Беловежская Пуща
Беловежская Пуща
П. А.: Перейдем к Беловежской Пуще. Вот я буквально накануне узнал от Гены, что он думает про союз. Он рисовал мне картинки. Говорил, что путч многое расставил по своим местам. Говорил о четырех государствах в будущем государственном союзе. Прежде всего — об Украине и Белоруссии. О, возможно, более мягкой ассоциации с Казахстаном и, может быть, с Киргизией. Это то, что рассказал мне Гена. Он говорил, что если не получится, значит, мы пойдем другим путем. Было ясно, что четкого плана не было… Скажи про себя в этой истории и вообще про эту историю как таковую.
С. Ш.: Мы уехали на день раньше, потому что это был официальный визит в Минск. Гена и Егор приехали на следующий день.
С. Ш.: С президентом. Был официальный визит. Там вообще ничего не планировалось. Про Кравчука никто не знал: будет он, не будет… Потом вечером, после ужина, раз — и ставится такая задача! А у нас с собой ну ничего не было: ни каких-то идей, ни заготовок. Когда добрались из Минска до Вискулей на следующий день, то Кравчук уже сидел там. Он с утра был на охоте, его долго не было. Потом он пришел с мороза, сели ужинать, стали обсуждать…
А. К.: А вы знали, что там Кравчук?
С. Ш.: Ну, когда мы из Минска приехали в Вискули, то конечно…
А. К.: А кто его туда позвал? Он сам приехал?
С. Ш.: Шушкевич позвал.
П. А.: Была назначена встреча на троих с возможным участием Назарбаева.
С. Ш.: И зазвучала тема (не помню, кто озвучил, но она как-то так ласкала слух) — «славянский союз» Хотя быстро дошло, что эффект будет обратный. Когда поняли, что это не годится, Бэн и Шушкевич стали наутро звонить Назарбаеву.
А. К.: Назарбаев так и не доехал.
С. Ш.: Остановился в Москве посоветоваться с Михаилом Сергеевичем.
П. А.: А когда стало ясно, что Украина будет четко на своем настаивать?
С. Ш.: Когда стали обсуждать формулу, как будет все это называться. Союз никто не хотел — никаких союзов. Быстро остановились на слове «содружество». Правда, до этого была еще «ассоциация». Но «ассоциация» Бэну не нравилась, он, наверное, не понимал, что это такое.
А. К.: Иностранное слово.
С. Ш.: Сначала это был общий ужин. Обсуждали формулу: «Ну что, может, давайте на троих?»
П. А.: Без Горбачева?
С. Ш.: Да, без Горбачева…
П. А.: Без центра. То есть каждый сам по себе. Как единое руководство осуществлять, у вас обсуждалось?
С. Ш.: Обсуждали сначала форму. Слова «конфедерация», «ассоциация» отпадали — их нельзя в наших условиях положить на бумагу. Единое государство — нереально. Никто не был готов, никто не хотел. Остановились на «содружестве». Этакое «облако в штанах». Юридически-то это, конечно, конфедерация. Но это не по-русски.
А. К.: По-русски как раз и есть содружество.
С. Ш.: Содружество. Потом стали переделывать слова, которые были в Ново-Огареве. Получилось «Содружество Независимых Государств». Больше ничего тем вечером не обсуждали. Нам сказали: «Сделайте к утру текст». И вот к утру Егор и я сделали текст.
П. А.: А вот что такое содружество? Единая армия, единая внешняя политика? Вот это как? Кроме экономики, про которую Егор все знал, что вообще писать?
С. Ш.: Егор писал, я помогал. Мы чувствовали, что в содружестве должно быть единым, а что не может быть единым.
П. А.: Что должно быть единым?
С. Ш.: Ядерные силы — единые, валюта, в смысле денежная единица, — единая, эмиссия денежная…
П. А.: А внешняя политика?
С. Ш.: Скорее — координация внешней политики. Все остальное — самостоятельно.
П. А.: Армия?
С. Ш.: Только ядерные силы, все остальное как-то не обсуждали… Нет, у нас штаб был, единый штаб совместный.
А. К.: В конечном итоге единую валюту не создали…
С. Ш.: В конечном счете мало из того, что там было написано, создали. Я буквально через месяц ездил, вытаскивал из Казахстана наши боеголовки. Так же, как потом из Украины.
П. А.: Получается, что с самого начала конструкция была очень противоречивая: это уже не конфедерация, если только координация внешней политики, а не единая внешняя политика. Конфедерация — это один эмиссионный центр, одна внешняя политика, одна армия.
П. А.: Это такой классический вариант.
С. Ш.: Швейцария только формально называется конфедерация. По факту это очень прочная федерация.
П. А.: По определению, в чем разница между конфедерацией и федерацией?
С. Ш.: Федерация — это единое государство. Конфедерация — это союз государств, вот нас так учили. СНГ сразу формулировало, что Украина, Белоруссия, Россия — независимые государства, а СНГ — это объединяющее их содружество.
П. А.: Почему ты называешь это конфедерацией? Конфедерация предполагает добровольное делегирование полномочий единому центру. Обычно — обороны, денежной эмиссии, внешней политики. Однако то, что вы написали, еще Горбачев в Ново-Огареве прописал как Союзный договор. Ядерные силы? Это же было прописано у Горбачева?
С. Ш.: Да, все было прописано.
П. А.: И про единую валюту было прописано? Тоже ведь Горбачев и Ельцин уже подписали?
С. Ш.: Слово «эмиссия» Егор потом вычеркнул, заменил. Но, в общем, единая валюта была записана.
П. А.: Координация внешней политики?
С. Ш.: И координация внешней политики. Кстати, я вписал в соглашение еще статью 5, что существующие границы между участниками СНГ признаются, пока они все в Содружестве. Имелся в виду Крым и все остальные вещи. Хочешь проблему с Крымом, выходи из СНГ. Или, наоборот, входишь в СНГ — не будет проблемы границ. Хотел привязать всех участников СНГ: пока в Содружестве, никто не делит, где Крым, где что…
П. А.: Это осталось?
С. Ш.: Это просуществовало год, а потом Козырев с Лукиным и все прочие подписали двусторонний договор о границе России с Украиной. Ну, нельзя было этого делать!
А. К.: Почему?
С. Ш.: Потому что отсутствие внутренних границ в Содружестве — это такая политическая скрепка.
П. А.: А я так и не вижу принципиальной разницы между новоогаревским документом и беловежским. Все фундаментальные вопросы решены одинаково. Какие тогда конкретные претензии к Борису Николаевичу? Фактически одно и то же, а сопровождается очень разным толкованием…
С. Ш.: В Беловежской Пуще собрались три из четырех государств, которые создавали СССР в 1922 году. Четвертый участник — Закавказская Федерация, но она в 1936 году разделилась на три республики. Поэтому и родилась формула, что государства — учредители СССР фиксируют его смерть и создают новое содружество. Король умер, да здравствует король. А единое государство кончилось еще на новоогаревском процессе…
А. К.: Насколько я понимаю, в этом состоит, как говорится, пафос истории, что они вообще ехали в Минск без этой повестки дня. Вопрос вырос сам по себе уже за ужином. Они ехали просто повстречаться?
С. Ш.: Да. Пообщаться. Типа: мужики, что делать? По уму, наверное, надо было что-то пообсуждать и разъехаться. Но все понимали, что, может быть, уже больше и не соберемся. Было именно такое ощущение, поскольку у каждого домика стоял офицер из 9-го управления союзного КГБ и докладывал каждую минуту в Москву, что вот они сидят, разговаривают. Формально они нас вроде бы охраняют, а в реальности — под колпаком держат…
Мы все были под конвоем. Но как по недоразумению нас в августе выпустили из Архангельского, так же и здесь — они бездействовали…
А. К.: Значит, и им этот Союз был уже до лампочки.
П. А.: Встреча в Беловежской Пуще дала толчок к распаду или зафиксировала то, что уже было?
С. Ш.: Я бы сказал по-другому: она ускорила развал того, что еще к тому моменту не развалилось, потому что государства без единого политического центра не бывает. В этом и состоит отличие Беловежья от новоогаревского процесса.
А. К.: Ты говоришь правильную вещь, что государства без единого политического центра не бывает. Но я бы сказал больше: не бывает государства, если у разных частей разные задачи. Без общей задачи единое государство не нужно. Оно искусственно. А у этого государства уже не было единой задачи…
С. Ш.: Без единой миссии… К тому моменту ее уже не было.
А. К.: У Средней Азии одна миссия, у Закавказья — другая, у Прибалтики — третья.
С. Ш.: До 19 августа было 7–8 республик, которые готовы были реально собраться в виде конфедерации. А потом — уже нет.
П. А.: Я, кстати, очень много понял для себя из разговора с Сережей. Картина очень ясная.
С. Ш.: На самом деле я все время хотел одну мысль до вас донести, как министров-экономистов.
П. А.: Алик был даже вице-премьером…
С. Ш.: Выигрыш времени для экономических реформ надо было обеспечить юридически. Я этим и занимался.
П. А.: Какая была общественная реакция на Беловежскую Пущу?
А. К.: Парламент ведь подавляющим количеством голосов проголосовал за?
С. Ш.: Практически единогласно.
А вообще в ощущениях было три слоя. Первое — ясность и, в определенном смысле, облегчение: что случилось, то случилось. Второе. Какой-то страх и беспокойство: что дальше будет? А третье (может, с первым связано?) — постоянные разговоры, что «все друг друга объедают». Когда не переставая говорили, на кухне, на улице, — Грузия объедает, Средняя Азия объедает, Москва объедает, Прибалтика объедает… Прямо «информационный вирус» какой-то. И начинало казаться, что если ты ни за кого не отвечаешь, уж сам-то точно выживешь. Все эти разговоры и воплотились в экономические реалии. Жалеть об СССР особо никто не жалел. Я же смотрел особую папку Политбюро: тогда 88 копеек с каждого рубля шло на оборонку.
А. К.: Советский Союз переродился в машину по перемалыванию денег в железо, причем никому не нужное. Они клепали этого оружия вообще непонятно для чего.
С. Ш.: В Пермской области есть город Чайковский. Красивый город. Три километра отъедешь… танков стоит — до горизонта!
А. К.: Да, это нам Нечаев хорошо рассказывал. Танки, пушки. Бессмысленное, идиотическое расходование денег, ресурсов, человеческого труда.
С. Ш.: А подземные города? Их и разрушить нельзя, и содержать невозможно… Экономический тупик. Просто мы пупок надорвали…
П. А.: Кому это сейчас объяснишь?
С. Ш.: Наше дело сейчас — все эти документы поднять и положить на стол, а говорить должны другие, не мы, как участники. Фактам не верят, когда их озвучиваем мы, потому что мы в этом деле участвовали. То есть надо разорвать персону и информацию. Тогда, может быть, услышат.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.