МУСОРНАЯ СТАРУХА
МУСОРНАЯ СТАРУХА
Анна Андреевна стала Анной Ахматовой — чем-то большим, чем полустертой, простенькой, печальной и ароматной страничкой книги Серебряного века — потому, что дожила до старости.
Сравним две старости: ее и Льва Толстого.
О Толстом говорить как-то не модно, он слишком простые вопросы разбирает: о смерти, о Боге, о добре или о не добре. Как бы не подумали, что и тебя такие пустяки волнуют. К счастью, Толстой подходил к этим вопросам через привычный ему антураж светской жизни: высшее общество, князья, генералы, графини — то, что было хорошо известно ему. Ахматова и не поняла, о чем все это, подумала, что это то же самое, что «хлыстик и перчатки», поэтому к Толстому апеллировала часто.
Шутливое же прозвище «мусорный старик» возникло так: Б. В. Томашевский, вскоре после кончины Толстого, посетил Ясную Поляну и пытался расспрашивать о нем местных крестьян. Они же в ответ на расспросы о Льве Николаевиче упорно рассказывали о Софье Андреевне. Когда же Томашевский попытался перевести все-таки речь на Толстого, один крестьянин ответил: «Да что о нем вспоминать! Мусорный был старик».
Л. К. ЧУКОВСКАЯ. Записки об Анне Ахматовой. 1938–1941. Стр. 143
Что же касается мемуаров вообще, я предупреждаю читателя: 20 % мемуаров так или иначе фальшивки. Самовольное введение прямой речи следует признать деянием уголовно наказуемым, потому что она из мемуаров с легкостью перекочевывает в почтенные литературоведческие работы и биографии.
Анна АХМАТОВА. Т. 5. Стр. 219
С какой легкостью юристка жонглирует словом «уголовный»! Извращенность советского правового поля закружила и ее. Пусть она глянет, что подлежит ведению уголовного права: все-таки не литературные репутации. И ее ссылки на проценты не придадут весомости ее заявлению.
Ну ладно, будем вслед за Анной Ахматовой называть Льва Толстого «мусорным стариком». Старик — значит, в старости. Считается очень скучным интересоваться, что занимало в старости «мусорного старика». Пишет, например, «Исповедь», или «В чем моя вера».
До старости дожила и Анна Андреевна Ахматова. Пишет — это не отрывки каких-то бытовых разговоров, это — то, что она хочет оставить, донести до потомства. Вот результат работы великой души. Речь идет об изменах Гумилева.
<…> эта легенда идет от эмигрантских старушек, которым очень хочется быть счастливыми соперницами такой женщины, как Аня. Но боюсь, что им ничего не поможет. Они останутся в предназначенной им неизвестности. А Аня — Ахматовой.
Aннa АХМАТОВА. Т. 5. Стр. 124–125
Это она пишет в 1963 году, ей 74 года.
Можете представить себе «мусорного старика» Льва Толстого, который на восьмом десятке, вспоминая злых сокурсников по Казанскому университету, пишет о себе, что «Лева-то, во всяком случае, стал — Толстым»?
Старушек — не эмигрантских, а бедных московских — она приказывала привозить к ней домой и там показывалась им — накрашенная, нарядная, окруженная молодыми мужчинами. Спектакли устраивались только ради того, чтобы показать, кто победительница. Но об этом в другой главе — главе о ее глубокой религиозности и о том, как «такая женщина, как Аня» «учила прощать».
Поклонение, и лесть, и оробелые поклонники обоего пола, и цветы, и телефонные звонки, и весь день расписан, и зовут выступать и хотя бы только присутствовать — это стало нужным.
Наталья ИЛЬИНА. Анна Ахматова, какой я ее видела. Стр. 591
И прочая мелочь ее мусорной старости…
О Брюсове:
«Он знал секреты, но не знал тайны».
Л. К. ЧУКОВСКАЯ. Записки об Анне Ахматовой. 1938–1941. Стр. 343
Вот это она знала о жизни — как назвать то, и как назвать это, чтобы было красивее. Представить себе «мусорного старика», которого в пятьдесят два года волнуют тайны и секреты любовного певца…
В 1964 году запись о разговоре с Вадимом Андреевым, сыном Леонида Андреева, по поводу «Поэмы без героя», явно понравившемся Ахматовой: «Я думал, что здесь есть тайна и я разгадаю ее, если приеду. Нет, здесь нет тайны. Тайна — это вы».
С. КОВАЛЕНКО. Проза Ахматовой. Стр. 389
Интервьюер сообщает:
«Литературная газета» отметила ваш юбилей». — Ахматова: «Не только «Литературная газета». В «Литературной России» была тоже заметка о юбилее и о вечере, посвященном юбилею. Вы разве не видели? Но я к этому отношусь спокойно».
Михаил ЛАТМАНИЗОВ. Встреча с Анной Ахматовой. Стр. 306
Потом вынула из своего вечного и всеобъемлющего чемоданчика пачку юбилейных телеграмм. Ленинградский Союз ее не поздравил. Москва поздравила: Правление, Президиум. Длинные, восторженные телеграммы от Федина и от Суркова.
Л. К. ЧУКОВСКАЯ. Записки об Анне Ахматовой. 1952–1962. Стр. 361
К Ахматовой обратилась сестра какого-то уже умершего еврейского поэта, фамилию которого я не запомнил. Она просила, чтобы Анна Андреевна перевела его стихи. Кажется, он был из репрессированных. Ахматова пожалела просительницу и действительно перевела какие-то предложенные ей строки. После этого она получила благодарственное письмо от сестры поэта. Оно начиналось такими словами: «Хотя Вы перевели всего только одно стихотворение моего покойного брата…»
Михаил АРДОВ. Возвращение на Ордынку. Стр. 64
Несомненно, она не может переводить все, что ей предлагают, какие бы человеческие чувства ни испытывала. Но обратить внимание на строчку письма, показать ее, изумиться наглости!.. — это действительно надо знать себе цену до копейки.
Самое низкое падение Анны Ахматовой — война: пьянство, блуд, интриги, слава, смерти близких, смерть сына Цветаевой — не помогла из зависти, — миллионы смертей в Ленинграде: она не чувствовала их.
Толстой стал вегетарианцем, побывав на скотобойне, — и говорил, что каждый бы сделал это. Не каждый захочет посетить бойню. Анна Андреевна Ахматова вернулась в Ленинград весной 44-го. Она знала, что было в Ленинграде в блокаду, а зная это, лучше не жить, но ее падение настолько глубоко, что она еще и принимается осуждать этих людей, блокадников. Требования ее строги.
Встретила на улице Анну Ахматову. Она стояла на углу Пантелеймоновской и кого-то ждала. Она стала грузной женщиной, но профиль все тот же или почти. Разговорились. «Впечатление от города ужасное, чудовищное. Эти дома, эти 2 миллиона теней, которые над нами витают, теней умерших с голода. Во всех людях моральное разрушение, падение». Ахматова говорила страшно озлобленно и все сильнее озлобляясь.
Запись Л. Шапориной.
ЛЕТОПИСЬ ЖИЗНИ И ТВОРЧЕСТВА. Т. 3. Стр. 106
Это не «Как ни стремилась к Пальмире я…»
Вот уж за это ей точно надо было бы отправиться в монастырь — да не постригом, хватит уж гордиться, а полы помести. Она никогда не оглянется на это время.
Миру казалось, что после Освенцима стихов нельзя писать — пройдены все полюса человеческого мироустройства и любое сказанное слово будет эхом в пустоте.
Оказалось, что есть души, которые и не заметили этих катаклизмов, даже наоборот — думают, что, выкрикнув над замерзшими трупами: «Час мужества пробил на наших часах / И мужество нас не покинет», — можно еще и потребовать дополнительной пайки за гладкость слога.
Анна Андреевна надеется на Журмунского: едет в Лондон и обещал там разъяснить происхождение ахматовского псевдонима: Ахматова приняла фамилию прабабки, а «прабабка не простая» — из рода последнего хана Золотой Орды, Ахмета.
Л. К. ЧУКОВСКАЯ. Записки об Анне Ахматовой. 1963–1966. Стр. 278
Это 1965 год.
У Толстого не было НИ ОДНОЙ бабки и НИ ОДНОЙ прапрабабки — НЕ княжны, дочери НЕ князя.
Он спокойно гордился этим как кровным родством (не выдуманным ахматством) с русской историей, но старость придвинула его к заботам даже не о своей истории — о своей душе, своей личности, своем теле как свидетельстве своего существования — только для того, чтобы постичь Божий замысел.
Толстой в старости — жил, Анна Ахматова, уловив моду на рассуждения о категории времени, наивно поучает, что надо — вспоминать: первую любовь, детство и пр. Вспоминают и ее, вернее, она боится, что вспомнят.
«Про меня в Париже пишет моя родственница, жена Мити Гумилева, совершенно меня не знающая, я же знаю о ней одно: большая дрянь. Когда Митя уходил на войну, она принудила его составить завещание в свою пользу. И вот теперь я у нее в руках. Очень приятно».
Л. К. ЧУКОВСКАЯ. Записки об Анне Ахматовой. 1952–1962. Стр. 511
В чью пользу, по ее мнению, должен составлять завещание уходящий на войну муж? В пользу свояченицы? Анна Андреевна обижена, что Митя не составил завещание в ее пользу? Она взбешена фактом раздела имущества и завещанием в пользу жены. Дело у Гумилевых обстояло так: имущество (допустим, только дом) было все на матери. Уйдя на войну и будучи убит, Митя олицетворял бы собой картину: нет человека, нет проблемы. Вдова Мити осталась бы в доме, целиком принадлежащем свекрови, за ней — наследникам (Николаю Степановичу и Анне Андреевне) — и оставалась бы навсегда ни с чем. Могла спокойно убираться вон. Это был бы единственный вариант, который устраивал Анну Андреевну. «Большая дрянь» поступила более осмотрительно: «принудила» мужа уговорить мать разделить наследство при жизни. Погибнув, Митя оставил бы что-то после себя семье. Ахматова помнит об этом до 73 лет.
Когда Митя шел на войну, А. А. Гумилева-Фрейганг потребовала у него завещания в ее пользу. Так в чью ей надо было требовать? Коля сказал: «Я не хочу, чтобы мамины деньги (братья были неделенные) Аня (жена Мити) употребила на устройство публичного дома».
Анна АХМАТОВА. Т. 5. Стр. 139
Коля Гумилев был уверен, что если его брата убьют, то его невестка откроет именно публичный дом. Хорошенькие разговоры при еще не убитом брате и при его законной жене. Цель такого оскорбления — чтобы материно имущество не делить и завещания не писать. Значит, если брата все же убьют (этот вопрос, как видим, обсуждался очень бурно и с большим вероятием) — то все деньги остаются семейству Николая Степановича — Анны Андреевны. И тогда уж Анна Андреевна Горенко-Гумилева сможет открыть публичный дом. В любом случае — она будет распоряжаться деньгами, а не родственница-вдова.
Я тоже рассуждаю об этом долго, но дело в том, что я это только что прочитала и возмущаюсь, а Анна Ахматова дышит ненавистью по поводу чуть не уведенного наследства спустя 50 лет. Она дважды возвращается к этой теме — публично и для себя.
Лев Толстой в старости не боялся «разоблачений». Он в двадцать три года написал повесть, где описывал, как он старался эффектнее выглядеть на похоронах своей любимой матери. Кто мог бы «разоблачить» его более тяжко? Кого ему бояться более непримиримого с его пороками, чем он сам? В чьих руках он боялся бы оказаться перед смертью?
Анна Андреевна Ахматова перед смертью чувствует себя «в руках» у своей бывшей невестки и яростно защищается — большая, мол, дрянь.
Эта невестка ничего, правда, и не стала писать — ей было неинтересно.
Жизнь с такими «тайнами» — интересна? Достоинства — полна ли?
…слова
прощенья и любви…
Ближе к смерти не только бывшие наследства волнуют Анну Ахматову.
В. Она мне рассказывала о Модильяни о своем: то, что она потом записала, как она ему бросила цветы в окно и как он не верил, что она не была у него дома — так красиво они легли на полу. Очень мне этот рассказ ее не понравился и казался вообще…
Д. Манерным, да?
В. Манерным. А я подсмеивался и говорил: «А, Анна Андреевна, бросьте врать! Аннушка, ну было у Вас с Модильяни, а? Грех-то был?» Я все так ей. Вот это ей. Все это ей безумно нравилось. Bы понимаете, стареющей даме… Тут надо иногда быть решительным, желая понравиться, серьезно.
М. Д. ВОЛЬПИН в записи Дувакина. Стр. 269
Она «всегда была за развод» и, волнуясь, торопится высказать свои передовые взгляды.
Анна Каренина, по ее словам, пострадала от морали толстовских теток.
Аманда ХЕЙТ. Анна Ахматова. Стр. 154
Или от морали, проповеданной Евангелием.
Дальше этого мысли Анны Ахматовой о жизни не пошли.
Толстой женился — не бог весть как удачно, без партии, но — по любви и на порядочной девушке. Его не могло интересовать ничто с душком — сладости этого душка как-то не понимал.
Я ей призналась, что выдвижение на Нобелевскую премию и радует меня за нее и тревожит. Я спросила, как она думает, разразится ли скандал, если премию присудят ей? «Здесь — нет. А там, конечно, хлынут волны грязи. Америка будет бороться за Фроста».
Л. К. ЧУКОВСКАЯ. Записки об Анне Ахматовой. 1952–1962. Стр. 511
Хочется процитировать Алексея Александровича Каренина, мужа Анны: «Образ жизни, который вы избрали, отразился на ваших понятиях». Она не сомневается, что хлынут волны грязи. Без грязи, грязной борьбы, «волн», она не представляет себе увенчание поэта. Фроста она не читала, просмотрела. «Видно, что знает природу». Все поклонники с удовольствием отмечают, что произносила это очень холодно.
Бродский: <…> Фрост — не хрестоматийный поэт, а явление куда более глубокое и пугающее. <…> Это и есть подлинно трагическое аутентичное американское сознание, которое маскирует себя уравновешенной речью, обстоятельностью, прячется за обыденностью описываемых явлений.
Соломон ВОЛКОВ. Диалоги с Бродским. Стр. 110
Более всего ей хотелось говорить о выдвижении на Нобелевскую премию и о «Поэме». Но об этом она заговорила не сразу.
Анна Андреевна рассказала мне о Фросте. Он якобы ни о ней, ни о ее стихах никогда не слыхивал. Фрост подарил ей свою книгу с надписью. О книге она отозвалась довольно-таки небрежно.
Л. К. ЧУКОВСКАЯ. Записки об Анне Ахматовой. 1952–1962. Стр. 509
Волков: В письме к вам Ахматова из «Путем всея земли» приводит две строчки: «И вот уже славы / высокий порог…» И добавляет, что это уже «случилось». Имеется в виду ваш суд, ваша известность на Западе?
Бродский: Да, это одна из тем, которые обсуждались в наших беседах. В то время планировалась поездка Ахматовой в Италию, где ей должны были вручить литературную премию. Ахматова к этим поездкам относилась чрезвычайно серьезно.
Соломон ВОЛКОВ. Диалоги с Бродским. Стр. 262
Предстоящая поездка ее волнует, но в то же время и поднимает жизненный тонус.
Ю. ОКСМАН. Из дневника, которого я не веду. Стр. 645
А вот для чего «мусорный старик» засобирался за границу.
30 июля 1909 года я приехал в Ясную Поляну, чтобы узнать, верны ли сенсационные сообщения. «Правда ли, Лев Николаевич, — спросил я, — что вы пишете доклад на предстоящий в Стокгольме международный конгресс мира и даже собираетесь туда поехать?» — «Это верно», — сказал Лев Николаевич. — «И думаете ехать туда?» — «Да, я решил ехать. Сначала я хотел написать им, что приехать не смогу, но потом пришел к тому убеждению, что поехать мне нужно. Если прочтут мой доклад без меня в комитете, то он принят не будет — он слишком резко написан. Но если бы я присутствовал, я бы мог добиться того, чтобы его приняли».
С. Спиро. Беседы с Л. Н. Толстым.
ЖИВОЙ ТОЛСТОЙ. Стр. 624
«Пришла книга Рива, где он требует для меня Нобелевскую премию».
Анатолий НАЙМАН. Рассказы о Анне Ахматовой. Стр. 235
Это было время нового, послереквиемного, этапа ахматовской славы. Она короткой заметке в какой-нибудь европейской газете неожиданно могла придать особое значение, спрашивать мнение о ней у знакомых, ссылаться на нее при встречах с незнакомыми. «Шведы требуют для меня “нобелевку”», — сказала она Раневской и достала из сумочки газетную вырезку.
Анатолий НАЙМАН. Рассказы о Анне Ахматовой. Стр. 165
Подхватушки, задергушки, обручалки, «нобелевки»… милые дамские инфантилки о привычных обыденных вещах. Употреблялось и в кругу Бродского, с той же стиляжьей нарочитой небрежностью, что и «Честерфилд» на заборе в Норенской.
«Вот, в Стокгольме напечатали». — «Стокгольм, — произнесла Раневская. — Как провинциально!» Ахматова засмеялась: «Могу показать то же самое из Парижа, если вам больше нравится». (Скорее всего все-таки не могла — Найман ловил ее не раз.) — «Париж, Нью-Йорк, — продолжала та печально. — Все, все провинция». — «Что же не провинция, Фаина?» — тон вопроса был насмешливый. «Провинциально все. Все провинциально, кроме Библии».
Анатолий НАЙМАН. Рассказы о Анне Ахматовой. Стр. 165
Раневская сказала mot, но он был ближе к сути вещей, оцениваемых на закате жизни. Наверное, ей было жалко, что встретившаяся ей «великая» была все-таки мусорновата.
Незадолго до ее смерти у нас случился разговор о тогдашнем ее положении: о новой славе, пришедшей к ней, о пошлости, сопровождавшей эту славу, о высоком авторитете и зависимости от газетной статьи, чьих-то мемуаров, Нобелевского комитета, иностранной комиссии СП. (Сравните каждую строчку с тем, что незадолго до смерти волновало «мусорного старика», и просто представьте, мог ли он говорить хоть о чем-то подобном применительно к себе?) Сперва она держалась гордо, повторяла: «Поэт — это тот, кому ничего нельзя дать и у кого ничего нельзя отнять», — но вдруг сникла и, подавшись вперед, со страданием в глазах почти шепотом выговорила: «Поверьте, я бы ушла в монастырь, это единственное, что мне сейчас нужно. Если бы это было возможно».
Анатолий НАЙМАН. Рассказы о Анне Ахматовой. Стр. 80
«Девочки! За мной!» — «Куда?!» — «В монастырь!» — «И-и-и!» — («Необыкновенный концерт» Сергея Образцова — помните эту сцену, как, подхватив юбки, канкан побежал за «смрадным эстрадником»?) Почему поэту нельзя дать и нельзя отнять? Почему — поэту? Что нужно поэту, и что — не поэту? Разве не — ЧЕЛОВЕКУ нельзя ничего дать и у человека нельзя отнять? Как можно рассуждать: поэту можно, а драматургу — нельзя? Категории, которыми она мыслит незадолго до смерти, — это секции Союза писателей. Представить Толстого, который перед смертью обобщает свой нажитый опыт — как писателя, как будто он не прожил просто человеческой жизни, и вспоминает о Нобелевской премии? Он отказался от Нобелевской премии — заранее, чтобы не обижать людей потом отказом, а главное — чтобы не придавать этому жесту вид жеста, отказавшись. Это единственный случай в мире — и, кроме «мусорного старика», никто — ни один писатель или даже ни один поэт — не смог бы этого сделать, не показавшись смешным и самонадеянным.
Я поехал к Анне Андреевне в Комарово. Она повторяла (с видимым удовольствием) фразу, недавно ею сказанную, очевидно, по собственному поводу: «Поэт — человек, у которого никто не может ничего отнять и потому никто ничего не может дать».
Вяч. Вс. ИВАНОВ. Беседы с Анной Ахматовой. Стр. 493
В ее возрасте можно было бы прийти и к более обобщающему выводу. Толстой не назвал свою работу: «Сколько писателю земли надо?»
Анна Андреевна гневно отмечает, что великие писатели женятся на нехороших женщинах и что Зинаида Николаевна Пастернак играет в карты. Сама Ахматова считает своей семьей литературный дом писателя Ардова, где время проводится значительно культурнее.
Но чаще всего мой отец вспоминал еще один анекдот. Году этак в 1909 кто-то из сыновей Льва Толстого прибыл в Ясную Поляну. <…> молодой граф отправился в гости к своему приятелю — помещику, который жил неподалеку. Вернулся он под самое утро — его привезли в пролетке к воротам яснополянской усадьбы. По причине сильнейшего опьянения идти граф не мог и двинулся к дому на карачках. В этот момент навстречу ему вышел Лев Николаевич, он, по обыкновению, собственноручно выносил ведро из своей спальни. (В этом, наверное, и есть основная соль «анекдота», это ведь есть доказательство низости Толстого.) Увидевши человека, который приближается к дому на четвереньках, Толстой воскликнул: «Что это такое?!». Молодой граф поднял голову, взглянул на фигуру отца и отвечал: «Это — одно из ваших произведений. (И добавил — нет, на самом деле в этом, в этом, конечно же, соль-то) Быть может, лучшее».
Михаил АРДОВ. Монография о графомане. Стр. 332
…Ахматова и Михаила Ардова учила «верить в Бога и любить Россию». Он верит и любит, как может, и в семьдесят лет, священник с двадцатипятилетним стажем, пишет свои воспоминания: «Вы видели мое «Рено»?» — «Не видел ни хрено». Разговоры о Толстом записывает часто.
Зная, что Анна Андреевна не гнушалась выдумывать сама истории про Толстого — было же у нее «опровержение» воспоминаний Бориса Пастернака о том, как в детстве он видел Толстого — все, мол, было совсем не так, — невольно задумаешься: уж не Анна ли Андреевна и этот анекдотец сочинила в свободное от художественного творчества время.
Придешь к ней, сядешь. Закуришь, а Анна Андреевна с лицом таинственным и значительным вынимает из сумки листок. Протягивает. Листок оказывается либо письмом читателя, недавно открывшего для себя Ахматову и свежо этому удивившегося, либо бумагой с грифом какого-нибудь института, где некто занялся изучением творчества Ахматовой, и просит добавочных сведений. Иногда из сумки извлекалась газетная вырезка или страница журнала <…> прочитав, следовало что-то говорить. А лучше восклицать. Хвалить читателя за чуткость. Об институте говорить: «Давно пора!»…
Наталья ИЛЬИНА. Анна Ахматова, какой я ее видела. Стр. 591
Не мог я не припомнить милого рассказа моей матери, старинной, убежденной москвички, о том, как Толстой идет где-то по одному из московских переулков зимним погожим вечером и как все идущие навстречу снимают перед ним шляпы и шапки, в знак добровольного преклонения.
Александр Куприн. ЖИВОЙ ТОЛСТОЙ. Стр. 543
Гордыня доводила ее иногда до капризов, проявлений несправедливости, почти жестокости. Я не был свидетелем таких эксцессов — Анна Андреевна даже несогласие со мною выражала очень мягко — но и я вполне отчетливо ощущал полускрытое шевеление в ней этой гордыни. Самоутверждение принимало у нее подчас наивные формы. Как-то, предлагая мне прочитать письмо к ней какого-то поклонника из Франции, она обратила мое внимание на фразу, в которой она названа grand poet?oм. И, несмотря на то, что таких писем приходило к ней немало, она, читая их, не скрывала удовольствия и показывала их своим посетителям.
Да, она ловила знаки признания и почета.
Д. МАКСИМОВ. Об Анне Ахматовой, какой помню. Стр. 120
Греховен человек, слаб, горд. Только все по-разному. Вот — гордость «мусорного старика»:
Изволите ли вы видеть, граф Лев Николаевич не может простить господу Иисусу Христу, что он раньше него пришел на землю со своим учением.
А. ХОДНЕВ. Мои встречи с Л. Н. Толстым. Стр. 230
Толстой ревновал даже не к Копернику.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.