Я
Я
ЯЗЫК
Русский язык
(2003)
Ведущий: Третье чтение Федерального закона «О русском языке как государственном языке Российской Федерации» сегодня было перенесено по просьбе депутатов, они опять хотят внести какие-то поправки. Докажите мне, простому обывателю, зачем нужен этот закон вообще?
Вы понимаете, все можно довести до идиотизма…
По сути своей мы сами очень часто доводим все с «тяжким звероподобным рвением» до полного идиотизма. Конечно, можно довести этот закон до того, что будут проверять рукописи писателей, и кто-то в Думе будет решать: а можно ли употребить это слово, закономерно ли оно для этого характера и так далее…
Но разговор-то не об этом в законе идет!
Когда я говорю о законе и о том, что его необходимо принять, я имею в виду, что государственный язык в России, в Российской Федерации, должен быть русским. Что язык – это Богом данная вещь. По словам Льва Николаевича Гумилева (вы помните этого гениального историка), 8 сентября 1380 года на Куликовом поле победило не только и не столько русское оружие, а победил русский язык. Причем не в битве против татар и монголов, нет, а в битве против военной химеры, в первых рядах которой шли генуэзцы. И тогда вместе с русским языком родилась нация…
Это очень все связано одно с другим…
Но это не мешает, скажем, в Татарстане, на своей территории, считать своим государственным языком татарский язык или в любой другой республике, где существует национальная культура и национальные языки.
Герои ваших фильмов, юнкера, комдивы, люди с богатой сочной русской лексикой, наверное, они в нормальной своей жизни, да и в художественном ее воплощении, не могут обходиться без острого, резкого, яркого, смачного русского слова?
Конечно.
Видите какая штука. По-моему, мы путаем острое с белым. Когда мы говорим о защите языка, я имею в виду одно, а Вы имеете в виду другое. Конечно, я против того, чтобы мне запрещали в моей лексике использовать иностранные слова, которые не имеют аналога в русском языке, или перлюстрировать переписку и требовать выбросить из того, что там написано, смачное слово, которое тебе важно для того, чтобы был показан точный характер. Но я просто думаю, что в данном случае мы немножко сдвигаем проблему.
Вот смотрите, Вам не кажется странным (хотя, может быть, я ошибаюсь), что, как только возникает какая-то попытка консолидации общества вокруг таких вещей, как национальный язык или факультативное изучение православной культуры в школе, изучение по желанию, дающее возможность, в том числе мусульманским детям, изучать свою духовную культуру, то мгновенно возникает ощущение опасности, доведенной почти до истерики.
А что такого страшного?!
Мы сегодня все время сталкиваемся с проблемами, которые, на мой взгляд, внутренне разрушают человека, тем более человека молодого. Конечно же, проще всего запретить и дальше довести это все до совершеннейшего идиотизма. Но, видимо, в обществе возникла потребность говорить о защите языка, ведь невозможно, чтобы это было просто так?..
Я с Вами согласен. Вот в Якутии, например, дети в школе английский язык изучают по времени больше, чем русский.
Вы видите в этом определенную опасность?
Конечно.
Следовательно, для того, чтобы регулировать это, и возникла необходимость думать о законе «О русском языке»… Другой разговор, что в результате это может превратиться в совершенную свою противоположность и мы проклянем и этот закон, и эту Думу, потому что в итоге мы получим нечто такое уродливое, чего не будем выполнять, боясь того, что нас за это накажут.
Все можно довести до идиотизма…
Как Вы относитесь к попыткам некоторых республик отказаться от использования кириллицы и перехода на латинский шрифт? Оправдано сокращение часов на изучение русского языка в школах других республик, прежде всего, для выпускников национальных школ?
Моя точка зрения в этом отношении абсолютно ясна. Бояться русификации – глубокое заблуждение. Если вы помните, когда немецкие колонисты, в восемнадцатом веке поселившиеся на Волге, после октябрьской революции 1917 года были вынуждены вернуться назад в Германию, то в результате сами немцы изумились их диалекту чистейшему, на котором они говорили, потому что поволжские немцы имели возможность, живя в России, блюсти свою культуру, свой язык, свои традиции и свои устои.
Так что бояться тут нечего и незачем.
А вот введение латиницы вместо кириллицы – это очень серьезная, хотя как будто невинная акция, но в результате ведущая к подрыву, если хотите, национальной безопасности страны. Потому что это то расчленение, о котором писал Иван Ильин, когда возникает двадцать одна страна, двадцать одно министерство обороны, двадцать одна разведка, двадцать одна валюта, двадцать один язык и так далее, и так далее…
В результате мы можем получить то самое, чего кое-кто очень хотел, чтобы мы получили в свое время, а может быть, кто-то и сейчас этого хочет.
А молодежный сленг, как с ним быть?
Одно другому не мешает. Существует молодежный сленг, и я помню наш язык, когда мы учились в институте и в школе, и он был совершенно не приемлем для людей более старшего возраста. И сегодняшний сленг, который есть и который, кстати сказать, прививается и взрослым, потому что «блин» практически говорят девяносто процентов в стране и так далее…
Но не нужно из этого делать проблему, потому что если существует защищенный язык, если существует защищенная литература, если в учебниках по истории страны не пять строк о Сталинградской битве и о Куликовом поле, а все остальное посвящено союзникам, если люди имеют возможность питаться из того источника, который являет собой национальная культура и литература, то ничего страшного не будет. Нужен иммунитет. Если иммунитет этот есть, он может на любом языке говорить, все равно рано и поздно он своему ребеночку будет читать сказки Пушкина, и в этом и заключается защита национальной безопасности.
Исходя из того, что Вы закон поддерживаете, переименуете ли вы теперь своего «Сибирского цирюльника» в «Сибирского брадобрея»?
Какой вопрос, такой и ответ: нет.
Почему?
Разве я хотя бы словом обмолвился, что нужно исключить любые слова, которые не имеют аналогов в русском языке, или иностранные слова обязательно менять на русские?
Нет, Вы знаете, я только с виду идиот, а так нормальный… (V, 13)
ЯЗЫЧЕСТВО
Новое язычество
(1991)
После христианства мы снова стали язычниками.
Церкви поразрушили, царскую фамилию с наследником незаконнейшим образом расстреляли, за хорошую работу стали давать треугольники с профилями…
А наша добрая языческая традиция ходить по несколько раз в году с портретами незнакомых людей на палке, демонстрируя свое единство? (I, 36)
(1994)
Язычество?..
Язычество, увы, окружает нас со всех сторон. Семьдесят лет люди ездили со всех сторон – с Дальнего Востока, Сибири, Урала, чтобы вместе со своими детьми, простояв много часов в очереди на лютом морозе, или в жару, или под дождем, посмотреть на труп.
Вот это – язычество.
И когда за ваш труд вам дают бумажку, в которой написано, что вы хорошо работали, и подписал ее тот, кого спустя время расстреляли, а потом и за эту бумажку, если вы ее сохранили с подписью расстрелянного, уже вас могут расстрелять – вот это язычество. Это было великое завоевание тех страшных сил, вынувших стержень православия из народа и заполнивших этот религиозный менталитет социальным язычеством, социальной системой.
Социализм в России строили как религию, как языческую религию.
Это великое умение.
Люди, которые это делали, знали законы истории… Как умело использовали народный монархизм, расстреляв царя и всех его детей и внедрив в сознание народное на это место товарища Сталина!
Но невозможно столь долгое существование живого фетиша, не освященного религией…(I, 64)
ЯНКОВСКИЙ ОЛЕГ
(2009)
Какими методами, какими внутренними силами и посылами творил Олег Янковский на сцене чудо-характеры?
Эту тайну он унес с собой.
У нас очень много талантливых актеров, но то, что делал Олег, было поистине неповторимо. Было абсолютно непонятно, как он делает это на сцене. (I, 139)
(2009)
Он относился к той категории людей, которых когда ты увидишь идущими вдалеке, у тебя лицо расплывается в улыбке… (XV, 43)
ЯПОНИЯ
(1991)
Меня поражает Япония, я потрясаюсь Японией.
С одной стороны, японская технология, Осака, где стоят сто тысяч игральных автоматов, и день и ночь этот звук «трим-брам, трим-брам»… Автоматы, сидят люди, играют, накурено так, что ничего не видно. И это похоже на наркотик.
И с другой стороны – Киото, где стоит храм, дворец. Когда его строили тысячу лет назад, рядом сажали лес, который должен расти и стареть вместе с храмом. И ремонтировать этот храм должны тем лесом, который рожден одновременно с храмом.
Вот это меня и поражает: ощущение единого целого, себя в пространстве… (I, 41)
Я ЖАЛЕЮ…
(2009)
Вопрос: Составьте, пожалуйста, план из трех пунктов, каждый из которых начинается со слов: «Я жалею, что в жизни не…»
Не научился кататься на коньках… не стал великим дирижером… не стал первой ракеткой мира. (XV, 41)
Я ХОТЕЛ БЫ…
(1988)
Я хотел бы быть автором «Полетов во сне и наяву» Романа Балаяна. Но сразу оговорюсь, при другом финале… Вернее, я все сделал бы то же самое, но пластически по-другому снял. При том же финале, с тем, что герой прыгает с обрыва. В общем, все оставил бы точно так же, но изменил бы структуру пикника. Мне кажется, что он снят торопливо. Я понимаю почему: уходила натура, снимали в другом месте и так далее. Досказывали сюжет. Я все понимаю… Но такого рода финал картины – чрезвычайно важный момент. Тут никакая торопливость из-за отсутствия погоды не должна сказываться на его качестве – это принципиально
Я хотел бы быть автором картины «Пролетая над гнездом кукушки» Милоша Формана…
Я бы хотел быть автором картины «Бумажная луна» американца Богдановича, картины «Девушка с коробкой», снятой Борисом Барнетом в 1927 году.
Я хотел бы быть автором «8 ?» Феллини и мечтал бы быть автором любой ленты Бергмана. (II, 16)
Я НЕ ХОТЕЛ БЫ…
(1988)
Есть хорошие режиссеры, которые снимают прекрасные картины, автором которых я не хотел бы быть…
Ну вот хотя бы прекрасные картины Элема Климова «Иди и смотри» и «Прощание». Отличные работы, я их понимаю. Но автором бы не хотел быть.
Я не хотел бы быть автором фильма «Мой друг Иван Лапшин»… Это хорошая картина, прекрасная. Но это – не мое. (II, 16)
Я ХОЧУ
(2005)
Я хочу в Москве есть пельмени, а купаты – на Кавказе.
Есть два ошибочных пути в творчестве: делать, как у людей, либо как угодно, но не как у людей.
Меня интересует, как ты конкретно думаешь. А все остальное, среднеарифметическое, могу получить в Интернете. (I, 118)
«Я ШАГАЮ ПО МОСКВЕ»
(1964)
В фильме «Я шагаю по Москве» мне поручили одну из центральных ролей.
С Георгием Данелия у актеров сразу установился творческий контакт, мы понимали его с полуслова. Он требовал от нас предельной искренности и добивался этого порой самым неожиданным образом. Снималась комедийная сцена в парке. По сюжету мы должны были смеяться весело, отчаянно, до слез. Испробовали все – ничего не получалось. И тогда наш режиссер, опустившись на четвереньки, как-то боком, чрезвычайно быстро пополз к кустам. Мгновение стояла мертвая тишина, а потом грянул оглушительный смех. Оператор Вадим Юсов спешил заснять нужные кадры. Эта сцена получилась очень живой в фильме.
Интересно снимал Данелия сцены в ГУМе. Толпы любопытных собирались вокруг нас, как только начинали устанавливать свет. Тогда принесли запасную камеру и в дальнем углу магазина инсценировали съемку. Этот «обманный маневр» сделал свое дело: нужная нам площадка мгновенно опустела, и мы могли спокойно работать перед камерой, скрытой от посторонних глаз на втором этаже. Люди не замечали, что идет съемка, они не замечали, что были ее участниками, и вели себя как обычно: подходили к прилавкам, разговаривали, рассматривали товары и так далее. Это позволило и нам чувствовать себя перед камерой легко и свободно. (II, 1)
(1968)
Пожалуй, чаще всего вспоминается мне время, когда я ходил, «шагал по Москве»…
Этот фильм как-то сразу завоевал успех, и не последнюю роль здесь сыграла прекрасная песня, заслуженно ставшая популярной. Мне кажется, вся картина была под стать этой песне: изящная, легкая, вальсообразная… (I, 1)
(2010)
Интервьюер: Замечательный режиссер Георгий Данелия в своих мемуарах рассказал о том, что во время съемок «Я шагаю по Москве» старший брат, считавший себя уже опытным кинодеятелем, подговорил Вас попросить повышения гонорара. Можете рассказать со своей стороны, как это было?
Я очень люблю и Гию Данелия, и его фильмы, и его мемуары. Но вот этой истории – честно! – не помню.
Данелия как замечательный рассказчик мог слегка и приукрасить…
Нет-нет, я не говорю, что он привирает. Это вполне могло быть, но было ли на самом деле, просто не помню. Я был так молод, и эти съемки стали для меня такой радостью!..
Мне много чего другого врезалось в память. Как ночью я с сердцем, замирающим от ужаса, таскал из маминой тумбочки «кончаловку». И тут же ночью за углом нашего дома меня уже ждали Данелия, Гена Шпаликов и Вадим Юсов. Оценив мой героизм, все вместе шваркнули по хорошему стаканчику «кончаловки»!.. А Вадима Ивановича Юсова я натурально спас. Он сидел на двухметровом практикабле – операторской вышке. Снимет эпизод, прильнет к камере, посмотрит и отодвинется назад, потом опять посмотрит и опять отодвинется. Я вижу: еще чуть-чуть, и он грохнется с этой высоты на спину! Крикнул, предупредил его. Он был так впечатлен моим поступком, что мы и по этому поводу выпивали.
Съемки «Я шагаю по Москве» – это была песня.
Данелия – молодой, веселый, легкий. Мне очень повезло, что первая большая актерская роль, первая главная роль была в фильме, который снимал именно он. Данелия работал шутя, играя, не надувая щек. Я был совсем молодой и так ощутил атмосферу тех съемок… Тогда впервые понял, что хочу этим заниматься. И тогда уже начинал что-то предлагать для своей роли. Я сам придумал, что мой герой к герою Стеблова выйдет с лисьей маской на лице. Чтобы это было неожиданно. Данелия сразу сказал: «Можешь попробовать», а потом, через паузу: «Э-э, брат, да я дам тебе рекомендацию во ВГИК на режиссерский». И дал, но не сразу. Я тогда учился в «Щуке», во ВГИК пошел позже. (II, 67)
Я – НИКИТА МИХАЛКОВ
(1989)
Интервьюер: Что думаете, глядя на эту фотографию (на фотографии Никита Михалков времен «Я шагаю по Москве»)?
Я думаю, что мечты этого человека в общем-то сбылись. Они, вероятно, не были никак оформлены…
Но я не изменился по ощущению жизни, по ощущению мира. Я этого не осознавал, наверное, так, как могу осознать сейчас, с высоты возраста, но у меня не было жгучих разочарований, какие бывают в соединении нынешней жизни с воспоминаниями о молодых надеждах и мечтах.
Тогда Вы, наверное, счастливый человек?
Наверное.
Может быть, у меня никогда не было надежд, перешагивающих мои возможности. Ведь самое горькое, страшное и печальное – когда человек себя переоценивает. И время, ставя все на свои места, приводит к реальной самооценке. И тогда можно либо сетовать – ты не так талантлив, не так жил, не так любил… либо можно обвинять других – не дали быть, не дали состояться, не дали развиться и так далее.
И то и другое, по-моему, катастрофа в человеческой жизни.
У меня этого не было. (II, 18)
(1989)
Да я иду своей дорогой, как и раньше шел.
Знаю, сколь велико количество людей, считающих меня снобом. Я не пытаюсь панибратствовать, не хочу подыгрывать: если мне не интересна игра, я просто не стану в ней участвовать.
Меня можно упрекать во многих чертах моего характера (эгоцентризме, например), не принимать смесь расчетливости с безалаберностью; есть и такой грех: подчас трудно сдержать остроту, и она, попадая в цель, иногда ранит больнее, чем хотелось. Словом, проблема укрощения темперамента в разных направлениях, конечно, существует.
Но при всех негативных качествах, которых, повторяю, наверняка очень много, едва ли кто-нибудь может про меня сказать, что я когда-либо ставил в зависимость от сиюсекундной политической ситуации свои творческие помыслы, планы, желания.
Моя профессиональная свобода основана прежде всего на том, что я никогда ничего не делал, чтобы кому-то понравиться или чтобы мне за это что-то дали. (I, 28)
(1991)
А унижение, которое я испытывал, ходя по инстанциям, хихикая и лебезя, бия чечетку в кабинетах, уговаривая, объясняя, пия водку с людьми, с которыми неинтересно это делать.
Это ради чего?
Ради того, чтобы у себя на Родине работать!
Я могу работать где угодно, сейчас – где угодно: во Франции, в Италии, в Америке, в Испании. Зовут, еще как! Я могу получить офис, квартиру, купить квартиру в Риме – пожалуйста! Я могу это сделать. Но я хочу работать дома! И мне приходится тратить силы и унижаться для того, чтобы иметь возможность работать дома.
Чтобы жить и работать здесь, мне приходится ухищряться, давать взятки…(I, 41)
(1991)
Счастье жизни – в самой жизни.
Меня интересует не результат, а делание, процесс. Как замечательно в книге Лощица сказано о Гончарове: «Счастье не тогда, когда получилось, не тогда, когда получится, а когда получается». Когда Гончаров писал «Обломова», он вдруг написал: «По-лу-ча-ется! – в движении!»
В России важен процесс, а не результат… (I, 41)
(1992)
Я никогда ничего не хотел сказать кому-нибудь, я просто говорил.
Я не вопрошал: вы меня слышите? Мне это неинтересно, я не хочу ничего объяснять. Я так живу, и в кино я так живу.
Я никогда не был диссидентом, потому что я вообще не люблю объединений вокруг «нет», это разрушительно. Я люблю объединения вокруг «да». И я не хочу снимать кино о том, чего не люблю.
Я хочу говорить о тех, кого люблю… (II, 23)
(1992)
Я работаю.
Перестройка меня не изменила. Ни на что не изменилась моя точка зрения, ибо я никогда не работал и не снял ни одной картины для кого-то, кроме моего зрителя и себя. Я не снимал кино для того, чтобы получить премию или стать лауреатом. Не стремился понравиться в своей режиссуре начальству. Не обомлел от возможности делать то, что раньше было нельзя. У меня нет необходимости и желания набирать очки за счет того, чтобы как можно скорее сказать о том, о чем не успели сказать другие – ибо сейчас стало можно об этом говорить. У меня было много отказов в том, что я хотел снимать, но у меня всегда было в запасе несколько идей – не противоположных, а не противоречащих внутреннему моему желанию, взгляду, убеждению.
То есть, грубо говоря, если мне не давали снимать Гончарова, это не значило, что я стал бы снимать «Малую землю»…
Мне от них – от кого бы то ни было наверху – ничего не надо. И то, что я говорю, – это точка зрения независимого человека. «Они» не могут на меня влиять, кроме как криминальным образом.
Я не верю советской власти, потому что вся история моих предков и страны говорит, что доверять ей нельзя. И я говорю то, что думаю: устраивает – хорошо, не устраивает – ваше дело… Но всякий раз, когда я высказываю свою точку зрения – это попытка достучаться до тех, кто наверху… (II, 25)
(1993)
Никто не может меня упрекнуть в том, что я когда-либо работал для партии, членом которой, кстати, никогда не состоял.
Власть над людьми мне не нужна, и я не рвусь к ней. Меня вполне устраивает мое место и интересует лишь власть над моими картинами, моими мыслями. Но я родился в этой стране, хочу здесь жить, и мне небезразлично, что происходит на моей Родине, потому я периодически позволяю себе высказывать свою точку зрения по разным вопросам… (I, 52)
(1994)
Я уверен, что из дома можно уезжать, когда все в порядке, а не когда беда… (I, 61)
(1994)
Надо каждый день работать. Это и есть то самое знаменитое русское делание…
Мне надоело с кем-то бороться. Я у себя дома, я на Родине, и мною движет только позитивное, созидательное начало. Я хочу строить это, я люблю это, я делаю это. И я хочу говорить только таким языком.
А быть втянутым на Васильевский спуск и смотреть, кто кого перекричит, или видеть Глеба Якунина, у которого под рясой звенят гранаты, и когда, прости Господи, он встает со стула, мне кажется, что он потянется за своим хвостом, – это… извращение. (I, 64)
(1994)
Я не могу и не хочу существовать в разрушительном режиме.
Мой жизненный принцип – созидание, давление. Вот почему одно из моих нелюбимых слов – «нет», а любимое – «да»…
У меня есть своя дорога, семья, друзья, дом, любимое дело – это и есть мой «позитив»…
Я хочу быть частью здорового, сильного государства, которое имеет свою историю, глубокие корни в прошлом. Нашу страну тысячу лет скреплял определенный нравственный, религиозный ствол. Я не верю, что события семнадцатого года, да и всех последующих лет, включая нынешние, должны заставить нас забыть то, что любили и берегли наши предки.
Я надеюсь, что сам являюсь частью большого целого, именуемого тысячелетней Русью.
И мне, например, гораздо интереснее и счастливее живется в нынешнем российском бардаке и раздоре, чем в любой другой, даже самой благополучной стране. (I, 60)
(1998)
Если меня не любят, то на уровне каком-то генетическом. Это люди, с которыми я никогда не общался близко…
Но поговорите с теми, с кем я работаю. Любовь объяснять не нужно: просто люблю со всеми потрохами, мне приятно с тобой быть.
Нужно объяснять нелюбовь.
Я могу допустить, что не устраивает мое существование. Независимое, активное, иногда агрессивное.
Но я и не прошу никого меня любить.
Это моя жизнь, и никто не заставит меня жить по иным законам. (I, 70)
(1998)
Я никогда не претендовал на власть политическую. Она меня мало интересовала.
Вопрос в том, что дорога, по которой шел я с товарищами, дорога, которая, как мне кажется, естественная для России, постепенно становится единственно верной и для тех, кто раньше так не думал.
Не менял я маршрут и направление движения. Просто на нашу колею становятся люди, которые, поискав в других сторонах, пришли к выводу, что именно наши мысли, слова, поступки способны сегодня вывести страну из тупика.
Вот и все. (I, 71)
(1998)
В любой ситуации нельзя опускать руки.
К примеру, я люблю комфорт. Но, отслужив свое на Тихоокеанском флоте, точно знаю, если прижмет – могу спать сидя, стоя, могу есть любую гадость, могу вообще не есть. Главное – понять, что другого выхода нет, и необходимо что-то делать. Иногда жизнь надо принимать как данность, тогда будет легче…
Стоит мне подумать: может, надо бежать помедленней, как тут же мчусь еще быстрее.
Можно ли это назвать поиском трудностей?
Да, наверное, кто-то посчитает, что Михалкову не хватает в жизни приключений. Но, поверьте, с этим у меня все в порядке.
Вопрос в другом.
В известном смысле я перфекционист. Можно было в «Утомленных солнцем» обойтись без листьев? В принципе, да. Но я точно знаю: стоит не довести дело до конца – все. Потом всю жизнь буду на этом месте спотыкаться… (II, 30)
(1998)
Я Весы на границе со Скорпионом.
Не люблю конфликтов, но и мягким себя считать не могу.
Иногда меня даже называют принципиальным тираном. Не понимаю, что это такое. Да, бываю жестким, но я никогда ничего не добился бы, если бы жесткость переходила в неоправданную жестокость.
У нас огромное количество людей привыкло жить по принципу коллективной безответственности. Не каждый осмелится отвечать за свои слова и дела.
Я это делаю.
Оглянитесь, посмотрите, чего мне удалось добиться за последние восемь лет, когда все рушится, валится, выходит из строя… (I, 75)
(2000)
Вообще имя мое Никита – «победитель».
Но даром мне никогда ничего не давалось. Знаете, есть такие «о, счастливчики!» – тут ему повезло, там ему папа помог, депутат…
Да, на виду с этой фамилией мне быть приходилось, но мало кто знает, как много было людей, которые не могли свести счеты с отцом и с удовольствием «отыгрывались» на нас с братом. (II, 33)
(2001)
Да, я человек азартный, да, я перфекционист, но не идеалист.
Задачи перед собой ставлю ясные и конкретные, рая земного дожидаться не стану. Хочу продать Дом творчества в Красной Пахре, чтобы отремонтировать «Болшево», хочу запустить проект реконструкции Дома кино и возведения современного Дворца фестивалей, хочу Московский международный кинофестиваль поднять на должный уровень…
Да, я испытываю кайф, когда руковожу съемочным процессом и могу по секундам рассчитать сложнейший кадр. Это класс! А упиваться своей значимостью из-за чаепития с президентом?.. Это не мой стиль…
Не убедил?!
Мы все так привыкли, что люди говорят одно, думают другое, а делают третье, что готовы подозревать в подобных грехах любого.
Но мне проще жить. Я не испытываю внутреннего дискомфорта, поскольку мои слова и мысли никогда не расходятся с делом. Я могу ошибаться, вызывать раздражение и злобу, но никто, даже самые ярые «друзья», никогда не обвинят меня в двурушничестве.
Меня можно не воспринимать, но всем придется считаться с тем, что я таков, какой я есть. И другим не стану, даже в угоду власти или кому бы то ни было еще. (II, 37)
(2001)
Интервьюер: Допустим, Вам предстоит попасть в совершенно иную цивилизационную среду. И для того, чтобы сохранить способность к самоидентификации, разрешено взять с собой пять предметов. Что бы Вы взяли?
Евангелие.
Высушенный на Троицу березовый веничек.
Иконку, мамой подаренную, освященную на мощах Серафима Саровского.
Наверное, фильм Барнета «Окраина», «Андрея Рублева» Тарковского.
Семейные фотографии.
Да. Это все. (I, 84)
(2007)
И еще одна вещь:
Я не хочу быть понятным, я хочу быть понятым. (XI, 3)
Данный текст является ознакомительным фрагментом.