X

X

Тем временем мои занятия в Пажеском корпусе шли своим чередом. Полковник Фогель, который готовил меня к репетициям, по-прежнему приходил ко мне и часами объяснял мне военные науки.

Изредка бывал я у Распутина, подчиняясь необходимости поддерживать с ним отношения. Как ни был гадок мне этот человек, но еще более гадко было сидеть у него, разговаривать с ним. Эти посещения были для меня настоящей пыткой.

Однажды я зашел к нему за несколько дней до возвращения в Петербург Великого Князя Димитрия Павловича и Пуришкевича.

Распутин был в самом радостном настроении.

– Что это вы так веселы? – спросил я его.

– Да уж больно хорошее дельце-то сделал. Теперича не долго ждать – скоро и на нашей улице будет праздник.

– А в чем дело? – заинтересовался я.

– В чем дело, в чем дело? – старался передразнить меня Распутин. – Вот ты боишься меня, – продолжал он, – и перестал ко мне ходить, а много кой-чего интересного есть у меня тебе порассказать... А вот и не скажу, потому боишься меня, опасаешься всего, а коли бы ты не боялся, – рассказал бы.

Я объяснил ему, что готовился все время к репетициям в корпусе, очень был занят и никак не мог вырваться, потому только и не приходил к нему. Но на все мои доводы Распутин твердил свое:

– Знаю, знаю, боишься меня, да и родные тебе не дозволяют. Мамаша твоя, небось за одно с Лизаветой[15]... Обе только и думают, как бы меня отсюда спровадить. Да, нет, не удастся им, не послушают их. Уж так-то меня любят в Царском, так любят. И что больше напротив меня говорят, то больше и любят... Вот как!

– Григорий Ефимович, – сказал я, – ведь вы в Царском себя иначе ведете: вы там только о Боге и разговариваете, оттого вам и верят.

– Что ж, милый, мне о Боге с ними не говорить? Они все люди благочестивые, любят такую беседу... Все они понимают, все прощают и меня ценят... А насчет того, что им худое про меня наговаривают – это все ни к чему; все одно они худому не поверят, что ни говори... Я им и сам сказывал: будут, говорю, на меня клеветать, а вы вспомните, как Христа гнали – Он тоже за правду страдал. Ну вот они всех и выслушивают, а сделают по-своему, как им совесть велит.

– С Ним[16] вот бывает подчас трудно; как от дому далеко уедет, так и начнет слушать худых людей. Вот и теперича сколько с Ним намучились. Я ему объясняю: довольно, мол, кровопролития, все братья, что немец, что француз... А война эта самая – наказание Божье за наши грехи... Так, ведь, куды! Уперся. Знай, свое твердит: «позорно мир подписывать».

– А какой такой позор, коли своих братьев спасаешь? Опять, говорю, миллионы народу побьют.

– Вот Сама – мудрая, хорошая правительница... А Он что? Что понимает? He для этого сделан, Божий Он человек – вот что.

– Боюсь одного, – продолжал Распутин – как бы Николай Николаевич не помешал, коли узнает. Ему-то все только воевать, зря людей губить. Да теперича далече он, руки-то коротки – не достанет. Подальше его и угнали затем, чтобы не мешал, да не путался.

– А, по-моему, большую ошибку сделали, – сказал я, – что Великого Князя сместили. Ведь его вся Россия боготворила, самый популярный человек.

– За это самое и сменили. Возгордился больно, да высоко метил. Царица-то сразу поняла, откудова опасность идет.

– Неправда, Григорий Ефимович, Великий Князь Николай Николаевич совсем не такой человек: никуда он не метил, а исполнял свой долг перед Родиной и Царем. И с тех пор, как он ушел, ропот в стране увеличился. Нельзя было в такой серьезный момент отнимать у Армии ее любимого вождя.

– Ну, уж ты, милый, не мудри: коли было сделано, так, значит, и надо, – правильно.

Распутин встал и начал ходить взад и вперед по комнате. Он был задумчив и что-то шепотом говорил про себя. Но вдруг он остановился, быстро подошел ко мне и резким движением схватил меня за руку. В его глазах засветилось странное выражение:

– Поедем со мной к цыганам. Поедешь, – все тебе расскажу до капельки...

Я согласился, но в эту самую минуту зазвонил телефон. Оказалось, что Распутина вызывали в Царское. Я воспользовался тем, что наша поездка расстроилась, и предложил ему приехать ко мне в один из ближайших дней, чтобы вместе провести вечер.

Распутину давно хотелось познакомиться с моей женой, и, думая, что она в Петербурге, a родители мои в Крыму, он сказал, что с удовольствием приедет.

Жены моей в Петербурге еще не было, – она находилась в Крыму, с моими родителями, но мне казалось, что Распутин охотнее согласится ко мне приехать, если он этого знать не будет.

На этом мы с ним расстались.

Через несколько дней вернулись с фронта Великий Князь Димитрий Павлович и Пуришкевич.

У нас было несколько совещаний, и на одном из них было решено пригласить Распутина в дом моих родителей на Мойке 16-го декабря[17].

Я позвонил ему по телефону и спросил, согласен ли он приехать ко мне в этот вечер. Он ответил утвердительно, но с тем условием, чтобы я сам за ним заехал и таким же порядком отвез обратно. При этом он просил меня пройти к нему в квартиру по черной лестнице, обещая предупредить дворника о том, что один из его знакомых заедет за ним в двенадцать часов ночи.

Таким образом, Распутин рассчитывал уехать из дому незамеченным.

Мне было странно и жутко думать о том, как легко он на все согласился, как будто сам помогал нам в нашей трудной задаче.

Назначенный день приближался.

Ввиду того, что у меня было очень мало свободного времени, я просил Великого Князя Димитрия Павловича выбрать место на Неве, куда можно будет сбросить труп Распутина после его уничтожения.

Вечером, в день нашего последнего совещания, ко мне приехал Великий Князь, очень уставший, после нескольких часов, проведенных в поисках подходящего места на реке.

Мы долго с ним сидели и разговаривали в этот вечер. Он рассказывал мне о своем последнем пребывании в Ставке. Государь произвел на него удручающее впечатление. По словам Великого Князя, Государь осунулся, постарел, впал в состояние апатии и совершенно инертно относится ко всем событиям.

Слушая Великого Князя, я невольно вспомнил и все слышанное мною от Распутина. Казалось, какая-то бездна открывалась и готовилась поглотить Россию.

И думая обо всем этом, мы не сомневались в правоте нашего решения уничтожить того, кто еще усугублял и без того великие бедствия нашей несчастной Родины.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.