядом с Суворовым оказался гренадер Шлиссельбургского полка Степан Новиков. Он заколол одного янычара и застрелил другого. Сержант Рыловников повел авангард, понудив турок вторично очистить ложементы. Было уже около шести вечера. Галера «Десна», вновь самовольно отделившись от безучастно стоявших кораблей Мордвинова, действовала молодецки. Чтобы хоть как-нибудь отвлечь огонь турецкой эскадры от русского отряда, отважный Ломбард потеснил семнадцать турецких судов. В то же время кинбурнские орудия потопили две неприятельские канонерки и сожгли две большие шебеки — трехмачтовых судна.

Остальные турецкие корабли продолжали яростную стрельбу. Картечь настигла Суворова, шедшего впереди солдат. Его ранило в левый бок, пониже сердца, и засыпало песком. Он лишился чувств, был унесен, но, придя в себя, вернулся в строй. Теснимые янычарами, русские отступали в крепость, бросив в воду еще одно трехфунтовое орудие со сбитым лафетом и колесами. Казалось, сражение окончательно проиграно. Однако сам генерал-аншеф рассматривал две неудачные атаки всего лишь как фазисы продолжавшегося боя.

Он отдал приказание собрать всех, кто был в крепости и вагенбурге. Набралось три пехотные роты, одновременно подоспел батальон муромцев и легкоконная бригада, состоящая из Мариупольского и Павлоградского полков, — всего четыреста штыков «наихрабрейшей пехоты» и девятьсот двенадцать сабель. Солнце уже садилось, когда Суворов в третий раз возобновил наступление.

Мариупольцы и павлоградцы ударили в центр неприятеля, пехота в правый, а казаки в левый фланг, со стороны Черного моря. На узкой и длинной косе уже совершенно перемешались турки и русские, так что неприятельская эскадра прекратила огонь. Чтобы лишить янычар даже помыслов об отступлении, очаковский комендант Юсуф-паша приказал к вечеру флоту покинуть берега Кинбурна. Он трепетал, памятуя повеление султана: или Кинбурн будет взят, или Юсуф-паша лишится головы. Оттесненные к морю, турки дрались с ожесточением смертников.

Суворов, видя их героизм, воскликнул:

— Какие же молодцы! С такими я еще не дрался: летят больше на холодное ружье. Какое прекрасное войско!

Теперь уже русская картечь без промаха косила густые толпы врага, а кавалерия рвалась вперед по кучам трупов. В течение часа турки покинули все пятнадцать ложементов. Часть неприятельского десанта стояла по пояс в воде. Слышались уже жалобные крики: «Аман! Пощада!» В это время пуля пробила генерал-аншефу левое предплечье, и он стал истекать кровью. Врача поблизости не нашлось. Есаул Донского полка Дмитрий Кутейников и гренадер Огнев под руки отвели Суворова к морю. Здесь они промыли ему рану морской водой, и Огнев перевязал ее своим платком. Затем Суворов вывернул наизнанку рубашку, чтобы правый чистый рукав пришелся на раненую руку, и вскричал:

— Помилуй Бог, благодарю! Помогло, тотчас помогло! Я всех турков прогоню в море!..

Он сел на лошадь и поскакал к сражавшимся войскам. Огнев сопровождал его, так как генерал-аншеф поминутно впадал в полуобморочное состояние. Русские, утомленные непрерывным девятичасовым сражением, окончательно победили. Из пятитысячного отборного турецкого отряда в Очаков вернулось всего семьсот человек. Вся Кинбурнская коса и прилегающая к ней отмель были забиты трупами. В Константинополе весть о поражении произвела потрясающее впечатление. Одиннадцати турецким военачальникам были отсечены головы и выставлены в серале, в назидание живым.

2 октября Суворов отпраздновал победу на глазах очаковских турок парадом на косе, обедней и благодарственным молебном. Участники боя поднесли своему командующему купленное в складчину роскошное Евангелие, весившее тридцать восемь фунтов, и огромный серебряный крест. Солдаты сложили в память славного дня Кинбурна бесхитростную и трогательную песню:

Ныне времячко военно,

От покоя удаленно:

Наша Кинбурнска коса

Открыла первы чудеса.

Флот турецкий подступает,

Турок на косу сажает,

И в день первый октября

Выходила тут их тьма.

Но Суворов генерал

Тогда не спал — не дремал.

Свое войско учреждал,

Турков больше поджидал.

Турки бросились на саблях,

Презирая свою смерть.

Их Суворов видя дерзость,

Оказал свою тут ревность, —

Поминутно повторял:

«Ступай наши на штыках!»

Приказ только получили,

Турков били и топили,

И которых полонили,

А оставших порубили.

С предводителем таким

Воевать всегда хотим.

За его храбры дела

Закричим ему «ура».

В Петербурге кинбурнская виктория вызвала взрыв неподдельного восторга.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.