Эти горестные проводы…
Эти горестные проводы…
В здоровом воинском коллективе, где, конечно, иногда могут и пошалить, в свободное от службы время Золкин не мог себя не ощущать инородным телом.
Даже с юмором относясь ко всему, что с ним происходило, он наверняка чувствовал себя деревенским дурачком в большом селе. Он не мог не хотеть стать равным среди равных. Желание добиться всего сразу и без заметных усилий свойственно русскому человеку. Вспомните сказки, где герой влезает в одно ушко лошади Иваном-дураком, а вылезает из другого Иваном-царевичем. Именно таким ушком и казался Золкину Афганистан. В связи с необходимостью замены офицеров и прапорщиков, уже выполнивших свой долг, ротация в части была довольно сильной. Человек, прошедший Афган, в коллективе пользовался неизменным уважением, ну, а если он еще имел и награду, то статус его возрастал еще больше. В конце концов, желание Золкина, командования батальона и бригады, поскольку он достал всех, совпали. Золкину объявили, что он едет в Афганистан по плану замены.
Несмотря на то, что к Золкину относились без особого уважения, проводить его собралось человек десять афганцев. Как-никак, а человек отправлялся на войну. Понимая, что у Золкина денег нет по определению, решили скинуться ему на проводы. Пить собирались в канцелярии седьмой роты. Мужики, собрав денег, вручили их Золкину, сказав, что хоть «выставляться» должен он, но уезжать на войну без проводов не принято, поэтому пусть он пойдет и купит водки, а закуску к его приходу соорудят. Золкин растрогался, взял деньги и побежал в магазин. Спустя некоторое время принесли закуску, а Золкина все не было. Кто-то принес водки. Выпили без виновника застолья в надежде на его скорое прибытие. Время шло, надежды таяли, а Золкин все не шел. Часть офицеров, плюнув, ушла домой, но самые стойкие, в том числе и я, остались. Когда же на часах было уже около 22.00, решили расходиться и мы. Проходя через КПП и посмеиваясь над ситуацией и над собой, мы еще надеялись, что произошло что-то, что способно оправдать будущего интернационалиста в наших глазах. На улице надежды наши рухнули. Из кустов вышел изрядно поддатый Золкин. В руках как оправдание своего долгого отсутствия он держал бутылку пива.
И если до этого всерьез о нем никто плохо не говорил, то тут народ прорвало. В конце концов, за всех высказался я, не стесняясь в выражениях и применяемых эпитетах. Пламенная речь, где я называл вещи своими именами, длилась минут пять без перерыва. Золкин сел на ступеньку КПП и закрыл голову руками. Мужики как-то сами выстроились в одну шеренгу, и получалось, что я отчитываю Золкина перед строем офицеров. В конце, сказав, что такого морального урода, как он, даже Афган не исправит, я обратился к своим спутникам: «Я ничего не забыл ему сказать?». Мужики заверили меня, что речь была исчерпывающей. Плюнув в сторону Золкина, я развернулся, и мы пошли в город. Золкин остался сидеть на крыльце, закрыв голову руками.
Глянув, уходя, в его сторону, у меня мелькнуло даже ощущение жалости, и я спросил у ребят: «Не переборщил ли я?». Карен сказал: «Все правильно! Может, хоть после этого Золкин что-то поймет». Хотелось выпить, чтобы снять ощущение гадостности.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.