Т
Т
ТАЛАНТ (1977)
Талант, точка зрения и масштаб мышления.
Если они есть, то они есть. А если их нет, то ничем другим этого не доберешь… (I, 4)
ТАНЯ (1992)
Браки совершаются на небесах.
Как я женился на Тане – это история сумасшедшая, безумная, бредовая. Я пригласил ее в ресторан и спросил: «Что Вы будете есть?» (Я был уже известным артистом.) Она сказала: «Первое, второе и третье».
Когда женщина в ресторане говорит, что будет есть первое, второе и третье, долго разглядывая меню, то я понимаю, что это другая категория отношения к миру, другой потолок, другой этаж. Что-то есть в этом детдомовское, школьное, пронзительное.
Интервьюер: Это была не шутка?
Если б это была шутка, такая неплохая в общем-то шутка… но она говорила искренне, фальши я не почувствовал.
Это все и решило… (II, 23)
(1999)
Интервьюер: Ваша жена рассказывала о том, как происходило ваше с ней первое свидание. Она тогда работала манекенщицей, и Вы пригласили ее в ресторан. Она пришла ярко накрашенная, и тогда Вы за руку отвели ее в туалет и заставили умыться. Все так и было?
Да.
Тогда, поскольку это была первая встреча, Вы что, уже решили, что она будет вашей женой?
Господь с вами. Ни боже мой.
Значит, таким же образом Вы обошлись бы с любой женщиной?
Да. С любой, которая мне нравится.
А в этом не просматривается… некоторый мужской шовинизм по отношению к женщине?
Как смотреть.
Может, кто-то и усмотрит в этом шовинистическое отношение к женщине. Я же предпочитаю с вечера знать, с кем проснуться…
Как Вам объяснить?
Во всем есть свой энергетический знак. Когда женщина красится для того, чтобы произвести впечатление, чтобы создать некий образ, который не соответствует тому, кто она есть на самом деле, это одно дело. Другое дело, когда женщина красится, потому что ей это органично. Она такой хочет быть.
Когда пришла Таня с лиловыми губами, с чудовищной зеленью вокруг глаз, с наклеенными ресницами и немыслимой прической, я понял, что под этим есть она, какая-то отдельная, другая. Я ее увидел в первый раз совсем другой, почему и пригласил. А вот с этим чучелом идти мне никакого резона нет, я не то приглашал…
Я не знаю, зачем Таня пришла в таком виде. Наверное, чтобы произвести на меня еще больший эффект, а на меня это произвело совсем другой эффект. Я не хотел ужинать в ресторане не с тем человеком, которого я пригласил. (II, 31)
(2000)
Интервьюер: Как Вы считаете, вашей жене Татьяне с Вами повезло?
Думаю, что мне с ней повезло больше, чем ей со мной.
Я с трудом представляю себе кого-нибудь на ее месте, кто мог бы устоять в этом бурном потоке жизни. Она очень темпераментный человек, резко и ярко реагирует на всякого рода раздражители, но замечательнейшее ее качество заключается в том, что она так же легко переключается на что-то положительное. Для нее это состояние созидательной радости, более естественное, чем какое-либо другое.
И потом, мы с ней оба похожи, потому что мы азартны.
Я не знаю другого человека, который может провести в ее возрасте и с ее статусом шесть часов на дискотеке, и причем не просто тихо сидеть, а танцевать…
Вместе с Вами?
Нет!
Мне представить себя танцующим шесть часов на дискотеке довольно трудно, а Татьяна может – спокойно, безостановочно, на полную катушку, с наслаждением.
И в то же время есть в ней основательность такая: все-таки трое детей – это не один ребенок, это серьезно…
Вы никогда не помогали ей с детьми? Вам не приходилось менять пеленки, вытирать носы…
Я убежден, что Господь управляет очень разумно, и ты оказываешься рядом с ребенком, когда это ему действительно нужно.
По крайней мере в моей жизни было только так. Доказательством тому является то, что Аня и Надя мне рассказывали вещи, которые, в общем, девочки отцам не рассказывают.
Постоянные сюсюканья приводят к тяжелым последствиям: в результате дети позволяют себе говорить отцам такое… В моей семье подобное услышать невозможно.
А как жена ухаживает за Вами? Вот заходите Вы в дом, она тут же Вам – тапочки, плед, чай…
Я ведь большую часть жизни проводил и провожу в экспедициях, в поездках. То ли это съемки, то ли это охота…
Я не скажу, что совсем не бываю дома, но вот это не про меня: снимите с меня ботинки, дайте мне плед, слабым голосом просить чаю с вареньем… Я человек более грубого нрава. Я очень не люблю, когда вмешиваются в мои дела. Я рад, что у Тани есть свое дело: когда у женщины его нет, она начинает заниматься делами мужа.
И Вы даже не посвящаете ее в свои творческие планы?
Нет, ну почему же? Но я не люблю вдаваться в детали, в подробности.
Таня никогда не советовала, кого мне снимать, кого не снимать. И я очень резок бываю и даже груб, когда пытаются со мной обсуждать моих сотрудников, моих коллег, моих артистов… (II, 33)
(2007)
После развода с Настей я испытал некоторое облегчение и наслаждался свободой. И когда появилась Татьяна, честно говоря, не загорелся желанием жениться на ней.
Интервьюер: А как она появилась?
В Доме кино на Васильевской проходил показ мод, на который я попал случайно, поскольку к гламуру был равнодушен, за тряпьем не гонялся и за манекенщицами не ухлестывал. Но в тот раз Володя Любомудров, известный в свое время каскадер-лошадник, познакомил меня с несколькими девушками-моделями. Среди них была и Таня…
Таня жила в каком-то другом измерении, от нее веяло удивительной чистотой и простотой, это не могло не подкупить. Мир, в котором обитал я, был совсем иным. Не скрою: поначалу и у меня зародились сомнения, не разыгрывает ли меня девушка? Потом понял: нет! Она в самом деле такая.
Безропотная, бессловесная, покорная?
Дело не в этом.
Таню интересовал я, а не то, кто мой папа. Другие девушки успели приучить к мысли, что родословная имеет для них значение. В этом смысле Таня была уникальным человеком…
Честно говоря, Таня стала для меня спасательным кругом. Она была страшно далека от великосветских интриг, рядом с ней я мог отдохнуть и расслабиться, освобожденный от необходимости что-то объяснять и как-то оправдываться.
Таня будто с необитаемого острова в Москву попала и рассматривала меня словно чистый лист бумаги – без всяких шлейфов и интриг. Она приехала из Воронежа, окончила институт, сама с трудом здесь пробивалась, жила в маленькой квартирке на окраине. Жизнь ее была скромна, проста и чиста… Что говорить? Не золотая молодежь, с детства привыкшая к казенным машинам, дачам и неограниченным возможностям высокопоставленного папы.
Двух месяцев до призыва в армию Вам хватило, чтобы понять: Татьяна – именно то, что надо?
В армию я уходил свободным, не чувствуя ни перед кем моральных обязательств.
Правда, случилось знаковое событие, сильно меня поразившее. Я уже неделю жил в казарме при призывном пункте, ждал, пока наберется команда на Камчатку, и вдруг меня на день отпустили домой. Точнее, я повел офицера в Дом кино, а он разрешил переночевать дома, взяв слово, что назавтра вернусь в казарму. И вот утром раздался звонок от Тани. Она знала, что меня нет дома, и тем не менее позвонила. Услышала в трубке мой голос и страшно изумилась. Но и я удивился не меньше. Это совпадение было словно сигнал свыше…
Все два года, что я служил, мы переписывались. Не скажу, что большой поклонник эпистолярного жанра, но мне приходилось писать глубокие, наполненные и содержательные письма многим людям, начиная с брата Андрона и заканчивая Лешей Артемьевым, Геной Шпаликовым, Сашей Адабашьяном, Пашей Лебешевым. А от Тани получал исписанные кривыми буковками листочки с очень простой и наивной информацией типа: «Съездила в Прагу на показ мод. Там красиво. Стояла на Карловом мосту, думала о тебе». Отвечал в том же духе: «Были в походе. Море штормит. Вчера стоял в карауле. Думал о тебе». Не рассказывать же, как мы сто семнадцать суток шли на собаках с юга Камчатки до севера Чукотки и я дважды чуть не замерз?.. Словом, дождался приказа о демобилизации и махнул на Большую землю. В Москву попал вдупель пьяным…
Летели или ехали?
История этой одиссеи заслуживает отдельного рассказа. Подробности, как таскал на себе перебравшего адмирала, оставим до следующего раза…
В общем, чуть ли не с трапа самолета я отправился в Дом кино. Прямо в морской форме. В ресторане сидели все те же. Лишь девушками поменялись. Словно время остановилось. Это меня дико поразило. На Камчатке страшно нервничал, что поезд уйдет, другие снимут лучшие фильмы и мне ничего не достанется. Оказалось, зря переживал!
На радостях немного выпили, и с Сережей Соловьевым отправился искать Таню. Телефона у нее не было, точный адрес я запамятовал, только знал, что это проспект Вернадского, – ни номера дома или квартиры не помнил.
Ни разу до армии в гости не приезжали?
Однажды. И тоже пьяный.
А дома в московских новостройках сам знаешь какие. Словно близнецы. В общем, нам с Соловьевым оставалось уповать на удачу. И вот представь: зима, снег по колено, темень во дворе, и мы, два придурка, решившие прочесать огромный микрорайон. Зашли в первый попавшийся подъезд и позвонили в первую попавшуюся квартиру. Открыл какой-то дядька в тренировочном костюме. Спрашивает: «Чё надо, мужики?» – «В ваших краях, – отвечаем, – манекенщица живет, ищем ее. Не знаете, часом, где обитает?» Мужик хмыкнул и говорит: «У нас тут две достопримечательности – негр и эта самая модель. Вам в соседний дом надо». Через пару минут я уже стоял перед Таниной дверью…
Как в голливудском кино.
В кино такому не поверили бы, а в жизни вот произошло! И тут я понял: кто верит в случайности, тот не верит в Бога…
Вы остались ночевать?
Ушел вместе с Сережей. А через какое-то время все в том же Доме кино за очередным застольем представил друзьям Таню как невесту, официально сделав ей предложение.
Обставили все торжественно?
О чем ты! У Тани, кстати, в нашей компании была кличка Вешалка…
Как-то не слишком уважительно, не находите?
Во-первых, она была очень худая, во-вторых, модель, наряды постоянно меняла… Вскоре мы всей компанией отправились в экспедицию на съемки фильма «Свой среди чужих, чужой среди своих». И Таня с нами. Помню, ехали в поезде, предварительно крепко затарившись алкоголем…
Вы хоть иногда бывали трезвым?
Да, в ту пору выпивали много, но, к счастью, Господь и родители наградили меня иммунитетом к спиртному, и хотя случались крепкие загулы, никогда не был алкашом.
Словом, сели в поезд «Москва – Грозный», заняли места в спальном вагоне, и Таня сказала, что никогда не ездила на нижней полке. Я ответил: «Вот сегодня впервые и попробуешь, каково оно». Это были еще старые СВ – на двух пассажиров, но с полками, расположенными одна над другой. Конечно, я занял верхнюю…
Очнулся от всхлипываний и обнаружил себя лежащим на полу. У моих ног сидела зареванная Таня, как выяснилось, всю ночь пытавшаяся поднять бесчувственное тело, рухнувшее сверху. Могу представить ее состояние: вместо того, чтобы остаться наедине с возлюбленной, жених сначала полночи пил водку, потом спорил с приятелями о кино и в итоге вырубился. Вот она, предсвадебная романтика! Я чувствовал себя чудовищем, испытывал дикий стыд и старался как мог замолить грехи. Кстати, в том поезде Таня сказала замечательную фразу, вошедшую потом в «Рабу любви»: «Вот когда окно грязное, тогда и за окном все кажется грязным». Эти слова в фильме произносит Елена Соловей, сидя в машине у Родиона Нахапетова…
Расписались мы в Грозном. Свадьба получилась смешной. Тогда полагалось ждать три месяца после подачи заявления, а у нас времени не было, мы каждый день с утра до ночи снимали, торопились, пока в горах не похолодало. В итоге взяли операторскую «Чайку» и поехали в загс, который не работал по случаю субботы. Договорились, чтобы нас впустили и зарегистрировали. Вся процедура проистекала под истошные крики Тани. По загсу бегали разбуженные мыши, и невеста то и дело впрыгивала на стул…
Кто стал свидетелем радостного события?
Все та же наша развеселая компания – Саша, Сережа и иже с ними. Ты же помнишь, кто снимался в «Своем». Условно говоря, вчера мы выпивали, сегодня днем поженились, а вечером опять выпивали. Чинной свадьбы с банкетом в ресторане не вышло. Отметили по-походному и продолжили работу над фильмом. Это казалось главным, все жили только съемками.
И Таня?
Она тоже втянулась. А как же?
Притирка характеров была?
Многое для Тани было странным и непонятным. Она очень трудно привыкала к тому, что работа и друзья для меня на первом месте, хотя я заранее честно предупреждал ее об этом. Слова Таня услышала, а смысл поняла не сразу, пыталась как-то сопротивляться, не хотела мириться с неизбежным.
Да, это трудно было принять. Особенно потом, когда появились дети. Я-то к факту рождения Ани и Тёмы отнесся спокойно. Ну родились, и ладно. Аня какое-то время даже жила в коробке из-под ботинок, поскольку я не удосужился купить кроватку. Подруги науськивали Таню, говорили, что меня убить мало. Не скажу, что они были так уж неправы… Забрав Таню из роддома, привез их в нашу однокомнатную квартиру на Чехова и пошел с друзьми в пивную. Собственно, мы начали отмечать рождение дочери до поездки в роддом и потом продолжили. Понимаю, что ничего хорошего в том моем поведении не было, но, как говорится, из песни слова не выкинешь. Происходящее стало для Тани шоком…
Посуда по кухне летала?
Ты о скандалах? Случалось всякое, но тут ведь ситуация какая: либо Таня принимала мои правила, либо… Нам всегда хватало ума не скатываться в скотство и уродство. Разводиться никто не собирался, поэтому Таня научилась находить компромиссы. Потом появилась более или менее приличная квартира на Малой Грузинской, Тёма родился уже там.
Вы снова пошли пить пиво?
В тот раз все выглядело иначе. Схватки начались на Николиной Горе. Мы впрыгнули в «жигули» и помчались в Москву, захватив на всякий случай самоучитель по принятию родов.
Зачем?
А вдруг все в пути случилось бы?
Дело-то было в декабре, дорога скользкая, меня дважды крутануло на триста шестьдесят градусов. Еще я почему-то взял попутчика. Наверное, боялся остаться один с рожающей женой. Пассажир попался какой-то странный, при выходе из машины оставил на сиденье трешку. Потом я ее в рамке застеклил. Довез Таню без происшествий и поехал к родителям. Под утро родился сын…
Да, за такой длинный по человеческим меркам период жизни было всякое, но хорошего – больше.
А сколько вы вместе?
Тридцать три года.
Татьяна рожала детей, чтобы Вы не ушли?
Таким способом меня к себе не привяжешь. Иначе бы мы с Настей не расстались…
Когда начали жить с Таней, я уже очень много работал, и полная загрузка избавляла от многих проблем, подстерегающих семейного человека. Если бы сидел на одном месте, каждое утро уходил на службу, а вечером возвращался домой, может, давно развелись бы. А так удалось найти оптимальный баланс.
Похоже, Вам нравилось чувствовать себя рядом с Татьяной этаким добрым волшебником: вот тебе, Золушка, хрустальные башмачки, носи. Завтра покатаю в СВ, а потом накормлю не первым и вторым, а карпаччо и фуа-гра.
Так во многом и было.
Показал Тане мир, о существовании которого она даже не подозревала. Впрочем, порою и я тоже.
Но когда-то чудеса должны были закончиться?
К тому моменту Таня уже заняла свою нишу.
Превратившись для Вас в незаменимую?
Одна из бунинских героинь, кажется, в «Жизни Арсеньева», говорит: «Я для тебя… как воздух: жить без него нельзя, а его не замечаешь». Таня как-то подписала этой фразой телеграмму: «Твой воздух».
Простота и наивность долго умиляют, но однажды могут крепко достать.
Это правда…
Но ведь и наивность разной бывает. Таня по-своему мудрая женщина. Интуитивно. Порой что-то не то делает или говорит, но по большому счету женский и материнский инстинкт никогда ее не подводили. К тому же хорошо усваивает уроки. Она самостоятельный человек со своим делом, ее «Русский силуэт» знает вся страна. Сегодня Татьяна Михалкова мало напоминает женщину, которую я умывал в мужском туалете Дома кино.
Поэтому теперь Вы топите в унитазе бантики, которыми так любит украшать голову жена и которые, по слухам, ненавистны Вам.
Тебе Таня рассказала про бантик? Не знаю, может, и было нечто подобное, но это столь незначительный эпизод… Не придал ему значения, не зафиксировал в памяти.
Да, случались взрывы, всплески взаимного раздражения, но они не носили характера военных действий. Повторяю, спасало, что я всегда очень много работал. И конечно, дети. Фактом существования они цементировали семью. Не в том вульгарном подтексте, который ты сложил, – мол, не хотела ли Таня привязать меня, а в самом нормальном смысле.
Она хорошая мать?
Очень. Порой даже перехлестывает в хорошести. Когда это мешает, приходится вступать в дело мне.
Добрая мама и строгий папа?
Дело не в жесткости, а в последовательности поведения, построенном на уважении и доверии. Твердость ради твердости – не мой стиль…
А Татьяна может спросить: «Где ты был, Никита, до ночи? С кем?»
Может.
А Вы что?
Таня обычно не спрашивает, а утверждает. В подобном случае вообще не вступаю в переговоры. Если человек все для себя уже решил, бесполезно объяснять что-либо. Тем более отпираться или оправдываться. Лучше промолчать. Пусть думает что хочет.
Наверняка и вашей жене звонили доброжелательницы, шептавшие в ухо: «Дорогая, знаешь, с кем у твоего роман?» Реакция у Татьяны была как у Натальи Кончаловской?
Нет, к сожалению.
Значит, бурные сцены ревности Вам знакомы?
Единственный эффективный способ борьбы с подобным – отсутствие всякой борьбы. Если начать всерьез обсуждать все романы, которые мне приписывали – от Софи Лорен до Пенелопы Крус, – можно умом двинуться. С самим собою я давно разобрался: отношения с женщинами никогда не были для меня свидетельством мужской доблести или вопросом престижа… (II, 57)
(2009)
Интервьюер: К тому времени, когда Вы женились на манекенщице Московского дома моделей Татьяне Соловьевой, у Вас сформировалось уже четкое представление о том, какая женщина Вам нужна и по форме, и по содержанию?
Да, абсолютно.
И она полностью соответствовала вашему идеалу?
Этого я бы не утверждал, но Татьяна настолько от окружающих отличалась, что была мне интересна.
Злые языки говорят, что у вас произошел недавно разрыв, причем очень серьезный…
Да нет, это неправда. (I, 137)
ТАРАНТИНО
(2000)
Интервьюер: На нынешний Московский кинофестиваль приезжает Квентин Тарантино. Говорят, у Вас с ним сложные отношения?
Сложных отношений у меня с ним не может быть по определению. Тарантино получил «Пальмовую ветвь» в Каннах, хотя она, по словам Жиля Жакоба и отзывам в прессе, должна была достаться «Утомленным солнцем».
Но при чем тут Тарантино?
Он снял картину, которая получила «Пальмовую ветвь». И слава богу! Другой разговор, что лучше всего этого не знать. Например, когда директор фестиваля подходит в день закрытия и поздравляет, дескать, случилось. И ты после этого, тая от радости, одеваешься. А потом выясняется, что ничего не произошло.
Вот и все.
С тех пор я железно знаю, что если твоя картина находится в конкурсе, то в последний день фестиваля надо просто уезжать из города и возвращаться лишь перед началом церемонии. Тогда нет обманутой надежды.
Ведь нечаянная радость – самая замечательная… (II, 32)
(2005)
Интервьюер: Когда Тарантино победил в Каннах с «Криминальным чтивом», а «Утомленным солнцем» достался второй приз, Вы были сильно разочарованы, говорили об антигуманности картин Тарантино. А в прошлом году не без удовольствия приветствовали его в Москве.
Недавно я снова внимательно смотрел «Убить Билла» и наслаждался абсолютной раскованностью режиссера, его вольным обращением с музыкой, изображением, диалогами.
Это полет!
Он как маленькая девочка, которая сидит перед зеркалом с маминым макияжем.
И я понял, каким образом выстраивалась логика каннского жюри в тот год. Понимаете, самолеты летят по разным воздушным коридорам. Ни один из них не лучше и не хуже другого. Но в тот момент это «другое» (плюс политика, плюс то да сё) показалось жюри интереснее классического кино, которое я представляю.
Я принял Тарантино как поэта, мастера городского романса. У него есть талант. Но это не исключает того, что мои внутренние ценности остались в неприкосновенности. Не потому, что я ортодоксально держусь руками за древко знамени, которого уже нет. Я открываю Бунина, Чехова, Достоевского, Набокова – и понимаю: все правильно, это ОНО!
Для многих будет большим откровением, что Вы можете получать удовольствие от «Убить Билла».
Это почему же?
Не вяжется ваш высокодуховный образ с фильмами, полными, так сказать, крови и насилия.
Я же смотрю «Убить Билла» не взором офонаревшего подростка! Я смотрю, как это сделано! И у меня восторг вызывает, например, история с гробом! Нет, ну это же надо! А история с мечами, а мультипликация!
За всем этим есть талант и живая улыбка. Когда Ума <Турман> подмигивает на крупном плане, я понимаю, что он посылает мне намек. Он не считает меня идиотом, он считает меня заговорщиком!
Так что не удивляйтесь, пожалуйста, что мне нравится Тарантино!
Свои картины Вы ему показывали?
Их ему Джек Николсон показывал. «Рабу любви», например. (I, 117)
(2009)
Вопрос: Скажите, пожалуйста, Вы до сих пор ненавидите Квентина Тарантино?
Не верьте слухам!
Квентин Тарантино был моим гостем на Московском международном кинофестивале.
Разве Вы не знали? (XV, 41)
(2010)
Интервьюер: Последний нашумевший фильм про войну – «Бесславные ублюдки» Квентина Тарантино. Мне кажется, что ваш фильм «Утомленные солнцем – 2» на него чем-то похож…
Тарантино – замечательный, талантливый провокатор, я его люблю. Но его взгляд на войну совсем другой, как у человека, в стране которого войны не было. Все было – и гробы приходили, и другие несчастья были. Но это война совсем другого качества: никто не спит в твоей кровати, никто не ест твою еду, никто не требует, чтобы ему чистили сапоги. Для него эта война – претекст, прецедент для разговора, он точно так же мог бы снять про англо-бурскую войну, про войну во Вьетнаме. Там нет его отношения к войне, есть веселое построение, странное, тарантиновское. Но у него нет генетической памяти, а у нас есть. Картина «Пять вечеров» кончается фразой: «Лишь бы не было войны». И это была самая популярная фраза в 1950–1960-х годах. Потом над ней смеяться стали, Галич пел: «Лишь бы не было войны». Но тогда действительно был страх, все руководство страны сосуществовало с народом, потому что все прошли войну, пока не пришло новое поколение. Это очень важное трагическое объединяющее начало.
Об одном остается жалеть: чтобы объединиться, нам нужно залезть в такое кровавое говно и потом из него вылезать. (II, 62)
ТАРКОВСКИЙ
(2009)
Интервьюер: Скажите, как Вы относитесь к лентам Тарковского и что об этом режиссере думаете?
Конечно же, я считаю его великим режиссером… Какие-то его фильмы можно любить больше, какие-то – меньше, но, скажем, «Зеркало» и «Андрей Рублев» – это золотой фонд…
«Рублев» вообще картина великая! (I, 137)
(2012)
Вопрос: Недавно прошел юбилей Андрея Тарковского. Расскажите, каким запомнили его Вы? Какие его фильмы Вам нравятся?
Вы понимаете, наверное, я один из немногих сегодня режиссеров, для которых Тарковский совсем как бы и не Тарковский. Он у нас жил, я был мальчишкой, он писал с моим братом «Иваново детство», я бегал им за водкой, стоял «на атасе», мечтал попасть к ним вечером, когда они собирались в комнате и о чем-то говорили. Меня не всегда пускали, когда пускали – это было счастьем… Поэтому для меня Андрей был другом моего брата и, следовательно, членом нашей семьи, и я не воспринимал его как режиссера. А он меня вообще никак не воспринимал. И когда я (уже будучи в армии) посмотрел в отдаленном каком-то захолустье, где-то на Камчатке, в клубе каком-то, на простыне… «Андрея Рублева», то я вдруг понял величие этой картины. Я оттуда, ночью (там-то ночь была, а в Москве – утро) позвонил, разыскал Тарковского и сказал ему, что я никогда ничего подобного не видел. И для меня это было действительным откровением: совпал тот Андрюша Тарковский с этим Андреем Тарковским, который снял «Андрея Рублева».
Меня очень тронуло, когда он на меня обратил внимание после «Пяти вечеров». На худсовете он вдруг сказал потрясающие слова про картину (не буду их повторять дословно), смысл которых был: «Правильной дорогой идешь…»
С Андреем у нас было много всяких замечательных историй, там рядом был Вадим Иванович Юсов, мой брат, Гурченко, Урбанский – много-много разного люда там, бывало, крутилось. Мое это существование там, рядом, внутренне (как я потом понял) мне очень много давало.
Андрей был человек ранимый. Думаю, что многие про него так ничего и не поняли. Потому что Тарковский сумел создать стиль, который сегодня погубил кинематограф. Объясню, что я хочу сказать. Знаете, не все золото, что блестит, и не все, что длинно – это Тарковский. У Тарковского длина кадра наполнялась и насыщалась энергией. Это не было скучно. Там появлялось новое и новое, когда количество переводилось в иное качество. А когда ты видишь сегодня в «артхаусных» картинах, как стоит человек и шесть минут чего-то ждет у забора, и ты сначала тоже ждешь, потом по сторонам начинаешь смотреть, по телефону можешь поговорить, а режиссер думает – вот это Тарковский! Это не Тарковский – это просто скучно и длинно. Это не значит, что длина должна быть обусловлена и ограничена монтажом, но когда у Тарковского идет панорама, когда там сидит Саша Кайдановский на этой дрезине, и долго мы видим его затылок с этим пятнышком седым… И ничего не происходит, только затылок и дрезина. И это количество, переходящее в иное эмоциональное качество. У Тарковского пауза – это не дырка, это умножение напряжения. К сожалению, в сегодняшних картинах, то, что называется «артхаусом», этого нет. Там – длинно и странно, а иногда просто длинно и плохо. Мне кажется, что это попытка погнаться за Тарковским, вместо того чтобы погрузиться в его философию, его страдание, его желание разобраться в самом себе. Тарковский – это не снимающий кино человек, это разбирающийся в себе средствами кино человек. Я думаю, что многие сегодня знают совершенно другого Тарковского, нежели такого, каким, как мне кажется, он был. (XV, 70)
ТАТАРСТАН
(2011)
Вопрос: Почему в День памяти и скорби, в день семидесятилетия начала Великой Отечественной войны Вы решили посетить именно Татарстан и показать нашим ветеранам свой новый фильм?
Вы знаете, эта скорбь, этот День памяти, он ведь не только в Москве и не столько в Москве. Если вы видели «Предстояние», там есть эпизод – в окопах, когда татарский мальчик читает молитву, а русский мальчик, у которого она отнята с детства, повторяет свой адрес.
Я знаю очень много о героизме татарских воинов, и мы сегодня видели на Мемориале – сколько их погибло и сколько их отмечено государством. Для меня Родина – она везде, где говорят на моем языке. Я себя не чувствую здесь чужим. Я даже не чувствую себя здесь в гостях. Я считаю, что Казань – один из самых замечательных городов в нашей стране. Потому что здесь настолько естественно и органично сочетаются православная культура и ислам, когда ты можешь видеть без натяжек, что эти мечети – не декоративные. А когда ты видишь без натяжек, что стоит и минарет, и совсем рядом стоит православная русская церковь с куполами, – это не только не мешает, а, наоборот, дополняет друг друга.
В этом смысле я считаю, что Татарстан – это очень важный пример для страны.
О чем Вы говорили с президентом Миннихановым?
Так Вам и скажи!..
Мне всегда доставляет удовольствие общение с вашим президентом…
И давно Вы знакомы?
Несколько лет. Он настоящий мужик! Мне кажется, что он человек слова и человек дела.
И судя по тому, как он себя ведет, я узнаю черты предыдущего президента Шаймиева, который абсолютно грамотно и правильно построил свою политику, отдавая свою, так сказать, землю в руки тому человеку, который вместе с ним ее и взрастил. Мне кажется это очень перспективным, потому что подкидывать на «орла-решку» (я уж не говорю про страну, но даже республику): кто выиграет, тот пусть и будет – это неправильно. (К сожалению, очень часто в нашей стране приход нового к власти строится на очернении старого. И это кончается тем, что люди не могут понять, кто же прав. Пока они разберутся, уже становится поздно.) Поэтому мне кажется, что это очень грамотная, честная и, кстати говоря, российская политика. Я сейчас не хочу никого ни с кем сравнивать, но, во всяком случае, мы знаем из нашей истории, как передавалась власть. Это не значит, что она должна передаваться по наследству, но это значит, что тот, кому она вручается, должен ответственно и осознанно продолжать свою дорогу, если эта дорога устраивает тех, кто живет на этой земле. (XV, 54)
ТВАРДОВСКИЙ АЛЕКСАНДР ТРИФОНОВИЧ
(2011)
Гений! Обыкновенный русский гений!
И это совершенно не преувеличение и не попытка пафосно отдать поэту дань уважения. Я считаю, что «Василий Тёркин» – это «Евгений Онегин».
Почему?
Я сейчас не говорю про легкость письма, фантастическую легкость. Это легкость, которая может быть дана только тому, кто пишет только о том, что рождается в его сердце… Это не описательность – с точки зрения того, что это где-то увидено, услышано, потом переработано. Это постоянно пульсирующее ощущение жизни. Я думаю, наверное, у Шолохова были такие откровения, связанные с народным характером… Каждый поворот, каждая строка, каждая фраза, каждый кусочек диалога – ты везде узнаешь русского человека. За этим не стоит ничего, кроме этого летящего таланта; причем летящего через войну. Это рассказ о страшных годах жизни страны. И в то же время в нем есть такая невероятная легкость! Я знаю об этом, потому что сам снимал картину (мы восемь лет занимались этим) и почувствовал, как ты постепенно погружаешься, погружаешься, погружаешься… И потом – это становится твоим. И ты понимаешь, что когда пули, зима, холод, лишения, то люди совершенно по-другому думают о жизни. У них свои интересы, радости, шутки, то есть та самая жизнь, которую сегодня, отдалившись от того страшного времени, мы не можем ощутить, потому что война – это все то, что нам непривычно, страшно и не вмещается в нас. А у Твардовского все может быть – и шутка, и абсолютное бесстрашие, бесстрашие человека, который боится. Это потрясающе! Бесстрашие человека, который делает на войне работу. Там нет геройства, там есть огромная душа русского солдата. Каждый характер сказочный абсолютно, каждый поворот души понятен русскому человеку. И вот этот кусочек, где нет войны, такая военная пауза, – мне кажется очень показательным:
В поле вьюга-завируха,
В трех верстах гудит война.
На печи в избе старуха,
Дед-хозяин у окна.
Рвутся мины. Звук знакомый
Отзывается в спине.
Это значит – Тёркин дома,
Тёркин снова на войне…
Это летящая, народная, гениальная поэзия! Это Пушкин, «Евгений Онегин» – ты не можешь угадать, как закончится та или иная фраза; то же самое у Твардовского. Поразительное сочетание народного юмора и потрясающего единения, которое проявляется в тяжелейшую годину… (I, 156)
ТВОРЧЕСТВО (1989)
Мне не бывает скучно. Тем более одному.
И не потому, что я такой умный, интересный или слишком хорошо к себе отношусь. Просто можно два часа смотреть на то, как ведут себя муравьи, и это вовсе не значит, что тебе скучно или что ты биолог. Ты для себя можешь вывести абсолютно другой, ассоциативный ряд ощущений, не имеющий ничего общего с этим конкретным.
Этот процесс и является творчеством…
Знаете, что самое главное в этом процессе? Постоянная незаканчиваемость…
Умение не брать, не выгребать до конца. Не ждать результата. В этой несовершенности, незавершенности и заключается самое пронзительное ощущение мира. Это касается всего – отношений творческих, отношений между людьми, между мужчиной и женщиной. В этом аромат незаканчиваемости. Любая законченность – смерть, для меня, во всяком случае.
Когда стремишься к концу картины, невероятно хочется наконец ее закончить и увидеть. И ты ее заканчиваешь… и тогда наступает очень короткий, но страшный момент опустошения. (II, 18)
(1990)
Творческому процессу в моем представлении сопутствует одиночество.
Рано или поздно люди, объединяющиеся в художественные группы, расходятся. Можно соблюдать хорошую мину, быть вежливым, спорить, но искреннее проникновение в жизнь, в чувство, в творчество друг друга может быть между очень малым количеством людей.
Шаляпин любил Рахманинова, Рахманинов любил Шаляпина… Антон Павлович Чехов преклонялся перед Толстым, а тот уважал Чехова. Однако представить себе Шаляпина в Союзе театральных деятелей в качестве заседающего я не могу. Точно так же не могу себе представить Пушкина или Толстого в Литфонде, а Рахманинова – председателем профкома Союза композиторов. Не потому, что я не уважаю членов всяких комиссий и комитетов. Просто мне кажется, что любое творчество в конечном счете – одинокий поиск пути, поиск языка, поиск родной души.
Но, найдя все это, художник не может остановиться, успокоиться. Его начинают мучить новые идеи, новые поиски, и, стало быть, ему необходимо новое одиночество. Художественное творчество требует индивидуального, неповторимого общения с миром.
Не имели бы мы той самой, до боли знакомой пушкинской поэзии, если бы не было в его жизни михайловских просторов за окном. И Аксакова бы не имели, и Гончарова, и Чехова, если бы они черпали вдохновение в домах творчества Литфонда и смотрели бы вечером одни и те же передачи… (I, 32)
(1994)
Есть два пути в творчестве – через общее увидеть частное и, наоборот, в капле увидеть отражение неба. Мне интересно второе… (I, 61)
(2000)
Когда занимаешься творчеством, тебе легче, чем другим. Ведь Господь помогает тебе таким образом, что всю свою энергию, фантазию, способность к погружению перерабатываешь в делание.
А у человека, не обладающего творческими способностями, нет точки приложения своих духовных и душевных сил. Написать он об этом не может, воссоздать в пластическом образе тоже.
Ему остается копить все внутри себя, не всегда даже имея надежду поделиться с близкими людьми, что ужасно, ведь только разделенная радость – радость полноценная. (II, 34)
(2000)
Любое творчество держится на абсолютно ювелирном и фантастическом мастерстве, на ремесле, которое я чрезвычайно ценю, особенно в последнее время.
Сейчас у меня возникает желание сделать спокойную и продуктивную паузу, до момента, пока внутри не защемит настолько, что я не смогу не говорить. Если этого не возникает, то не нужно себя насиловать. Нужно заниматься делом, читать.
Для меня крайне важно также то, что я могу говорить только на тему, внутри которой возможна импровизация. Если я привязан к сюжету настолько, что не могу сделать ни шагу в сторону, то фильм выйдет холодным.
Интервьюер: А с Вами такое бывало?
Стараюсь не допускать этого. Но бывало.
Бывало, что я переснимал все.
Я не хочу браться за картину, где могу оказаться заложником материала.
Своего рода время «икс» наступает само по себе, верно?
Да. Это как пельмени.
Нахожу этот пример довольно точным. Когда ты очень голоден, то закидываешь вариться пачку пельменей, в которой пятнадцать – двадцать штук. А так как ты очень хочешь есть, то нетерпеливо стоишь над кастрюлей и хватаешь тот, что всплыл первым…
Вот они сейчас варятся в этой кастрюле, мои восемь или десять планов. Причем я знаю, что если «приготовить» их правильно, то останется единственно возможный.
И тогда – вперед!
Во всяком случае, я чувствую, что сейчас у меня вырастает какая-то более глубокая мысль, нежели просто кино про что-то. (II, 32)
(2004)
Вопрос: Насколько Вы свободны в своем творчестве?
При всей простоте вопроса ответ на него очень труден…
У нас была такая притча маленькая в кино: если сняли хороший фильм – его снял министр Ермаш, а если плохой – то режиссер такой-то. Но как бы ни складывались обстоятельства, все равно ты обязан сказать: я делаю так, потому что я за это отвечаю. И никто за это, кроме меня, отвечать не будет.
Это трудно, но это единственный выход. (I, 104)
ТЕАТР
(1980)
Интервьюер: Ваше отношение к театру?
Очень люблю театр, чем дальше, тем больше.
Но меня утомляет в сегодняшнем театре отсутствие декораций, какие-то алюминиевые конструкции, актеры, собственноручно передвигающие мебель… Я стосковался по театру с декорациями, чтобы после каждой картины падал занавес и шли бы перестановки. Мне хотелось бы дойти в театре до «гиперреализма». Если люди на сцене едят, в зале должен быть запах еды.
Хотел бы поставить в театре «Дядю Ваню» Чехова, но для этого мне понадобилось бы выстроить на сцене весь дом – огромный, комнат в двадцать шесть, – но в этих комнатах люди не живут, они заброшены, захламлены, а все действие происходит на маленьком пятачке…
А безликая условность в театре, по-моему, не достоинство, а стремление к ложно понятой «современности». Ведь пожилого человека мы уважаем за то, что он пожилой, а не за то, что он, натянув джинсы, пытается поспеть за молодыми… (I, 12)
(1984)
Вопрос: Пробовали ли Вы себя в театре?
С этого, собственно, началась моя биография.
Для меня не существовало проблемы – кем быть. В школьные годы поступил в детскую студию, которая функционировала в ту пору при Московском драматическом театре имени К.С. Станиславского. Участвовал в нескольких спектаклях тогдашнего репертуара.
В настоящий момент очень хочу попробовать себя в качестве театрального режиссера. Говорят, в моих картинах появилась театральность. Возможно. И я не считаю это недостатком.
Год назад у меня была идея поставить в кино и театре одну и ту же пьесу с одними и теми же актерами. При этом спектакль решить как можно более кинематографично, а фильм – возможно более театрально. То есть решить на одном и том же драматургическом материале разные художественные задачи.
Мой эксперимент закончился только фильмом – «Без свидетелей». Правда, снимались те же самые Михаил Ульянов и Ирина Купченко, с которыми репетировали мы в Театре имени Евг. Вахтангова.
Почему не дошел до премьеры спектакль?..
Мы не нашли общего языка с главным режиссером этой талантливой труппы. Знаете, как это бывает, когда собеседники говорят каждый по-своему, когда отдельные слова понимаешь, а в смысл они не складываются. (II, 7)
(1984)
Мне по-настоящему интересно в театре, когда время на сцене воспринимается как реальное время в зрительном зале, когда пауза, которая существует между персонажами, становится абсолютно адекватной той паузе, которая существует в зрительном зале. И если реальность конкретного времени суметь продлить, то чем длиннее она будет, тем более интересным станет спектакль, возникнет то живое, чего нельзя заменить ни званиями, ни титулами, ни академизмом. И тут никакое режиссерское шаманство не поможет…
Моя мечта – взять очень известную пьесу великого драматурга, скорее всего русского драматурга (не Шекспира, не Мольера, где можно надеть парики, взять шпаги и называть друг друга «сэр»), а взять пьесу Островского и сыграть ее, как написано.
Не сочтите меня ретроградом, но мне именно этого не хватает сегодня в театре. Я не знаю, сумею ли это сделать, но если кто-нибудь сделает, я обе руки подниму за такой спектакль. (I, 19)
(1986)
Я бесконечно люблю театр, я сам человек театральный. Считаю, что единственная настоящая актерская школа – русская театральная. Предпочитаю работать с театральными актерами… в принципе считаю, что театральный труд обеспечивает серьезную актерскую надежность.
Если говорить о проблемах театра, то считаю, что самая главная проблема, как и проблема кино, – режиссура. Ее уровень низок. И не надо актерам делать пробы в кино, а актеры должны собраться и попробовать режиссера, может он снимать или нет.
Но в некоторых театрах без режиссерских ухищрений актеры уже просто не умеют хорошо сыграть по тексту, взять Островского и сыграть его, чтобы в зрительном зале плакали…
Вот тот самый знаменитый российский театр, театр Островского. И я считаю, что это не движение назад. Это движение вперед. Может быть, по кругу, но вперед.
В одном театре мой однокурсник играл в спектакле главную роль. Увидел меня в зале и во время монолога мне подмигнул, чем доказывал, что вот он какой свободный. У меня – «закрылась шторка». Все! Я потерял интерес к нему, к театру, ко всему. Он у меня выбил из-под ног почву: я хочу верить тому, что он говорит, я хочу с ним плакать, а он ворует у меня эмоцию, доверие.
Считаю самой главной проблемой театра недостаточность действительного ощущения зрителя.
Нужен очень серьезный отбор режиссерских кадров, потому что в этой профессии, как и во многих других творческих профессиях, великое завоевание социализма – отсутствие безработицы – оборачивается обратной стороной. (II, 13)
(1987)
Интервьюер: Какая, по-вашему, существует разница между миром театра и кино?
Для меня вся разница – в рампе.
В театре стоишь перед темным пространством, и тысяча глаз пытается тебя понять, ощутить, осмеять, оправдать или отвергнуть.
У актера кино этого нет. Он общается только с камерой. И это – и легко, и сложно.
С другой стороны, в кино зрителя можно обмануть, а в театре нет. В театре можно только увлечь.
На репетициях у меня абсолютно театральная система. Я репетирую, как в театре, чтобы понять, что же для зрителя должно стать наиболее важным. Потом можно сделать укрупнение, пустить музыку, но изначальную правду я ищу в театральной системе. (I, 25)
(1987)
Интервьюер: Как ведется работа над постановкой в Италии спектакля «Неоконченная пьеса для механического пианино»?
Премьерные спектакли пройдут 28 октября – 10 ноября этого года. Но сделать еще предстоит многое.
Самое сложное в том, чтобы воссоздать чеховский тип актера на итальянской сцене. Как передать чеховскую атмосферу, которая возможна лишь тогда, когда сам актер осознает, что такое чеховский персонаж, чеховский тип?
Персонажи великого драматурга говорят слова, а между словами заложено больше, чем в самих словах. Пауза для них – это умножение действия. Внутри пьес Чехова всегда заложено больше, чем показано внешне. Я бы сказал так: чеховский актер должен уметь ничего не делать так, чтобы это «неделание» выплескивалось в мощное действие.
Я хочу создать такую атмосферу, чтобы время на сцене совпало с реальным сегодняшним временем в зрительном зале и вне его, а переживания, которые несут актеры, вызвали ответные переживания зрителей. Когда дело касается комедии, боевиков, добиться этого несложно. Но когда речь идет о чеховском произведении, есть опасность, что актеры будут играть для зрителя, а зритель не будет участвовать в действии, не будет сопереживать. Вот почему я исключил репетиции отдельных сцен с отдельными артистами. От общего внимания, сосредоточенности, точного сосуществования в конкретной обстановке зависит общая «температура» сцены.
В то же время я хочу, чтобы все вышло весело, смешно. Ибо считаю, что Антоша Чехонте и Антон Павлович Чехов, великий автор «Вишневого сада», – это один и тот же человек. И недаром же сам Чехов называл свои пьесы комедиями. Бывает, что на сцене все плачут, а в зале все спят. Нам же хотелось, чтобы в спектакле все было проникнуто глубоким чеховским юмором, который не исключает напряжения, даже трагизма героев… (I, 26)
(1989)
Я поставил спектакль в Риме, так случилось.
Но для меня нет абсолютно никакой разницы (кино, театр): я работаю театральным методом с актерами.
Театр – величайшее чудо, с упущенной, к сожалению, одной деталью в современном мире. Мне кажется, что чудо в театре – оно может длиться всего несколько секунд – возникает тогда, когда реальная жизнь персонажей на сцене совпадает с реальной жизнью сидящих в зрительном зале, когда это время, скажем, пятнадцать секунд там и пятнадцать секунд здесь, соединяется. Возникает чудо, когда упавший номерок не заставит человека шарить под ногами. Я знаю, как это делать, знаю, кто мне для этого нужен. Я чувствую в себе определенные специфические силы…
Думаю поставить «Дядю Ваню» с Мастроянни и остальными русскими актерами.
Причем Марчелло хочет играть в Италии по-итальянски, а во время гастролей в других странах – по-русски. Мне кажется, очень важно «прокатить» по миру чеховский спектакль с Мастроянни, соединив могучую театральную и кинематографическую звезду с ансамблевой перламутровой русской игрой… (II, 19)
(2000)
Я хотел бы сделать такой триптих: «Механическое пианино», «Чайка» и, может быть, «Иванов» или «Дядя Ваня» практически с одними и теми же актерами (это Олег Меньшиков и Марина Неёлова), но я хотел бы сделать это совсем иным путем, нежели просто поставить в театре спектакль.
В большом павильоне Мосфильма построить театр, построить декорацию, но не плоскостную, как в театре обычно, а глубинную, и над этим поставить большой экран. И чтобы было шесть-семь телевизионных камер, чтобы мы могли наблюдать за движениями каждого характера не только на общем плане, но и на крупном плане.
И если они входят вовнутрь, а мы видим только плоскостную декорацию, то сюжет продолжается внутри, и мы видим все это на экране. И если идет, допустим, дождь, то он идет по всему театру – и по зрительному залу также, для чего у каждого кресла должен быть зонтик…
Мне кажется, что этот проект, где мы сможем соединить кино, театр и телевидение, может стать тем новым, что и подтолкнет художественную мысль как таковую. (VI, 4)
(2002)
Я ставил в Италии спектакль «Механическое пианино» с Марчелло Мастроянни…
Мы начинаем репетировать – я в полном ужасе, ну просто катастрофа. Играют как в «Ла Скала» – кто говорит, тот выходит на авансцену и произносит свой текст. Потом пауза, актер замолкает, выходит другой, и если, не дай бог, кто-то начнет его перебивать, то в ответ получит: «Вы мне мешаете работать!»
Все дисциплинированные, приходят вовремя, текст знают с первого дня. Катастрофа. Один Марчелло – махнет рукой, и все замечательно.
Ну что делать?
Я обложился книгами. И нашел решение у Михаила Чехова. Правда, это случилось через три или четыре недели работы. Не то чтобы на второй день пришло. А мы все работали, уже начали играть, но все так «деревянно».
Данный текст является ознакомительным фрагментом.