5

5

В начале января 1787 года царица выехала из Петербурга с огромною свитою в четырнадцати каретах и ста двадцати санях. Ночью вдоль дороги через каждую сотню шагов пылали огромные костры, навстречу поезду выходили многочисленные толпы. Городские обыватели обязаны были красить крыши, стены домов и заборы. В разных местах устраивались триумфальные ворота. Нужно было, чтобы все носило признаки удовольствия, обилия, роскоши. Дурно одетых, нищих и голодных — а их на Руси в то время было довольно по причине неурожая — гоняли прочь, чтобы они своим видом не нарушали общей картины.

29 января Екатерина II прибыла в Киев, где ее уже ожидал Потемкин. С нею были ее тогдашний фаворит Мамонов, вице-президент Адмиралтейс-коллегии Чернышев, канцлер Безбородко, обер-камергер Шувалов, известный весельчак и остряк обер-шталмейстер Нарышкин и иностранные посланники — австрийский граф Кобленц, английский Фриц-Герберт и французский граф Сегюр. Помимо императора Австрии, в Киев съехалось много знатных иностранцев, искавших расположения Екатерины II и службы у нее, — принц де Линь, принц Нассау-Зиген, Ламет, испанец Миранда. Тихий город вдруг всколыхнулся от балов, фейерверков, всевозможных светских увеселений. Суворов посещал их, танцевал контрдансы и алеманды, шутил среди придворных.

О странностях его уже ходили легенды, уже копились анекдоты, свидетельства современников, быть может, преувеличивавших чудачества Суворова, но улавливавших оригинальность его натуры и характер отношений с Екатериной II, Потемкиным, Румянцевым. Сам полководец не опровергал слухов о себе. В Киеве, встретив незнакомого иностранца, он остановился, вперил в него взгляд и отрывисто спросил:

— Откуда вы родом?

— Француз, — отвечал тот, изумленный неожиданностью и тоном, которым был задан вопрос.

— Ваше звание? — продолжал Суворов.

— Военный.

— Чин?

— Полковник.

— Имя?

— Александр Ламет.

— Хорошо! — кивнул головою Суворов и повернулся, чтобы уйти. Ламета покоробила такая бесцеремонность. Он заступил дорогу русскому полководцу и, глядя на него в упор, начал так же требовательно спрашивать:

— А вы откуда родом?

— Русский, — нисколько не сконфузясь, отвечал Суворов.

— Ваше звание?

— Военный.

— Чин?

— Генерал.

— Имя?

— Суворов.

— Хорошо! — заключил Ламет.

Суворов захохотал, обнял будущего деятеля Французской революции и предложил ему дружбу.

Наблюдавший за его проказами граф Сегюр отозвался о русском полководце как о гении по достоинствам и философе по странностям.

— Вот человек, который хочет всех уверить, что он глуп, и никто не верит ему, — мрачно улыбаясь, говорил отодвинутый в тень Румянцев…

По вскрытии Днепра путешествие Екатерины II продолжалось на большой, роскошно убранной галере «Десна». Более восьмидесяти раззолоченных, украшенных флагами судов сопровождали ее. Суворов выехал из Киева в Кременчуг раньше: надо было готовиться к смотру. Генерал-аншеф уже успел в какие-нибудь два месяца обучить дивизию — не для парада, а для показа военных действий. Как пишет А. Петрушевский, «Екатерина была царствующей государыней, на своем веку видала войск много, глаз ее в известной степени был наметан, и понятия ее о воинском образовании не были дамскими».

30 апреля императорская флотилия прибыла в Кременчуг. Екатерину ожидал специально построенный дворец, окруженный садом. Когда она отдохнула, Потемкин предложил посмотреть войска. Екатерину II и ее свиту поразил уже вид солдат — подтянутых, даже щеголеватых в новом обмундировании. Букли и косы были упразднены, солдаты стриглись коротко, в скобку; вместо шляп введены легкие каски с плюмажем; долгополые красные кафтаны заменены короткими куртками; суконные шаровары не стесняли движений. У кавалерии амуниция стала вдвое легче; пехота получила новые, удобные и облегченные ранцы. Была сложена солдатская песня, приветствовавшая нововведения:

Солдат очень доволен, что волосы остригли;

Виват, виват, что волосы остригли;

Дай Бог тому здоровье, кто выдумал сие;

Виват, виват, кто выдумал сие.

Избавились от пудры, булавок, шпилек, сала,

Виват, виват, избавились всего;

Поди прочь, дерзка пудра, погано, скверно сало,

А мы теперь воскликнем: «Виват, виват!»

Начались показательные учения. Войска с удивительной точностью производили эволюции, требуемые уставом, — марш, контрмарш, обходные движения, развертывали фронт, свертывали колонны, выстраивали каре.

Близилась главная цель учений — сквозная атака. По приказу Суворова войска разделились на две походные колонны, развернулись друг против друга в линии и начали сближение. Артиллерийские батареи с обеих сторон открыли огонь, затрещали ружейные выстрелы. Сблизившись на сотню шагов, пехотинцы взяли ружье на руку и бросились бегом, а конница перешла на галоп.

Солдаты продолжали ускоренное, безостановочное движение до самой встречи с противной стороной. Суворов, как и прежде — в Суздальском полку, не дозволял уклоняться или вздваивать ряды для прохождения атакующих, что было принято европейскими уставами. Только в последний момент каждый пехотинец поднимал ружье и делал полуоборот направо, чтобы протиснуться. Заминки при столкновении, таким образом, не создавалось. Опытный глаз мог заметить разве что легкое волнообразное движение.

Огромные массы людей, конных и пеших, с громовым «ура» сшиблись в клубах черного, порохового дыма. Учебная атака, исполненная с отменной живостью, была столь правдоподобна, что зрители, не исключая самой Екатерины, почувствовали себя озадаченными. Но удивление сменилось восторгом, когда в рассеявшемся дыму обнаружились те же стройные порядки войск, только теперь удалявшиеся друг от друга.

— Я никогда не видал на своем веку лучших солдат! — воскликнул один из иностранных генералов.

К Екатерине II, окруженной многолюдною свитой, подъехал Суворов, запыленный, в легкой каске и солдатской куртке, но при орденах. Он быстро соскочил с коня и двукратно поклонился.

— Чем мне наградить вас? — спросила довольная императрица.

Суворов скорчил смешную гримасу. Никакой заслуги, достойной вознаграждения, он за собою не ведал.

— Ничего не надобно, матушка, — сказал он наконец, — давай тем, кто просит. Ведь у тебя и так попрошаек, чай, много? Вон какой хоровод трутней!

— Но я хочу вас наградить, генерал, — повторила Екатерина.

Суворов приблизился к ней.

— Если так, матушка, — сказал он громким шепотом, — спаси и помилуй — прикажи отдать за квартиру моему хозяину. Покою не дает, а заплатить нечем!

— А разве много? — улыбнулась она.

— Много, матушка, три рубля с полтиною! — важно произнес генерал-аншеф.

Екатерина потребовала кошелек и выдала просимую сумму. Пряча деньги и кланяясь, Суворов бормотал:

— Промотался!.. Хорошо, матушка за меня платит, а то беда бы… Хоть в петлю полезай…

Из Кременчуга пышная флотилия направилась в Херсон. Потемкин позаботился о том, чтобы все вокруг развлекало и радовало Екатерину: он знал ее слабости, обладал богатым воображением и почти неистощимыми денежными возможностями. На берегах, словно по щучьему велению, возникли декоративные дворцы и дачи, триумфальные арки, цветочные гирлянды, нарядные декорации. Для оживления пейзажа согнаны были огромные стада. По реке в лодках сновал народ, празднично одетый и распевавший песни. Украинцы, греки, татары, армяне, сербы с депутациями являлись на остановках. По ночам горели роскошнейшие иллюминации, взрывались фейерверки из сотен тысяч ракет. Потемкин превзошел себя, но достиг цели — Екатерина II была довольна.

Суворов сопровождал императрицу до Херсона. Здесь подошел к нему австрийский офицер без знаков отличия и заговорил с ним о делах военных и политических. Генерал-аншеф живо отвечал, винил Англию, Францию и Пруссию, чьи интриги довели турецкого султана — слабоумного Абдул-Гамида — до неприязненных отношений с Россией. Расставаясь, офицер спросил Суворова:

— Знаете ли вы меня?

Тот, притворившись, что не узнал Иосифа II Австрийского, улыбнулся:

— Не смею сказать, что знаю. — И шепотом: — Говорят, будто вы император Римский!

— Я доверчивее вас, — отвечал Иосиф, — и верю, что говорю с русским фельдмаршалом.

Суворов много размышлял в эту пору о неизбежной, по его мысли, войне с Турцией. В 1787 году ему исполнилось уже пятьдесят восемь лет. Он казался хилым — с седою, покрытою редкими волосами головой и морщинистым лицом, сгорбленный при маленьком росте. Но он был здоров, крепок, проворен, неутомим, ловко ездил верхом, легко переносил труды, бессонницу, голод, жажду, боль. Голубые глаза его сверкали умом. Завистники распустили слух, будто Суворову по возрасту и слабости здоровья дадут отставку. В одну из прогулок с Екатериной II, когда лодка только подходила к берегу, он ловко спрыгнул с нее.

— Ах, Александр Васильевич, какой вы молодец! — воскликнула царица.

— Какой молодец, матушка, — притворно возразил он. — Ведь говорят, будто я инвалид.

— Едва ли тот инвалид, кто делает такие сальто-мортале, — засмеялась царица.

— Погоди, матушка, — ответил Суворов. — Мы еще не так прыгнем в Турции!

Вскоре Екатерина II и Иосиф Австрийский покидали Херсон. Миновав торжественные врата с надписью: «Путь в Византию», они отправились на юг. Через Перекоп царский поезд проехал в Бахчисарай, а оттуда в Севастополь, где Потемкин показывал новый Черноморский флот. Суворов остался в Херсоне и занялся формированием лагеря при Блакитной. Здесь были расположены войска для встречи Екатерины II. По ее возвращении из Крыма он сопровождал царицу и Потемкина до Полтавы, где состоялись большие маневры. С высокого холма, называемого Шведскою могилой, Екатерина наблюдала, как легкоконные полки и егерский корпус генерал-майора М. И. Голенищева-Кутузова изобразили некоторые эпизоды Полтавской битвы.

Императрица осталась вполне довольна положением дела на юге России и пожаловала Потемкину титул Таврического, а Суворову на прощанье подарила богатую табакерку со своим вензелем. Генерал-аншеф писал своему управляющему в деревню: «А я за гулянье получил табакерку в 7000 рублей». В июле Потемкин увез Суворова в одно из своих украинских имений.

Читая переписку Суворова со светлейшим князем, встречаешь всюду высокопарные хвалы, превосходящие даже нормы комплиментарного XVIII века: «Вашей светлости дело — сооружать людям благодействие; возводить и восставлять нища и убога и соделывать благополучие ищущему вашей милости, в чем опыты великих щедрот, сияющих повсеместно к неувядаемой славе, истину сию доказывают»; «Милости ваши превосходят всячески мои силы, позвольте посвятить остатки моей жизни к прославлению толь беспредельных благодеяний…» и т. д. Но вправе ли мы строго судить за это великого полководца? В те поры без могущественного покровителя высокопоставленные завистники и недоброжелатели легко могли расправиться с талантом прежде, чем он успел бы добиться достаточно независимого положения. Впрочем, и Потемкин в своих честолюбивых планах отводил Суворову далеко не последнюю роль, полагая не без оснований в недалеком будущем использовать его «стремглавной меч». Время это пришло, и очень скоро.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.