Р
Р
РАБОТА
Работа общественная
(2001)
Интервьюер: Мы с вами общаемся достаточно регулярно и всякий раз скатываемся к вопросу о творческих планах… Но кина-то, извините, все нет и нет. Подозреваю, ваша бурная общественно-политическая деятельность тому виной?
Я – солдат.
Читайте рассказ Пантелеева о честном слове. Я дал присягу и не могу без приказа покинуть пост. Проклинаю все на свете, но слово держу. Повторяю: мне все это не нужно. Я трачу время, силы, средства, связи.
Трачу!..
Мне бы процесс запустить, создать механизм, который не сломает ни один сумасшедший. Тогда смогу сказать: я никому ничего не должен, ухожу…
Все!
Никаких иных мотивов, удерживающих меня в кресле руководителя Союза кинематографистов или Фонда Культуры, не было и нет. Только дураки считают, будто я пошел на все ради славы.
Какая здесь слава?..
Допустим, был бы я министром обороны или внутренних дел, то есть занимал пост, позволяющий реально влиять на судьбы людей… Но, как пишут обо мне некоторые: «Царствовать в Фонде Культуры» – это же смешно! (II, 37)
(2002)
Интервьюер: Вы все время боретесь за что-то… Вы не боитесь, что вот эта борьба, ваша общественная работа – она что-то такое сделает с вашей душой, что фильмы станут от этого хуже?
Боюсь.
А почему Вам тогда так важно заниматься всем этим?
Человек предполагает, Бог располагает.
Я никаких усилий не прилагал, чтобы этим заниматься. Я не бился, не интриговал, не подтасовывал голоса, никого не уговаривал. Но у нас в роду говорили: от службы не отказывайся, на службу не напрашивайся.
Видимо, Господь управил так, что вот это время я должен заниматься этим. И я занимаюсь этим так же искренне, горячо, как и снимаю кино.
Другой разговор – а что дальше? (V, 11)
РАВЕНСТВО
(1991)
Я считаю, что никогда не будет равенства, его и быть не должно.
Должно быть равноправие.
Дело в том, что равенство и равноправие – это противоположные вещи. Равноправие – когда все имеют единые права, а равенство – когда ни у кого нет прав. Равноправие – это когда ты изначально имеешь одинаковые со всеми права, а остальное – дело Божие, твоих рук, усидчивости, таланта, возможностей. А равенство – это опустошить чужой холодильник и ждать, когда принесут новое.
Поэтому я считаю, что самый большой и важный шаг – это преодолеть в себе бациллу равенства. Потому что тот, кто больше работает, кто больше может и хочет, кто больше тратит сил и энергии, должен лучше жить, чем тот, кто этого не умеет или не хочет.
Осознание своего места – это и есть основа здорового общества. (I, 37)
(2006)
К сожалению, в России неправильно понимают слово «равенство». Ведь известная триада – «свобода, равенство, братство» – совершенно исключающие друг друга понятия.
Равенства по определению быть не может и быть не должно. Должно быть равноправие, а дальше – как учился, как крестился, что тебе Бог дал. У нас же нередко представление о равенстве такое: если что-то у тебя есть, а у меня нет – а ну-ка, иди сюда, поделись! Ты учился в институте, корпел над книгами, а я «квасил» под мостом. А потом ты заработал, а я захотел «все взять и поделить»…
Это и есть тот страшный перекос, который породил чудовищную путаницу в головах людей, «колебание умов ни чем не твердых». Именно так трактовалось понятие равенства большевиками. Именно отсюда берет начало зависть, перемешанная с презрением к успешному, обеспеченному; именно поэтому так слабо защищена у нас любая частная собственность, включая интеллектуальную. (II, 55)
РАДОСТЬ
(2003)
Настоящей радостью всегда оказывается радость случайная.
Когда ты начинаешь работать для того, чтобы потом потрогать что-то руками, ради чего-то – ради денег, славы, то, в общем, ты человек несчастный. Ты добиваешься чего хочешь, но все равно мало.
Поэтому я считаю, что самое главное – когда ты работаешь потому, что не можешь не работать, когда ты говоришь потому, что не можешь не сказать… (I, 94)
РАНГ
(2005)
Интервьюер: Расскажите, кто Вам ровня? Кто – люди вашего ранга?
Никогда в жизни я так не ставил вопрос.
Мне не важно, какое положение занимают люди, с которыми я общаюсь. Я себя намного легче и проще чувствую с людьми, общение которых со мной не обусловлено тем, кем я в данный момент являюсь, согласно табели о рангах.
Мама говорила мне: «Не важно что, важно с кем».
Как только я вижу, что кто-то начинает со мной общаться как с нужником, как с человеком, который ему нужен сейчас для какого-то дела (конечно, бывает, что просят, что кому-то нужно помочь, но тут я о другом) – то мне становится скучно.
Я больше люблю общаться с обыкновенными людьми, мне с ними интересно. Реставраторы, егеря, охотники, рыбаки, дальнобойщики, уголовники… Абсолютно не имеет значения, кто они – потому что любой человек интересен, ибо «человек есть не средство, а цель».
Это, кстати, и есть один из признаков аристократизма.
Да, да… Умение разговаривать как с царем, так и со слесарем одинаково ровно.
Моя мама совершенно спокойно и легко могла общаться, причем на четырех языках, с совершенно разными людьми… Матери было все интересно, любое общение – кроме, выражаясь современным языком, тусовок.
И я это понимаю, мне это очень близко. Мне любое живое общение намного более ценно, нежели фигурирование со стаканом виски в руке… (II, 49)
РАССТРЕЛЬНЫЕ ДЕЛА
(2004)
Один из вождей пролетариата как-то сказал, что смерть одного человека – это трагедия, смерть миллионов – это статистика.
Страшные, жестокие, но, как мы видим, к сожалению, имеющие под собой основание слова. Потому что десятки тысяч наших соотечественников были просто уничтожены.
Вот они, перед нами – расстрельные дела.
Но начинались они не как расстрельные дела. Это сейчас они называются расстрельными делами. А тогда это была анкета для регистрации бывших участников Белой армии. Дело в том, что когда Гражданская война уже закончилась, когда Врангель и другие генералы, верхушка Белой армии вместе с офицерами, солдатами и казаками покинули Родину (они были вынуждены это сделать), то по крымскому побережью бродило и ходило, ища пристанища, работы и дела огромное количество людей (кто в форме военной, без погон, кто в чем). Они не чувствовали себя виноватыми, они были готовы принять советскую власть в той ситуации, которая есть, которая сложилась…
Тогда Владимир Ильич Ленин, и Лев Давыдович Троцкий, и генерал Брусилов (да, знаменитый Брусилов) подписали бумагу, в которой они гарантировали жизнь всем участникам Белой армии, пришедшим добровольно, заполнившим анкеты и зарегистрировавшимся. Они гарантировали жизнь всем, кто не был замечен в злостных, активных действиях против Красной армии.
А что такое злостные действия против Красной армии, когда идет война? Когда человек находится на фронте, он с оружием в руках отстаивает что-то. Поэтому злостные действия можно было тогда классифицировать как злодеяния над мирным населением или какое-то нарушение военных законов. Любой человек, находящийся на фронте, он так или иначе, сдавшись или как бы потеряв свою армию, имеет право на то, чтобы оказаться военнопленным, как минимум. (Уж не говоря о реабилитации, что, наверное, для него более выгодно и справедливо в данном случае.)
Передо мной документ, подписанный командиром Шестой армии, членом Реввоенсовета Пятаковым, который пишет: «Остатки врангелевской армии взяты в плен, среди добровольно сдающихся увеличивается полное разложение, Реввоенсовет армии шесть ходатайствует о помиловании всего командного состава остатков армии Врангеля, численностью двадцать тысяч человек… Это двадцать тысяч русских людей. Пленных, которых после проверки можно будет считать незлобными контрреволюционерами». Точка и подпись Пятакова.
И если вы сегодня в архиве посмотрите вот эти анкеты, которые (видимо) и послужили поводом для командарма Пятакова написать это ходатайство, то можете прочитать в них следующее: «Косач Кузьма Сидорович, 19 лет. Кубанская область, станица Екатеринославская, Ейского отдела, казак, русский; родители – хлебопашцы. Образования нету, мобилизован в 1920-м году». Или еще один, Александр Поделка. «Ваш взгляд на Октябрьскую революцию?» – «Не знаю, жил в деревне». – «Ваш взгляд на Коммунистическую партию?» – «Хорошая партия». – «Ваш взгляд на Врангеля?» – «Я его не знаю». – «Сколько лет?» – «Восемнадцать».
То есть из этих анкет мы понимаем, что это даже не кадровые офицеры, что это не «белая кость» Белой армии. Это казачки, которые были мобилизованы, которым велели и объяснили, что вот эти – плохие. И они рубались. Да и как рубались? В восемнадцать лет, да с таким образованием. Сколько он там мог нарубать?!
Так вот на этот запрос Пятакова приходит ответ. Причем не командарму Пятакову, а более высоким чинам, более ответственным работникам – Гусеву и Фрунзе. (Тому Фрунзе, для которого слово офицерской чести было не пустым звуком; он дал честное слово, что жизнь будет сохранена тем, кто придет на регистрацию.) На их имя пришла телеграмма следующего содержания: «Необходимо все внимание сосредоточить на той задаче, для которой создана «тройка». Тчк. Попробуйте ввести в заблуждение противника через агентов, сообщив про переписку, из которой вытекало бы, что ликвидация отменена или перенесена на другой срок. Тчк. 23 ноября 1920 года. Троцкий».
О чем здесь написано? Давайте разберемся…
То есть людей было необходимо ввести в заблуждение, сообщив, что ликвидация отменена. Как бы высшая власть прислушалась к ходатайству Пятакова, о котором наверняка уже знали те, кто интересовался, будут ли они реабилитированы – не будут, скрываться им, бежать или что другое. Ввести в заблуждение через агентов, то есть пустить слух – что, ребята, все нормально, ликвидация отменена: идите регистрируйтесь…
И они пошли! Пошли регистрироваться… А потом… потом и появились все эти «Дела», на каждом из которых синим карандашом с двумя ошибками было написано: «растрелят» и число.
Всех, кто пришел регистрироваться, просто расстреляли.
(После того, что случилось, Фрунзе едва не покончил с собой. А Брусилов, поняв, во что он попал и что он сделал, вскоре умер…)
В наше время Главная военная прокуратура по этим расстрельным спискам проводила и проводит реабилитацию. Реабилитацию всех тех, кто был расстрелян тогда, как контрреволюционеры.
Это благородное дело. И слава богу, что это происходит.
Единственный вопрос: только в чем же их можно реабилитировать? Их можно реабилитировать за то, что они пытались сохранить целостность своей страны? За то, что они не приняли безбожья? За то, что они не приняли методы разговора путем насилия? За то, что они не хотели быть обманутыми, потому что обещания земли, свободы и мира остались только обещаниями?
За что же реабилитировать этих восемнадцатилетних полуграмотных казачков, которые продолжали существовать в той системе координат, по которой жил Дмитрий Донской или Александр Невский? Для которых православие было кодексом, моральным кодексом жизни. Для которых понятия греха и стыда были реальными понятиями…
Наверное, эта реабилитация, это оправдание нужно больше нам, чем им… Нам надо в себе найти отзвук на то, что мы видим в этих «папках». Не ненависть разбудить, а ощущение того, что эти люди, эти жертвы – это огромный кровавый урок нашей истории нам, сегодня живущим.
И тем, кто придет после нас. (XV, 2)
РЕВОЛЮЦИЯ
(2011)
Революция сверху, совершенная ельцинской командой… должна была быть поддержана эволюцией снизу. Революция произошла, а эволюции нет. Вот этой самой, основанной на понимании, когда человеку объяснили, зачем ему реформы.
Егор Гайдар (Царство ему Небесное), умнейший человек, говорил без бумажки, но люди не понимали, что он говорит. А с русским человеком нужно на фольклорном уровне общаться и объяснить ему, ради чего ему нужно затянуть пояса, что его ждет впереди, ради чего это нужно делать.
Когда ему спускают: «Ладно, мы начнем, а вы там…» – не получается. Он может терпеть год, два, пятнадцать, двадцать лет, а потом говорит: «Все, ребята, я вам больше не верю…».
И это катастрофа. Если революция сверху будет заменена на революцию снизу (вместо эволюции), то это конец. (VI, 10)
РЕЖИССЕР
(1978)
Интервьюер: А кто такой режиссер?
Сказать, что автор фильма – и нескромно, и, в общем-то, неверно.
Режиссер с момента заявки на будущую картину и до сдачи ее художественному совету студии, кроме собственных забот, вмешивается еще и в работу всех цехов производства, вносит свои коррективы.
Если все-таки попытаться определить обязанности, то режиссер – человек, отвечающий за все. Государство доверяет нам деньги, народ – свои надежды и желание увидеть настоящее искусство. И подводить никого мы не вправе. (I, 7)
(1980)
Интервьюер: Какие качества необходимы режиссеру?
Во-первых, талант…
Далее – терпение, честность, юмор (в том числе умение иронически воспринимать собственную персону) и беспредельная любовь к артисту.
Ибо артист даже не представляет себе, на что он способен, если чувствует, что его любят (то есть благожелательно и уважительно относятся к его труду, к тому, на что он себя тратит). Режиссеру самоутверждаться за счет артиста – то же самое, что самоутверждаться за счет ребенка. Актер – дело другое, для него самоутверждение естественно. Артист творит из самого себя и получает наслаждение от доброго отношения тех, ради кого он творит.
Грамотность режиссера – это владение ремеслом.
Режиссер должен знать, какими средствами он добьется желаемого воздействия на зрителя. Он не вправе показывать своих сомнений на съемочной площадке. Даже если он импровизирует, эта импровизация должна быть подготовлена характером предшествовавшей работы…
Я испытываю чувство неловкости перед съемочной группой, если не готов к работе. На площадку нужно выходить подготовленным… Когда мы снимали «Механическое пианино», мы заранее поселились в доме, где шли съемки, ходили в костюмах, репетировали. Взаимопонимание между членами группы установилось полное.
Еще мне кажется, режиссеру необходимо умение, будучи лидером, оставаться почти незаметным, не давить на группу.
Режиссер обязан знать, чего он хочет. (I, 12)
(1984)
Режиссер – это человек, обязанный жить с постоянно контролируемым самим собой чувством уважения к чужой жизни. В противном случае он теряет право разговаривать с такой аудиторией, которую ему предоставляет кино. И театр, разумеется, тоже.
Проклятие этой профессии в ее публичности, это подстегивает человека быстрее прийти к результату. Когда человек становится более зрелым, постепенно процесс начинает интересовать его больше, чем результат.
Но ведь до этого надо дожить.
Вопрос: Существуют ли оптимальные цифры возраста режиссера?
Любые рассуждения на эту тему ставят меня вне опасности. Я нахожусь как раз посередине. Мне тридцать восемь.
Теоретически допускаю: совершить открытие в киноискусстве можно и в семнадцать лет. Но пока про такое слышать не доводилось. Поэзию в расчет не берем, она – по гениальному определению Пастернака – есть скоропись человеческого духа.
Теоретически же предполагаю, что трудно снимать картину в восьмидесятилетнем возрасте, тем паче трудно двигаться в своем творчестве, однако видел очень свежую картину Бунюэля, снятую в эту пору жизни.
Все же склоняюсь к тому, что режиссура, кроме всего прочего, это сумма человеческого опыта. Ведь надо же накопить, что сказать людям. При равных способностях отдам предпочтение тому, за чьими плечами – жизненный опыт. Если, конечно, нравственные выводы из этого опыта покажутся мне зрелыми.
И потом: с молочными зубами в этой профессии делать нечего. Мускулы тоже следует накопить. Хотя и с железной челюстью режиссер опасен. Существует в нашей среде термин: снять любой ценой! Нет. Не любой. Совсем не любой. Нельзя в «интересах дела» давить детей и стариков. После кинематографа не должно оставаться ни выжженной земли, ни опустошенных душ.
Режиссер не просто должен уметь работать с людьми, это-то элементарно. Он должен уметь работать так, чтобы и после фильма и спектакля сохранились хорошие человеческие отношения с теми, кто добросовестно трудился рядом с ним.
Так что, как сказано у Твардовского: «Не шутка быть себя моложе, / Труднее быть себя зрелей…» (II, 7)
(2012)
Вопрос: Не сложно быть режиссером и продюсером в одном лице?
Трудно, но возможно.
Вообще хороший продюсер терпим к режиссеру. Но режиссер обязан аргументировать, если он заявляет: «Я так вижу»… Иначе он свободен, как мышь в амбаре. (I, 160)
РЕЖИССЕРЫ
(1980)
Интервьюер: Искусство какого классика кино наиболее Вам близко?
Довженко, Бергмана, Феллини. (I, 13)
(1983)
Интервьюер: Есть режиссеры, у которых Вы любите сниматься?..
Да, это Кончаловский, Данелия, Балаян.
Все зависит от уровня общения, одинакового чувства юмора… сложного комплекса, где важен не только чисто технический процесс совместной работы, но и вопрос доверия друг другу. (I, 18)
(1983)
Мне кажется, что мы нуждается в пересмотре системы подготовки режиссеров.
Слишком много заведомо второсортных режиссеров с непомерными амбициями рвутся работать в кино. Тут нужны самые суровые преграды, гармонично сбалансированные по отношению к действительно талантливым людям со своим мнением, взглядом и немнимыми ценностями.
Мне кажется, система приема и обучения на Высших режиссерских курсах более способствует решению именно этой задачи: ведь на курсы приходят люди, уже имеющие профессию, с иным, более зрелым отношением как к делу, так и к своей жизни. (I, 15)
(1993)
Интервьюер: Кого бы Вы назвали сегодня лучшими режиссерами в России?
Романа Балаяна, Володю Хотиненко, Сережу Мирошниченко, Панфилова, Кончаловского, Германа, Андрея Эшпая, молодого Тодоровского…
Кто Вам нравится из американских режиссеров?
Скорсезе, Майк Николс, Милош Форман, Коппола и Алан Паркер. (III, 2)
(2003)
Сегодняшние режиссеры очень профессиональны и насмотрены.
Человек может научиться писать, но если ему нечего написать, он просто переписывает то, что написали другие. Сегодня в этом заключается очень большая проблема. Причем не только русского, но и европейского, и вообще мирового кино.
Посмотрите последнюю картину Гринуэя. Это концентрированное влияние на интеллект. А Бергман говорил: искусство должно потрясать, попадая в душу, минуя промежуточную посадку в области интеллекта.
Очень многие знают, как сделать. Но не знают – что.
Я посмотрел очень профессиональную картину моего племянника Егорушки Кончаловского «Антикиллер». Половину того, что там сделано, я не знаю, как сделать. О чем я ему и сказал.
Но второй мой вопрос был: а зачем ты это сделал?.. (I, 97)
Женщины-режиссеры
(2013)
Вопрос: Как Вы относитесь к женщинам-режиссерам? Считаете ли Вы режиссуру истинно мужской профессией?
В моей юности женщины-режиссеры, их можно было по пальцам одной руки пересчитать – тех, кто действительно знал, понимал и делал кино. Лариса Шепитько, Кира Муратова…
А сегодня… Когда я узнал, что картину «Повелитель бури» сняла женщина <Кэтрин Бигелоу>, то был поражен. Это абсолютно мужская картина, с подробным разбором и знанием того, что такое судорога войны. Это совершенно не женское кино.
Замечательную картину сняла женщина!
То есть женщины-режиссеры (как и вообще женщины во многих других областях) начинают занимать сегодня очень серьезные позиции. Хотя мне всегда казалось, что работа с актером для женщины – это более сложная задача. Потому что, скажем, мужское начало, актерское, подчиняющееся женскому, режиссерскому – это бывает такое большое наступление на горло собственной песне. Но то, как женщины-режиссеры работают с актерами сегодня, – я преклоняюсь и снимаю шляпу.
Могу констатировать, что режиссура оказалась и женской профессией тоже, хотя тут либо женщины стали жестче, либо режиссура стала мягче… (XV, 79)
Молодые режиссеры
(2003)
Вопрос: Кто из молодых режиссеров Вам наиболее интересен?
После картины «Любовник» я уважаю молодого Тодоровского.
Перспективны Янковский-младший, Прошкин… (XII, 9)
(2004)
Вопрос: Кто из наших начинающих режиссеров, на ваш взгляд, наиболее талантлив?
Вы знаете, как-то немножко все спуталось. Молодые режиссеры в пятьдесят три года и уже опытные в двадцать восемь.
Считаю, что Филипп Янковский очень талантливый, горячий парень, умеет и хочет работать. Прыгунов-младший замечательный. Его картина «Одиночество крови» на Московском кинофестивале была унижена прессой ужасно. А она сделана мастером. Другое дело, что мастер научился разговаривать быстро и складно, но пока не очень понятно, что он хочет сказать.
Однако я уверен, что все получится, если не отрекаться от своих глубинных культурных корней, не предавать предков только за то, что они не знали, кто такая Мадонна, или не представляли себе, что можно с сибирской каторги позвонить матушке по мобильнику. (I, 104)
(2011)
Вопрос: Хотелось бы узнать – есть ли в нашей стране какая-либо поддержка молодых режиссеров и сценаристов?
Поддержка молодых сегодня все-таки находится не на должном уровне. Хотя то, что такие большие субсидии даны ВГИКу, нашей кузнице кинематографических кадров, позволяет надеяться на определенный результат. Ведь это дает возможность использовать новую аппаратуру, новые павильоны, новые технические возможности.
В наше время познакомиться с творчеством Трюффо, Годара или Анджея Вайды можно было только на специальных просмотрах в киноархиве «Белые Столбы» или на учебных просмотрах ВГИКа. А сегодня молодежь может получить доступ к любой информации. И легко узнать, как снимают кино.
Поэтому форма намного опережает содержание. А содержание – это целый комплекс, сюда входит и воспитание, и образование, и масштаб мышления. Поэтому, прежде чем думать о том, как снимать, нужно для себя решить, что и зачем. Во всяком случае, именно это должно художника больше всего волновать. (VII, 5)
РЕЖИССУРА
(1977)
Режиссура – это профессия.
Об этом стали забывать. Режиссером сегодня при желании может стать и актер, и художник, и кто-то из административного звена… Профессия девальвируется. (I, 4)
(1978)
Интервьюер: Что привело Вас в кинорежиссуру?
Скорее всего два момента: работа с хорошими режиссерами и работа с плохими режиссерами.
Сниматься начал в пятнадцать лет, через год – второй фильм, потом еще и еще. Но однажды вышел у меня с кинематографом разлад… Сергей Бондарчук пригласил меня на роль Пети Ростова в «Войне и мире». Сняли несколько эпизодов, и тут я стал катастрофически расти. Меня потихоньку «оттерли» в массовку, а на роль Пети пригласили другого мальчика.
Такая «несправедливость» вызвала во мне чувство протеста, и я поступил в театральное училище, а не в институт кинематографии, куда, впрочем, все-таки перевелся, проучившись четыре года в училище…(I, 7)
(1980)
Интервьюер: Режиссура – это ваше призвание или она просто позволяет Вам в кино сделать больше, чем позволяет актерское дело?
Режиссер – организатор картины.
Какую бы огромную роль ни сыграли в ней актер и оператор, картина все равно делается за монтажным столом. От монтажа зависит смысл сцены. Одна двухсекундная врезка (скажем, актер находится на грани истерики, а вы показываете в это время зевающего человека) может уничтожить всю сцену.
Возможностей у режиссера в кино больше. Но это не значит, что актер лишен всяких прав. Просто работа у них разная. Режиссер обязан видеть всю картину в целом, а актеру это не нужно, ему необходимо глубоко закапываться в каждый эпизод. (I, 12)
(1984)
В каждом произведении искусства есть тайна невидимого. Она находится где-то в тончайших духовных сферах.
Однако, чтобы довести замысел до готового фильма или спектакля, режиссер должен владеть тысячью вещей и стоять обеими ногами на грешной земле. Не предавая главного, пользоваться всем арсеналом театрального и кинематографического производства.
Масштаб и красота мысли в искусстве не стоят ничего, если все это не подкреплено высоким ремеслом. Уметь сделать своими руками и уметь объяснить другим, как и что надо сделать. Точно знать: сколько метров пленки должен занять такой-то эпизод; чем «объектив-50» отличается от «объектива-80» и каким именно объективом следует снимать при закате солнца; снять эпизод, не ссылаясь на погоду, брак пленки или отсутствие определенного артиста; уговорить Софи Лорен, заехавшую в Москву на полдня, сняться в массовке за шоколадку; обеспечить вовремя горячий чай и обед на площадке.
Так я могу перечислять до утра… (II, 7)
(1986)
Вопрос: Как бы Вы определили основные заповеди режиссера?
Режиссура – это, во-первых, черта характера. Во-вторых, это умение по-солдатски находить выходы из положения, в которые ставит тебя жизнь, профессия…
И чем лучше режиссер, тем цельнее будет его существо и лицо в его картинах после того, как он преодолеет препятствия.
Для меня главная заповедь – бесконечная любовь к артисту и огромное терпение; никогда артист не бывает неправ, всегда неправ режиссер. Если артист у него плохо играет, это не значит, что артист плохой, – это режиссер не сумел сделать из него хорошего.
Мне кажется, что единственная и самая главная заповедь: во всем дурном винить себя, а все, что получилось, делить с теми, с кем работаешь. (II, 13)
(1987)
Интервьюер: Когда Вы почувствовали, что режиссура – ваше призвание?
Я учился на актерском факультете, ощущал себя актером, был счастлив. Мы делали самостоятельные отрывки, все что-то придумывали, создавали. Я тоже вовсю фантазировал «для себя и других», и именно тогда у меня возникло ощущение, что я могу не только играть, но и видеть сверху общую конструкцию, ситуацию, двигать персонажи, видеть их в развитии, а ведь режиссура начинается с ощущения общего развития…
Режиссура – это склад характера, терпение, ирония к самому себе и абсолютно безвозмездное ощущение окружающего мира с жесткой точки зрения профессии. Вот смотришь на закат и сразу начинаешь думать: как бы его можно было снять, где, в какой сцене он понадобится. Любое событие – трагическое ли, комическое ли – все ты воспринимаешь применительно к своей профессии.
Это и радость – происходит постоянный процесс накопления, работа не останавливается. Это и беда – с человеческой точки зрения, ибо ты лишен естественного восприятия мира, и, наверное, это и есть одиночество режиссера. (I, 25)
(1993)
Вообще режиссура – это жизнь. (III, 2)
(2007)
Сегодня понты бегут впереди профессии: машины, майки, татуировки, все в кольцах, в шейных платках, «синема-синема», а работы нет. И главное – проблема заключается в том, что невероятно низко упал уровень представления о том, что такое режиссура.
Вы не можете делать операцию по удалению катаракты глаза, если у вас нет специального образования. А в кино почему-то, если у тебя возникли какие-то деньги, ты собираешь людей и снимаешь кино. Все просто: камера крутится, актеры чего-то играют, сценарий есть…
Это глубочайшее, катастрофическое заблуждение. Сегодня пробу надо делать не актерам, а режиссерам: актеры должны пробовать режиссеров, могут ли эти люди снимать фильм. (XIII, 3)
(2009)
Режиссура – это же по большому счету вечный выход из положения, вечный. Это всегда необходимость иметь запасной вариант. У тебя написано в сценарии «солнце», а на улице – дождь. У тебя артист должен быть трезвым, а он, увы, пьян. И ты, хочешь не хочешь, – должен выходить из положения.
Ключевое слово во время создания картины – энергия. Энергия – это не темперамент, это не выпученные глаза, пот на лице, надутые жилы. Хотя, может быть, и это необходимо. Энергия – это влияние на зрителя. Только заполненный энергией кадр заставляет людей забыть о времени, о купленном попкорне и полностью погружает в происходящее на экране.
Никогда не произносите слово «мотор!», если не готовы к съемке. Если продюсер не дает достаточно времени на репетиционный период, если этого не позволяют средства, можно готовиться дома. В конце концов, соберитесь с актерами у кого-нибудь на квартире и продумайте сцены. Главное – трудиться. Вот я сплю, например, всего четыре часа и работаю над картиной независимо от того, на съемочной я площадке сегодня или у себя на даче.
Самое сложное – работать с детьми. По личному опыту я понял, что их на площадке надо обманывать и играть с ними. И вот так плавно, через игру снимать скрытой камерой. И все равно, все самые успешные планы получались сами собой, когда ребенок что-то неожиданно придумывал и изображал. Главное – все это успеть снять. Помню сцену в «Урге», когда монгольский мальчик плачет как бы во сне. Так вот, все это так трогательно получилось, потому что малыш очень хотел писать, боялся сказать и от переживаний расплакался… (XIII, 4)
(2013)
Я думаю, что режиссура – это очень жестокая профессия.
Жестокая. Она требует много сил, она допускает несправедливость, она требует иногда лицемерия, лжи.
(Недруги мои поймут меня именно так, как им хочется понять.)
Достижение результата от актера – это очень тонкая и разнообразная работа. Одного актера нужно нести просто как хрупкую игрушку, шар стеклянный в вате, а другому – просто нужно в лоб дать, причем физически.
Профессия режиссера универсальна. Режиссура – это все. Руководство предприятием разве не режиссура? А страной – разве не режиссура?
Другой разговор, какие цели ты ставишь? Это важно!
У меня знаменитый актер снимался (не буду его называть), он говорит: «Вот так должно быть». Я говорю: «Это неправильно». Он уперся. И тогда я понимаю, что я его не могу подвести к тому, что мне нужно, а я знаю точно, что мне нужно. Его решение – это частность, которая несопоставима и неверна по отношению к целостности всей картины в ее развитии. Но я понимаю, что мне его не перешибить. И тогда говорю: «Хорошо. Согласен. Давай!» Командую: «Мотор!» Он начал играть… Я говорю: «Стоп! Кто там кашляет? Новый дубль!» Второй дубль. Опять: «Стоп! Кто там разговаривает? Почему мешаете? Вон с площадки!» Третий дубль… А сам, раз за разом, начинаю делать к его исполнению нужные мне поправки и двигаю актера постепенно к тому, что мне надо было получить от него изначально. И в результате, шаг за шагом, он сыграл наконец не то, что «хотел», а то, что было нужно мне, как режиссеру. Хотя теперь он и считал себя «автором» этого сценического решения…
И такая тоже бывает режиссура… (XV, 79)
РЕМЕЙКИ
(2002)
Я настаиваю на том, что ремейки наших старых картин в новых технологиях (как бы ни отмахивались от меня вокруг) – это удивительная вещь.
Страшилища и чудовища, которых порождает и преподносит нам японская мультипликация. Что они для нас?!
Ведь дело не в ужасе и не в том, что это страшно. А в том, что я не понимаю и никогда не пойму, чем эти персонажи, которые тоже борются за добро и справедливость, лучше тех, которые мы имели у себя.
Чем уступает Иванушка-дурачок, или Конёк-Горбунок, или Илья Муромец и Вещий Олег всем этим «иностранцам» и «пришельцам», которые сегодня заняли детские умы?
Еще одна очень важная вещь – все наши русские сказки так или иначе рождены менталитетом народа. Они народны в подлинном смысле этого слова. Они не хотят, не могут и не будут претендовать на влияние на кого бы то ни было под общим куполом «интеллектуального Макдоналдса», которым цивилизация хочет околпачить Божий мир.
Ибо глобализм, при всей привлекательности внешней стороны этого явления, разрушителен. Он делает самое страшное и самое опасное – лишает народы их индивидуальности. Он лишает нас того нашего неповторимого лица, каким бы оно ни было. Лишает той самой неповторимой культуры, какой бы она ни была; неповторимой истории и так далее, и так далее…
Выбирая для себя только то, что понятно «среднеарифметическому европейцу», «стопроцентному американцу», то есть представителю западной цивилизации, мы либо не хотим, либо не понимаем (либо не хотим понимать!), что по правую сторону от нас, на Востоке, лежит земля, населенная более чем двумя миллиардами человек (если я не ошибаюсь).
И я вовсе не призываю сделать выбор между Востоком и Западом. Мы-то как раз в наиболее выгодном положении. Ибо мы и есть тот самый мост между Востоком и Западом. И можем воспринимать с легкостью и то, и другое.
Но просто мне кажется, что тратить деньги на то, чтобы купить очень дорогостоящую картину «Властелин колец», неправильно. Причем я ничего не имею против этой картины как таковой. Я полагаю, что ровно столько, сколько она стоила нашим прокатчикам и сколько денег она для них здесь соберет, можно было вложить в то, чтобы снять ремейк, замечательную картину (с новыми технологиями, с компьютерной графикой и так далее) об Илье Муромце или историческую картину «Адмирал Ушаков», который недавно был канонизирован Русской Православной Церковью.
Для этого не много надо. Для этого нужно взять сценарии, написанные когда-то, довести эти сценарии до уровня сегодняшнего кинематографического языка, лишить их той идеологии, которая была нужна тогда, когда они писались, и снять по ним ремейки с нашими или не нашими актерами, с новыми технологиями.
Вот тогда в них и будет раскрываться, на мой взгляд, важнейшая мысль о том, что же такое значит это слово – «наши»… (IX, 1)
РЕПЕТИЦИИ
(2005)
Очень важны репетиции. Именно они наполняют актера настолько, что он может «плыть» по роли, легко импровизировать.
Проблема сегодняшней кинорежиссуры именно в отсутствии репетиционного периода. Многие уверены, что достаточно сказанных слов, а они без энергетического наполнения ничего не значат… (XIII, 2)
РЕФОРМЫ
(1995)
Ни одна реформа не пройдет в России, если она не будет касаться корневой системы страны, ее культуры, ее истории. Иначе мы будем похожи на сестер Золушки, которые себе пальцы рубят, чтобы в хрустальный башмачок реформы засунуть страну.
Поэтому я вижу в движении «Наш дом – Россия» одно и самое главное… Это движение, которое хочет «изменений без потрясений», без нового «девятого вала», шлюза крови, без баррикад, без истерики, без криков: «Долой! Вон! Будьте прокляты! Хватит!»
Мы все заряжены негативно. Мы все время кого-нибудь обвиняем, хотя сами своими руками все делали. Кто на кого может пенять, когда человек отдает рубль и верит тому, кто говорит: «Дай мне рубль, а я дам тебе миллион через два дня». Это наше фольклорное мышление: скатерть-самобранка, по щучьему велению, ковер-самолет…
А немец, если ему скажут, что за марку он получит сто, он перероет все бумажки в банке для того, чтобы понять – откуда в банке возьмут для него сто марок за его одну вложенную. А у нас реклама – рыбку ловят-ловят и говорят: вот пока мы тут рыбку ловим, а денежки капают.
Вот они и укапали…
Да, в недрах страны огромное количество талантов. Да, наверняка подрастает кто-то. Но ни один государь в России (я эти слова обращаю к президенту), ни один государь не ставил страну, так сказать, на «орла-решку» – мол, кто сильнее. «Я свое отсидел, а теперь – вы…» Ни один! Все готовили…
Обратите внимание, с 1917 года ни один руководитель страны не ушел достойно со своего места и не продолжил свою жизнь в достоинстве и уважении. Или его выносили вперед ногами и закапывали в стену, или в Мавзолей, а потом топтали и втаптывали в грязь, или при жизни превращали его в ноль.
Поэтому мне кажется, что возможность избавиться от этого – это спокойно готовить себе замену, которая все-таки реформу будет производить эволюционным, а не революционным путем. (V, 4)
(1995)
Сегодня трудно всем…
Но в первую очередь трудно людям пожилого возраста. Они требуют внимания, требуют государственной помощи. Их перестраивать бессмысленно и безбожно. Не нужно их запихивать в реформы. Они должны честно и спокойно с помощью государства доживать свои годы в уважении и покое.
Вот это принципиально важно.
А нам сегодня каждому на своем месте надо работать, обустраивать свое пространство, именно обустраивать! Лишь бы не мешали. Ведь только-только все началось. Только отвыкли от централизации, только на мир стали глядеть своими глазами. Переименовываются улицы, восстанавливаются храмы, монастыри…
Не нужно ни перед кем отчитываться непонятно за что. Дело идет, реформа движется. Так давайте теперь эту коллективную безответственность, по которой мы раньше жили: работаешь – сто двадцать «рэ», не работаешь – сто двадцать «рэ», заменим на индивидуальную ответственность: вот мой участок, вот я здесь, вот я это сделаю. Давайте из этого реформу строить, из этого исходить. И сегодня – эта возможность есть. Если ее разрушить, на двадцать лет все будет отброшено.
И опять все сначала… (V, 4)
(2005)
Самая большая ошибка, на мой взгляд, когда дело касается внутренней политики такой страны, как Россия, – это желание увидеть результаты своих трудов при своей жизни.
И никто при этом не учитывает, что Россия – это огромная страна. Это в Монако можно утром проснуться, издать Указ, а вечером его уже все выполняют. Здесь же правит теория больших чисел. В России проходят только те реформы, которые поняты народом. Если они успешно прошли где-нибудь в Голландии, нет никакой гарантии, что они так же успешно пройдут у нас.
Такую ошибку в свое время совершил Петр I. Он отправил боярских детей учиться в Европу… а когда дети, одетые в шелковые чулки и говорящие на европейских языках, вернулись домой, там их встретили родители – в онучах, кафтанах и с кислой капустой в бороде.
С этого момента общество разделилось на интеллигенцию и народ. Ни в одном государстве, ни в одной нации нет такой гигантской разницы между интеллигенцией и народом. Потому что везде интеллигенция – это выходцы из народа. А наша интеллигенция, условно говоря, приехала из Голландии…
Это только так кажется, что мы объявили перестройку и наутро проснулись другими. Да никакие мы не другие!
Процесс формирования нового сознания – процесс постепенный.
Детишки, которые сегодня ходят с бабушками в храм, еще не понимают, что там говорят, но в них втекает вечный для многих поколений русских людей смысл. Сперва их водят туда, и они рассматривают иконы, заглядывают в лица молящимся, нюхают запах ладана в кадиле, а через двадцать лет это станет естественной частью их жизни – по воскресеньям ходить в церковь.
И когда большинство, приходящее во власть, будет взращено в культуре, естественной для их прадедов, тогда возникает иная генерация, иной внутренний ритм понимания страны. (I, 114)
(2011)
Вопрос: Как Вы относитесь к нынешним реформам: полиция, образование и так далее?
Кто-то говорил, что самое большое наказание – жить во время перемен. Вообще любые реформы всегда болезненны. И для того чтобы они проходили легче, люди должны понимать, для чего им эти реформы и к чему они приведут.
Русский народ – фольклорный. И именно на фольклорном уровне он должен понимать, что с ним происходит. Я не увидел пока еще в этих реформах ничего того, что могло бы меня удовлетворить или даже объяснить их значение и смысл. Когда из реформы образования вообще исчезает слово «воспитание», когда по западному образцу смысл реформы заключается – «пусть они плывут, как хотят», когда необязательными предметами становятся, например, русский и литература, или когда в военном образовании исчезает сознание того, что из суворовца и нахимовца в результате должен вырасти офицер, готовый отдать свою жизнь за Родину, а что такое Родина, ему не объясняют, и когда кодекс офицерской чести, который всегда был в России, понятие для него неведомое, то возникает некая необязательность, которая влечет за собой безответственность. А безответственный офицер – это преступник…
Да, я согласен, это очень важные вещи – модернизация, инвестиции, реструктуризации, все правильно. Но только этого недостаточно для такой страны, как Россия, это не спасение. Потому что та земля, которая называется Россией, требует человека. Человека земли. И этот человек должен хотеть работать на этой земле и иметь такую возможность.
А где он, этот человек? Что мы о нем знаем?
Каждый день там или сям открывается клуб, ресторан, кафе, шашлычная. Все то, что нужно потреблять. И закрываются заводы, предприятия, сельхозпроизводства. Количество потребляющих начинает превышать тех, кто должен производить. Это значит, что потреблять придется то, что производит чужой производитель.
Реформы должны быть гармоничны. Сегодня мы видим, как развиваются мегаполисы, где существуют институты менеджеров, юристов, ученых. Но это мизер по сравнению с огромной страной и с запросами ее народонаселения. Эти люди должны служить тем, кто живет в стране, и эта служба должна быть видна и эффективна.
Поймите, я никого не осуждаю, я просто задаю вопросы…(VII, 5)
(2012)
Я совершенно уверен, что любые реформы, которые идут от страха и от неуверенности, имеют отношение только к страху и неуверенности. Реформа реальна и перспективна, если она осуществляется сильной властью, которая отвечает за ее результаты.
Возьмем образование – сегодня это сфера услуг. У нас никогда не будет нового Пушкина, если образование будет строиться на сегодняшних принципах. Такая же история и с кинематографом. Он потерял своего зрителя своими же руками.
Мы все говорим правильно, но ничего не изменится, если за этим не будет стоять реальная политическая воля, сила и ответственность. (XV, 68)
РОДИНА
(1990)
Нужно знать родные сказки, родные песни. И не просто знать, но любить, понимать их силу и глубину.
Нужно знать свою историю, чувствовать ее уникальность и стараться восстановить с ней порванную связь.
Необходима реставрация корневой системы нации… (I, 33)
(1994)
Моя дочка Аня прилетела маленькой в Нью-Йорк, вышла из самолета и спрашивает: а где наши ворота?
Она на даче росла и привыкла к нашим воротам. Для нее ворота с детства – это ее родина, ее дом.
Я очень рад, что она ездит по миру со своим мировоззрением… со своими воротами…(I, 64)
(2005)
Мой замечательный продюсер Мишель Сейду очень честно сказал: «Моя родина там, где меньше налоги».
Цинично, но очень похоже на правду.
Можно относиться к этому как угодно, но найдется много людей, которые под этим подпишутся и не будут при этом предателями, изменниками Родины… (1, 121)
(2006)
Интервьюер: Политологи говорят, что одной из фундаментальных характеристик русской политической культуры является неразличение Родины и государства… Для Вас любовь к Родине – это любовь к государству Российскому?
Безусловно.
Другой разговор, я не всегда и не все могу любить. Но не государство, а некую часть тех, кто себя считает вправе от его имени выступать. Но это не меняет моего отношения в целом.
Я убежден: Россия – это крест, где вертикаль – власть, а горизонталь – экономика и культура. И тогда возникает та самая гармония – когда то, что хочешь, совпадает с тем, что можешь. (II, 55)
(2009)
Сегодня на Госсовете я слышал много правильных слов о том, что надо помочь такому-то храму, надо организовать культурные центры…
Да, надо организовать культурные центры. Но невозможно, организовав культурный центр здесь или там, решить основную проблему. Потому что корень проблемы заключается не в том, чтобы дать денег на то, чтобы что-то восстановить, хотя это очень важно. Корень заключается в том, что мы не научились считать свою родину своей Родиной, своей землей, своим домом…
Недавно я был в Курске, где проходило освящение храма, и туда привезли икону Коренную Курскую Знамения Божьей Матери. Она вернулась через девяносто лет на Родину. «Зачем же все это было делать девяносто лет, – сказал Святейший, – чтобы потом все это вернулось обратно на круги своя?»
Да, конечно, в этом был смысл, он, наверное, в том, чтобы через чудовищные жертвы вернуться к своим истокам… (VIII, 3)
(2011)
Вопрос: Почему такое большое количество россиян стремятся покинуть Родину, а не бороться за восстановление России? И почему Вы еще здесь?
Мне проще ответить за себя, а не за других…
Я думаю, что хоть кто-то из тех, кто может покинуть Родину, должен остаться с теми, кто ее покинуть не может. И в этом смысле абсолютно прав гениальный русский мыслитель Иван Ильин, который пишет, что от постели больной матери не уезжают; разве только – оторванные и выброшенные.
Понимаете, это соблазн довольно большой. Тридцать лет назад ты не мог выехать никуда самостоятельно, и стремление порвать эти узы было естественным. Как мне кажется, русскому человеку не отъезд важен, а возможность уехать. То есть ему не свобода важна, а отсутствие неволи. И это делает его по-настоящему свободным. «Я могу уехать?» – «Конечно». – «Тогда я останусь!»
И еще – есть такая чудная русская пословица: «Где родился, там и сгодился»… (VII, 5)
РОЗАНОВ И ИЛЬИН
(2002)
Почему – Розанов и Ильин?
Потому что по личному опыту знаю, именно эти два человека отогрели мне душу и укрепили во мне дух русского человека.
Василий Васильевич Розанов и Иван Александрович Ильин – люди гениальные и парадоксальные. Других таких людей в мире просто не было. И сравнить их не с кем. А взятые вместе, они напоминают мне Дон Кихота и Санчо Пансу, путешествующих по дорогам нашей русской жизни, защищающих ее душевные слабости и отстаивающих ее духовную честь…
Каждый, кто прочитает Розанова и Ильина впервые, либо примет их безоговорочно и полностью, либо отвергнет.
Равнодушных не предвидится…
Так с ними было всегда: в жизни и творчестве. Страстные, хлесткие, противоречивые, порою даже злые, но никогда не равнодушно-теплохлад-ные и всегда русские по самой сути восприятия мира.
Достаточно вспомнить хотя бы публичное осуждение и исключение в 1914 году Розанова (за его позицию в печати «по делу Бейлиса», а вернее, по «делу Ющинского») из «Религиозно-философского общества»; это того самого Розанова, который в 1917 году пропоет оду «великому предназначению еврейского народа». Или яростную полемику 1925–1926 годов в эмиграции вокруг книги Ильина «О сопротивлении злу силою», охарактеризованной либеральной интеллигенцией как «военно-полевое богословие».
Почти все негодовали, это правда. Многие пытались клеить им ярлыки, поливать грязью, мазать дегтем.
Но почему-то ничего не липло к этим людям. Не липло – и все! И это многих раздражало…
А раздражало главным образом потому, что Розанов и Ильин были людьми единого, цельного, горячего русского духовного склада.
И это – главное.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.